Практически во всех документах этой группы можно обнаружить похожие составляющие, а именно:
• демонстрация эмоций: отчаяния, стыда, возмущения, досады, уныния и пр.;
• изложение бедственных обстоятельств, в силу которых возникают эти эмоции и в силу которых автор обращается за помощью;
• изложение своей просьбы (какую помощь хочет получить и для чего);
• «усиление» своей просьбы по принципу «если…, то» и «если нет, …то» (что будет в случае если приход согласится помочь либо откажет).
Основная эмоция, которую демонстрируют просители, – это отчаяние. Так, в одном из обращений, отправленных в «домашний приход», некто Дэвид Райвнелл пишет: «Джентльмены, крайнее Отчаяние побуждает меня просить о Помащи». Этот паупер написал 34 письма в родной приход с 1819 по 1829 гг. (условно говоря, он писал каждые 3 месяца, и практически каждый раз «говорил» об отчаянии).[333] Сара Финч в своем письме указывает, что она не просто в отчаянии, но «в Великом отчаянии».[334]
Здесь следует сделать небольшое отступление относительно «чехарды» заглавных и прописных букв, которую мы, как и грамматические ошибки, вслед за Соколлом намеренно приводим «в авторской редакции» при переводе источников на русский язык. На первый взгляд она кажется либо «эхом» не до конца оформившегося в Новое время современного английского языка, либо попросту следствием плохой грамотности. Однако при более долгом знакомстве с письмами возникает стойкое ощущение, что их авторы посредством заглавных букв выделяли именно те слова, которые казались им более важными.
Еще одно чувство, часто встречающееся в письмах, – стыд. Это и стыд за бедность как таковую (напомним, в русле протестантской этики быть бедным считалось постыдным, означало, что человек не смог реализовать весь свой потенциал для того, чтобы преуспеть в жизни), и, безусловно, стыд за саму просьбу о помощи. Женщине могло быть стыдно за то, что ее одежда залатана до дыр, «не выйдешь ни в одно приличное место», так как «вопиющие признаки нужды и бедности» еле скрыты под этой одеждой.[335] Очень многие письма начинаются именно с извинений и констатации постыдности обращения к попечителям: «Сэр, Вы доверьтесь моим извинениям в том, что я пишу вам, это я делаю с большой неохотой и стыдом».[336]
В своих письмах пауперы описывают в деталях мельчайшие подробности быта и своего бедственного положения. Основные темы – тяжелая низкооплачиваемая работа либо потеря работы, торговля, которую стало невозможно вести, домашнее хозяйство, которое придется забросить, болезнь – своя или близких, семейные отношения, которые тяготят.
Тема болезни как причины бедственного положения и просьб о помощи встречается в обращениях очень часто. «Мое здоровье сильно плохое, и я не способен выполнять никакой труд вообще», – жалуется мужчина средних лет. Старый человек, Уильям Джеймс, не просто жалуется, но будто бы рассуждает, пытаясь логически объяснить свое плачевное положение: «случившееся – то, что я Болен два или три дня – это я отношу, в большей степени, к нехватке постоянного Пропитания, чтобы поддержать свои силы, но также и к Возрасту – тоже сюда это надо добавить – ведь сейчас у меня один год идет за семнадцать! В настоящее время я Нездоров, и это длится несколько дней уже».[337]
Часты обращения от жен с жалобой на нездоровье своих мужей, которые в связи с этим не способны содержать семью. Вообще женские письма интересны тем, что они более многословны, в них больше повторов и меньше знаков препинания (либо таковые отсутствуют вообще) – речь в этих жалобах «льется рекой», создавая у читателя ощущение «классического» женского причитания.
«Мой муж Очийнь Плох и Неможет себе помочь – не больше чем Малый Ребенок, – сетует Сара Райвнелл, жена упоминавшегося выше Дэвида Райвнелла, в 1825 г., – и не может он пройти по дому даже если за это получит Ысячу (фунтов) Не может он и до Кравати дойти, ни встать с нее без помощи человека, который поможет ему лечь в постель и встать с постели, и сейчас мой муж лежит в стороне Всё Лежит В Стороне от меня и лежит – и я поэтому должна просить вас джентльмены о милосердии».[338]
Сара Финч излагает свою беду очень похожим образом, будто бы в эмоциональном сумбуре выкладывая все свои чувства адресатам: «мой Бедный Муж Лежит больной все время не может выполнять свою работу и если вы будете так добры чтобы помочь нам оплатить ренту я не хочу вводить в практику свои просьбы к вам Но имея моего мужа постоянно больным всё его время и еще трёх детей и которые все были больны лихарадкой что ой как очень нас угнетает в значительной степени и я не могу заплатить ренту без вашей Доброй Помощи у меня есть возможность работать три или четыре места но я вынуждена сейчас потерять работу чтобы посещать мою Бедную бальную семью и наш лендлорд хочет прислать уже брокера если я не заплачу а я не могу без вашей помощи О если бы вы были так добры помочь нам одним фунтом спасибо!»[339]
В обращении Уильяма Джеймса болезнь его жены и дочери – это фактор, катастрофически осложняющий жизнь его семьи, так как они не могут работать, а он, помимо работы, вынужден как-то ухаживать за ними: «я в отчаянии и сложностях поскольку не в моих силах в достаточной мере поддерживать себя и мою Жену, а также Больную Дочь, вы хорошо знаете, что она в таком состоянии уже десять Лет, и сейчас в руках врачей… моя Жена тоже была сильно больна, несколько раз, пока мы жили в Челмсфорде, да и сейчас они обе болеют, и хотя жене стало лучше, но из-за Немощи, и Возраста, она настолько Несостоятельна что не способна делать что-либо разве что совсем немногое…»[340]
Томас Элбион из Кембриджа обескуражен нависшей угрозой нищеты в связи с внезапной смертью своей жены: «Несчастная ситуация, в которую я был помещен с момента Потери Жены, оставленный с Четырьмя Маленькими Детьми за которыми Некому ухаживать, разве что Нанять Женщину, но а как же содержать ее – это еще более добавляет к моим нынешним трудностям».[341]
Помимо болезни или смерти родственника как причины нужды, авторы обращений жалуются на нехватку товаров (продуктов) первой необходимости. Интересно, что среди этих товаров выделяется обувь. «Мои ботинки стерты до ступней. Я чинил их до тех пор, пока Не Осталось основания, над которым можно далее работать…». Судя по всему, обувь рассматривалась пауперами как признак минимальной состоятельности: она упоминается весьма часто среди жизненных необходимостей, которых пауперы лишены. Частый образ, знак абсолютной депривации, невыносимый и ничем не оправдываемый, – это «голые ножки детей в холодную погоду».
Часть женщин в числе жизненно необходимых товаров называют и нижнее белье. Так, Элизабет Гудман жалуется: «хочу написать, насколько сильно, очень сильно я угнетена из-за (отсутствия) нижнего белья, чулок – которых у меня одна пара, и та залатана во всех местах».[342]
Отсутствие или плохое состояние верхней одежды порой представляется как препятствие к заработку: ведь пальто – это то, в чем можно пойти на работу. «Доказывая» бедственное положение, пауперы нередко писали, что лучшее пальто нуждается в починке или что его уже невозможно более зашивать, а в нем, и только в нем, можно выходить в люди.
Еще один указываемый пауперами признак депривации – это стесненные условия и затрудненный быт из-за проживания с немощными или неработающими родственниками. В большинстве случаев такие родственники – это либо женщины с незаконнорожденными детьми, либо пожилые (престарелые) родители.
Отец незамужней Ханны Уотсон, которая приехала к нему жить с новорожденным (и незаконнорожденным) ребенком, в письме попечителям в Колчестере указывал, что «жить они будут в маленькой комнатушке, а спать будут на узкой кровати с двумя другими моими дочерями – и тела всех их от этого скривит, уверяю Вас!».[343]
«Моя старая мать живет со мной, и длится это уже семь лет, – пишет мужчина. – Я очень расстроен этим».[344]
А вот вежливая старушка Рэчел Шорег сетует попечителям на те неудобства, которые она сама причиняет родственникам своей немощью. Письмо Рэчел написано на более высоком уровне, чем основная масса писем пауперов; вероятно, пожилая женщина была образованной. «Я очень извиняюсь, что вынуждена обратиться к вам, но я так долго пребываю в очень слабом состоянии здоровья и это Продолжается, так что я не могу содержать себя. Дети мои все обзавелись семьями, и в нынешнее дорогое время они делают все что могут чтобы поддерживать существование, и поэтому не в состоянии помогать еще и мне… Я прошу прощения за беспокойство, но у меня нет более никого, кому я могла бы написать, и если вы соблаговолите помочь, это будет Шаг настоящего Милосердия от вас, премного благодарна».[345]
Судя по всему, Рэчел Шорэг писала свое обращение сама. Однако ряд писем, хорошо написанных, содержат подпись, сделанную другим почерком – более корявым и, судя по всему, принадлежащим менее образованному человеку. Это позволяет заключить, что не все тексты пауперов были написаны самими «просителями»; однако нет и оснований полагать, что их писали «профессиональные писари» – более вероятно, что это были родственники, друзья или знакомые. В любом случае просьбы о помощи, озвученные «чужим голосом», также происходят из социокультурного пласта трудящейся бедноты.