отсутствие дисциплины и коррупция манер…».[74]
В том же русле располагались и аргументы тех мыслителей, которые пытались объяснить причины бедности в XVIII веке. Большинство из них основывались на принципе личной обусловленности бедности (люди сами виноваты в своей нищете) и считали, что выходом является отказ от дотаций бедным и ориентация последних на самопомощь.
Неправильно было бы утверждать, что «вигский нарратив» являлся в то время единственной точкой зрения на решение проблемы нищеты и социальной помощи. Принципиально иную трактовку пытались предложить У. Годвин, У. Хэзлитт, Ч. Холл, взгляды которых рассмотрены во второй главе книги. Однако в общественно-политических дискуссиях конца XVIII – начала XIX в. «вигский нарратив» просто не мог не одержать победу. Его аргументативная стратегия самым естественным образом накладывались на дискурс и риторику эпохи.
В русле этой стратегии располагались и выводы специально созданной Королевской Комиссии по изучению законодательства о бедных, целью которой было оценить степень эффективности системы социальной помощи в стране.
Следует подчеркнуть, что 1815 г. закончилась изнурительная война с Францией, и во многом в силу этого британские законодатели были вынуждены вплотную заняться «накопившимися» внутренними проблемами – в частности, вновь вернуться к вопросу о совершенствовании законодательства о бедных. В 1817 г. был назначен первый «Избранный комитет палаты общин по законодательству о бедных». В него входили 40 человек, среди которых было много критиков «старой» системы, лоббировавших интересы крупных собственников. В 1832 г. была создана вышеуказанная «Королевская комиссия по изучению законодательства о бедных», которая, как указывают многие исследователи, с самого начала своей работы была пристрастна.
По словам историка М. Блога, члены комиссии «использовали живописные анекдоты и сознательно избранные факты, чтобы доказать оправданность своего предвзятого мнения о бедноте».[75] Летом 1832 г. комиссия направила в 15 тысяч приходов анкеты-опросники, сами вопросы в которых предполагали отрицательную оценку эффективности «старой системы». Ответы были получены лишь от 150 приходов (10 % опрошенных), но этого оказалось достаточно, чтобы в 1834 г. опубликовать обширный Отчет, послуживший главным юридическим основанием для реформирования всего «старого законодательства». Основная рекомендация отчета сводилась к тому, что, «за исключением медицинской помощи… всякая помощь трудоспособным персонам или их семьям, если она оказывается НЕ в хорошо регулируемых работных домах… должна быть признана незаконной и прекращена».[76]
Комиссия признавала «порочность» всей старой системы законодательства о бедных, которая вредит и обществу, и самим беднякам, приучая их к лени и попрошайничеству. Авторы отчета основывались на принципе «личной обусловленности бедности», предполагавшем, что не экономические или социальные условия, а сам человек лично виноват в своей нужде вследствие моральных пороков – нечестности и нежелания трудиться. Кроме того, в отчете был силен акцент на «излишнее размножение» бедных.
Комиссия довольно упрощенно разделила «наблюдаемых ею бедняков» «на два класса». Те, кто получает помощь – это ленивые, грязные, зависимые и алчные пауперы. Те, кто не получает ее – это трудолюбивые, чистые и усердные бедняки.
Особой критике в отчете подверглась именно «спинхемлендская система», которая была названа «колыбелью зла» и «универсальной системой пауперизма».[77]
Аргументы были следующими:
1) Спинхемленд распространился практически на половине английской территории – значит, по сути, приобрел статус неписанного закона.
2) Спинхемленд позволял работодателям платить нанятым работникам максимально низкое жалованье, ведь графство все равно оплачивало разницу с прожиточным минимумом. Заработная плата бедняков оставалась неизменной, росли лишь налоги на бедных, тяжким бременем ложившиеся на плечи фермеров – основных налогоплательщиков.
3) Нарушались «все прецеденты» помощи бедным, т. к. помощь оказывалась не только немощным, старикам или зависимым, но также и трудоспособным.
4) Сотни рассказов приходских священников указывали на аморальность и деградацию сельской бедноты.
Таким образом, заключали авторы отчета, в основе эффективной системы призрения бедных должны лежать не губительные «расслабляющие» дотации, а социальный стыд, страх перед законным наказанием и дисциплина. Помощь должна быть как можно менее привлекательной и как можно более централизованной.[78]
Интересно, что, хотя основными авторами отчета считаются врач Эдвин Чэдвик и экономист Нассау Уильям Сениор, кроме них, над отчетом работали еще семь членов Комиссии, половина из которых были епископами торийской ориентации (епископ Лондона Бломсфельд, епископ Честера Самнер, преподобный Генри Бишоп, Уильям Стерджес Борн, Генри Гоулер, Уолтер Коулсон, Джеймс Трейл), исповедывавшие христианскую политическую экономию (так называемые «ноэтики»). В силу этого идеология «нового законодательства о бедных» накладывалась, по мнению ряда специалистов, не только на либеральные идеи, но и на христианско-торийские (консервативные) концепции.
В августе 1834 г. получил королевскую санкцию «Акт о поправках и лучшей организации законов в отношении бедных в Англии и Уэльсе», состоящий из 110 секций и более известный как «Новое законодательство о бедных» 1834 года. Акт этот, надо заметить, принимался в условиях забастовок, мятежей, выступлений луддитов в более чем 80 частях страны и был, соответственно, презентован как попытка ликвидации всех этих безобразий, якобы вызванных несовершенством существующей системы помощи бедным.
Согласно положениям нового закона, все вопросы социального призрения отныне подчинялись специально созданному центральному органу – «Комиссии по соблюдению нового законодательства». Комиссия уполномочивалась реорганизовать около 15 000 английских и уэльских приходов в «Союзы по законодательству о бедных» (Poor Law Unions), каждый из которых в обязательном порядке организовывал собственный работный дом. Так был воплощен первый из принципов реформы – централизация системы социального призрения. Второй принцип – непривлекательность социальной помощи – воплощался в требованиях, предъявляемых к работному дому: «спартанские» условия, разделение мужчин, женщин и детей, рутинная тяжелая работа и скудная строгая диета.[79]
Предвзятая позиция составителей закона 1834 г. делала заметной его «однобокость», которая проявилась очень быстро. Еще до вступления акта в силу началась его публичная критика: так, 30 апреля 1834 г. газета «Таймс» писала, что этот билль «заклеймит позором книгу Статутов». Сами приходиские попечители многих графств Англии признавались, что крайне не желали бы полностью отказаться от дотаций бедным. Так, сохранившиеся приходские книги графства Оксфордшир свидетельствуют: попечители сообщали, что «не осмелятся отказаться от пособий нуждающимся, опасаясь насилия и мятежей». В приходе Пайртон мятежи были названы «бедствием худшим, чем война».[80]
Будущий премьер-министр Англии, Бенджамин Дизраэли, будучи с 1837 г. членом парламента, в своих знаменитых речах в поддержку чартистов охарактеризовал новую систему помощи бедным язвительным термином «brutilitarianism», который можно перевести как «жестоколитаризм» – от слов «жестокость» и «утилитаризм» (именно эту концепцию он считал основой нового закона о бедных).[81] Как следствие, уже в первые годы существования новой системы некоторые ее нововведения были отвергнуты как «нерабочие» и «непрактичные» местными властями, продолжавшими искать в новом законодательстве «лазейки» для осуществления помощи «своим» бедным на дому.
Итак, к середине XIX в., когда стали всплывать недостатки новой системы, появились попытки переосмысления «старого законодательства» и, соответственно, критика «вигского нарратива». Одной из первых таких попыток стала «левая», социалистическая трактовка старой системы социальной помощи. Связана она, в первую очередь, с трудами К. Маркса и Ф. Энгельса; позднее, в конце XIX – начале XX века, она получила развитие в работах фабианских социалистов. С одной стороны, в трудах классиков марксизма налицо отрицательное отношение к «Елизаветинскому законодательству». Именно в «Капитале» Маркса появилось хлесткое название «Кровавое законодательство против экспроприированных», дававшее, по сути, характеристику той части «старого законодательства», которая касалась наказания «упорных» бродяг и попрошаек, – венцом этой части Маркс считал «Акт о наказании бродяг и упорных нищих» 1597 г., который «дал окончательную формулировку закона о бедняках и бродягах». Смысл критики Марксом репрессивной части английского «старого законодательства» заключался в том, что главными жертвами жестоких наказаний он считал крестьян, согнанных с земель в результате огораживаний и устремившихся за лучшей долей в города. По Марксу, эксплуатация крестьянства осуществлялась в новое время в Англии с двух сторон: посредством огораживаний и «старого законодательства». Поэтому он ни в коем случае не считал – да и не мог считать – «старую систему» «бедноцентристской», и в этом смысле, конечно же, расходился с «вигским нарративом». Но, с другой стороны, объектами критики Маркса были работные дома – основной столп «новой системы».[82] Наконец, и он, и Энгельс положительно оценивали такой компонент старой системы, как помощь нуждающимся в виде налоговых отчислений. Энгельс в своем труде «Положение рабочего класса в Англии» (1845), подробно анализировавшем бедствия английских социальных низов, повествует о случае, когда полицейский магистрат, вопреки правилам, выдал «значительную сумму из кружки для сбора на бедных» жительнице местечка Спиталфилдз, сыновья которой «были арестованы за кражу из