– Можете врать все, что угодно, – усмехнулась Инна, уже усаженная Петром на прежнее место, – только все равно ничего не докажете. Ну хорошо, вы докажете, что я воспользовалась документами Глущенко, – ну и что? Что мне за это – пару лет исправительных работ? Штраф? На меня у вас все равно ничего нет и быть не может.
– Ваш волос в «Бентли» Ракитина и ваши потожировые следы обнаружены там же на правом сиденье. Сравнили их со следами на вашем халатике из больницы, ведь вы его как специально на голое тело надевали – спасибо, помогли экспертам. Опять же ваш волос на палатке Плахотникова. Все это уже среди вещдоков. Наверняка кто-то из задержанных соратников вашего близкого друга Рогожкина даст показания, что вас с Рогожей видели вместе, и вы должны были впустить их в дом, предварительно усыпив или каким-то другим способом нейтрализовав охрану.
– Это все косвенные улики. Я скажу, что была в «Бентайге» прежде, и в какой-то палатке тоже за неделю до этого.
– Но ведь вы Ракитина впервые увидели только сегодня в этом доме?
– Ну да, – кивнула Инна.
– Откуда тогда Николай Николаевич знает, какая у вас татуировка на левом предплечье? И потом: здесь никто не говорил слово «Бентайга». Я один раз произнесла «Бентли». Но, впрочем, это уже не мое дело. Евдокимов разберется, – подытожила Бережная и прислушалась: – Кажется, слышу шаги – Евдокимов с майором Фроловым прибыли вовремя.
И почти сразу после ее слов в комнату заглянули Иван Васильевич и Фролов.
– Добрый вечер, – поздоровался Иван Васильевич, заходя внутрь и обводя взглядом сидящих за столом. – Знакомые все лица! Как будто и не выбирался из больницы.
Он произнес эту фразу и удивился тому, что неожиданно получилось в рифму.
– Ты прямо Грибоедов какой-то! – восхитилась Бережная. – Присаживайся, только сначала на девушку браслетики нацепи.
– О! – удивился Евдокимов, догадавшись, кто перед ним. – А мы-то с ног сбились, – он достал наручники. – Ирина Хриплова, вы задержаны по подозрению…
– Да ради бога! – не дала ему договорить девушка, подставляя запястья. – Надо было тебя еще в больнице… Вот только дурочка-медсестра вмешалась, а так бы бегал за мной, как щенок…
– Да я уж и так побегал, – признался Евдокимов. – Все не мог поверить, что такая тихая и скромная, а пару десятков человек завалила. И это только те убийства, по которым можно что-то доказать.
Иван Васильевич посмотрел на стол.
– Как у вас все тут замечательно! Но у меня, к сожалению, времени в обрез.
– По рюмочке успеете? – предложил Рубцов. – Давай под грибочки, Грибоедов! И майор пусть подсаживается.
– Я не против, – согласился Фролов. – Только потом площадку перед домом подсветите, чтобы вертолет смог сесть, а то опять тащиться по лесу, да еще с этой…
Майор указал на Хриплову. Та скривилась:
– «Эти» у тебя дома чулки штопают. А меня как взяли, так и отпустите, да еще с извинениями. Никакого Рогожкина я не знаю и не знала никогда.
Но ее уже не слушали. Евдокимов с Фроловым сели за стол. Выпили по паре рюмок водки, закусили, а потом ушли, уведя с собой задержанную. Петр пошел их провожать, и Вера попросила его готовить катер, пообещав освободиться через полчаса.
Некоторое время в комнате стояла тишина. А потом первой нарушила ее Вероника.
– Так теперь уже все закончилась? – спросила она.
– Вроде того, – ответила Бережная.
– То есть теперь можно не волноваться, можно пойти отдохнуть, уснуть, проснуться и все забыть?
– Теперь можно все, – согласилась Вера.
Вероника посмотрела на мужа.
– Тогда я и в самом деле поднимусь и постараюсь заснуть, – сказала она.
Ракитин кивнул.
– Я думаю, тоже ненадолго задержусь здесь, – шепнул он, целуя подставленную женой щеку.
Он проводил Веронику взглядом, помолчал еще какое-то время и произнес негромко:
– Есть в этом деле и необъяснимые обстоятельства: убийства четверых членов правления были будто бы предсказаны мною, – Николай Николаевич бросил короткий взгляд на Светлякова, а потом посмотрел на Рубцова. – Будто бы я рассказывал, что и как будет происходить. Вы, Вера Николаевна, это можете как-то объяснить? И потом, кто убил Плахотникова? Хотя с тем убийством теперь все, кажется, ясно. А Суркис и потом взрыв машины?
Бережная пожала плечами:
– Как вы это смогли предвидеть, не знаю. Поначалу я подозревала сговор между вами и вашими друзьями.
– Какими? – подал голос промолчавший почти все время Виктор Викторович. – В палату никого посторонних не пускали.
– А посторонних и не было. Я проверила каждого, кто приходил. Где родился, где жил, где был прописан или зарегистрирован в разное время, где и когда учился. И сразу выяснилась одна интересная вещь. Вы, уважаемый Виктор Викторович, и ваш сокурсник по военно-медицинской академии Алексей Иванович Светляков должны были быть знакомы с детства, потому что жили в одном доме. Дом был большой, там хватило места и для маленькой квартирки, в которой проживал с родителями Вениамин Витальевич Рубцов, который, по странному стечению обстоятельств, тоже находится за этим столом.
– Ну и что с того? – не понял Рубцов. – Что в этом такого уж странного?
– Ничего, разумеется. Только удивительно, что никто об этом не упоминал прежде. Вы все трое жили в одном многоквартирном доме, все одного возраста, дружили наверняка, а несколько дней назад притворялись едва знакомыми между собой. Трое из одного дома. Вы ведь помните, что пел потерявший память Ракитин? «Трое нас из дома вышли, трое лучших на селе…» Сначала я не придала этой песне никакого значения, а потом, когда узнала, кто был лучшим в этом многоквартирном доме, задумалась… Проверила и Ракитина… Да, он жил в другом доме, на другой улице… Но улица эта находилась совсем рядом, двор у двух домов был общий. Ракитин, младше всех троих, вряд ли входил в вашу компанию. Но потом я узнала историю о том, как почти незнакомый парнишка в трудную минуту принес Светлякову крупную сумму денег.
– Ну и что с того? – возразил Алексей Иванович. – Действительно, Коля помог мне, а потому я не сообщил вам о нашем знакомстве, чтобы меня не заподозрили в связях с человеком, которого все сразу объявили преступником, не обвинили в намеренном желании изменить его сознание, чтобы запутать следствие.
– В этом нет ничего необычного, – согласилась Бережная, – и вас никто не обвиняет в чем-то преступном. Вы остались верным дружбе – мне кажется, верность – хорошее качество. Вот и Виктор Викторович говорил, что был знаком с Ракитиным лишь потому, что на деньги Николая Николаевича была построена эта клиника. И Рубцов молчал, потому что тоже не случайно попал на работу к Николаю Николаевичу. Но мне-то уже было известно кое-что. А потому эта песня прозвучала как напоминание о дружбе. О том, что вы трое должны сделать для этой дружбы. Сейчас здесь посторонних нет – разве что я. Вы четверо – самые близкие друзья, хотя еще совсем недавно Николай Николаевич уверял меня, что у него друзей нет вовсе, разве что Вероника Сергеевна. Зачем он лгал? Чтобы спасти вас, чтобы отвести от вас подозрения? Чтобы я не думала, что он неслучайно называет время и место, когда кто-то должен убить кого-то из его врагов? Убить недостойных членов общества, а людей, которые сами убивали или приказывали убивать, которые присваивали себе чужие состояния и мечтали лишь об одном – убрать Ракитина…
– Погодите, – остановил Веру Рубцов, – что дало вам право делать такие выводы?! Мы действительно дружим с детства, учились в одной школе и в одном классе. Признаюсь, что Николая Николаевича знаем с того времени, когда он впервые вышел во двор с мамой. Но как можно думать, что он приказывал нам убивать?! Неужели вы серьезно считаете, что каждый из нас станет убийцей лишь потому, что он этого захотел? Неужели Леша Светляков – добрейший человек, прекрасный врач, прошедший войну и плен, который и теперь помогает людям… Разве у него был повод для убийства?!!
Рубцов замолчал. Он знал, что повод был, и в пылу разговора только сейчас сообразил, что это известно и Бережной.
Вера посмотрела на Светлякова, и тот кивнул.
– Повод у меня был, и было жгучее желание убить Суркиса, но я этого не делал, – сообщил он, – можете мне поверить.
– Я знаю. Я даже читала предсмертную записку вашей жены. Простите уж.
– Какую записку? – не понял Алексей Иванович. – Она разве оставила мне какое-то послание?
Вера кивнула.
– Так и было. Когда-то давным-давно записка попала в руки оперативнику Вениамину Рубцову, а тот, не зная, что делать, вернее, зная ваше состояние, передал ее другому человеку. Я это не сразу поняла. А вчера я подумала, что записка попала по назначению, и Алексей Иванович только сейчас решил отомстить. Показывая текст записки, найденной при убитом Суркисе, вы сразу назвали подозреваемого – своего друга Светлякова. Прекрасно зная, что он ни при чем. И тут же дали ему алиби – будто бы вы с ним встречались в момент убийства. Хотя что мешало Алексею Ивановичу смотаться на улицу Руставели и выбросить подонка из окна? А вы за это время взорвали бы машину с двумя другими подонками. Алиби обоих обеспечено…
Она посмотрела на Рубцова, и тот покачал головой.
– Напрасно, напрасно, – произнес он тихо.
– Закончили! – не выдержал Ракитин. – Ребята, не говорите больше ни слова!
– Я же не следователь, – успокоила его Вера, – не надо волноваться. Алексей Иванович никого не убивал. Рубцов не ему создал алиби, а другому человеку. Светляков эту записку и в глаза не видел. Я уже сказала, что предсмертную записку Ани Светляковой ее муж не видел никогда. Рубцов передал ее другому, а именно Виктору Викторовичу – брату Ани.
Бережная посмотрела на главного врача.
– Вы уж извините, но ведь это вы пришли тогда на улицу Руставели и выбросили Суркиса в окно. А потом положили ему в карман предсмертную записку вашей сестры…
Виктор Викторович молчал, потом посмотрел на Алексея Ивановича.
– Прости меня, Леша, что я столько лет не говорил тебе…