— Я ведь сказала, что нет.
— Так почему же ты такая? Разве ты не понимаешь, каково это человеку?
— Я тоже человек.
— Так зачем ты это делаешь?
— Потому, что я считаю, что так надо.
— По-моему, ты сказала, что ты не девушка.
— Не обязательно быть девушкой, чтобы иметь свои идеалы по части секса.
— Я не понимаю. Если ты делала это раньше, почему ты не можешь этого теперь?
— Не могу — именно потому, что я делала это раньше, — сказала Элен, откидывая волосы. — В этом-то и суть. Я это делала, и потому не могу делать это с тобой. Я тебя предупреждала еще тогда, на Парквее.
— Не понимаю, — сказал Фрэнк.
— Это должно быть, когда любишь.
— Я же тебе сказал, Элен: я тебя люблю, — ты это знаешь.
— Но я тоже должна тебя любить. Иногда я думаю, что люблю, а иногда не уверена.
Он снова замолчал. Она отрешенно слушала музыку по радио.
— Фрэнк, не обижайся.
— Я устал от этого, — сказал он резко.
— Фрэнк, — продолжала Элен, — я сказала, что спала с кем-то другим, и, по правде говоря, мне жаль, что я это делала. Конечно, это доставило мне удовольствие, но потом я подумала, что дело того не стоило; только тогда, когда я соглашалась, я не знала, что буду такое думать, потому что я еще вообще не знала, чего хочу. Наверно, мне хотелось быть свободной, и я решила прийти к этому через секс. Но если не любишь, секс не приносит освобождения, и поэтому я дала себе слово, что не лягу в постель с мужчиной, которого не буду действительно любить. Я не хочу быть сама себе противна. Я не хочу поддаваться своим страстям, я хочу властвовать над собой, и ты тоже должен уметь владеть собой, если я тебя прошу. Я прошу это для того, чтобы когда-нибудь я могла тебя любить и не сдерживать себя.
— Ерунда какая-то, — сказал Фрэнк, — но, к его собственному удивлению, эти слова подействовали на него: он подумал, как прекрасно владеть собой, и ему захотелось, чтобы так было.
— Элен, — сказал он, — я не то хотел сказать.
— Знаю, — ответила она.
— Элен, — сказал он хрипло, — я хочу, чтобы ты знала, что я на самом деле очень хороший парень.
— Я так и думаю.
— Даже если я делаю что-нибудь плохое, я все равно хороший.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Они поцеловались, потом еще раз. Он подумал, что в жизни бывают вещи и похуже, чем ждать чего-то, от чего будет очень хорошо, когда ты это получишь.
Элен откинулась на кровати и задремала; она проснулась, когда вернулись Ник и Тесси и прошли к себе в спальню, обсуждая кинокартину, которую они только что смотрели. Это была картина о любви, и Тесси она очень понравилась. Когда они разделись и легли в постель, их двуспальная кровать заскрипела. Элен было не по себе из-за Фрэнка, но Фрэнк, казалось, вовсе не чувствовал неловкости. Ник и Тесси вскоре заснули. Элен прислушивалась к их тяжелому дыханию и думала, как ей спуститься на свой этаж, потому что если Ида не спит, она услышит шаги на лестнице. Но Фрэнк сказал, что он снесет ее на руках, а потом, через несколько минут, она поднимется наверх, как будто только что откуда-то пришла.
Она надела пальто, шляпку и боты, не забыла также зонтик. Фрэнк снес ее вниз по лестнице. Ида могла услышать на лестнице лишь его тяжелые шаги. Он поцеловал Элен на прощанье, пожелал ей спокойной ночи и пошел прогуляться под дождем, а вскоре Элен с шумом открыла дверь и поднялась к себе наверх.
После этого Ида заснула.
В дальнейшем Элен и Фрэнк снова встречались где-нибудь вне дома.
Однажды вечером, когда шел снег, входная дверь отворилась, и в лавку вошел сыщик Миногью; он толкал перед собою какого-то небритого верзилу в наручниках, лет двадцати семи, с усталыми глазами, без шляпы, в выцветшем зеленом плаще и хлопчатобумажных брюках. Войдя в лавку, тот поднял свои скованные руки и смахнул с мокрых волос снег.
— Где Моррис? — спросил Миногью у Фрэнка.
— В задней комнате.
— Проходи, — сказал Миногью верзиле в наручниках.
Они вошли в заднюю комнату. Моррис, сидя на кушетке, втихомолку курил. Он быстро выбросил окурок в мусорное ведро.
— Моррис, — сказал Миногью, — мне кажется, я поймал того субчика, который стукнул тебя по голове.
Лицо бакалейщика побелело, как мел. Он взглянул на верзилу, не вставая с кушетки.
— Я не знаю, он ли это, — пробормотал Моррис. — У него лицо было закрыто платком.
— Этот сукин сын — рослый малый, — сказал Миногью. — Тот, который тебя стукнул, тоже был высокий, правда?
— Нет, — сказал Моррис, — он был плечистый. Высокий был другой.
Фрэнк стоял в дверях, наблюдая за происходящим.
Мистер Миногью повернулся к нему:
— А это кто такой?
— Мой помощник, — сказал Моррис.
Сыщик расстегнул пальто и вынул из кармана чистый платок.
— Будьте любезны, — сказал он Фрэнку, — повяжите ему Я1 это на рожу.
— Мне что-то не хочется, — сказал Фрэнк.
— Уж будьте любезны! А то меня он может стукнуть наручниками.
Как это ни претило Фрэнку, он взял платок и обвязал им лицо верзилы, который стоял спокойно и даже не шелохнулся.
— Ну, как, Моррис, похож?
— Гм! Не могу сказать, — выдавил из себя Моррис и вынужден был снова опуститься на кушетку.
— Моррис, дать вам воды? — спросил Фрэнк.
— Не нужно.
— Не торопитесь, — сказал Миногью, — поглядите на него как следует.
— По-моему, это не он. Тот вел себя очень грубо. И голос у него был грубый, неприятный голос.
— А ну, скажи что-нибудь, сынок, — обратился Миногью i к верзиле.
— Этого я не грабил, — произнес тот безжизненным голосом.
— Ну, как, Моррис?
— Нет.
— Может, он больше похож на второго, на напарника?
— Нет, он совсем другой.
— Почему вы так уверены, Моррис?
— Так тот напарник был очень нервный. И ростом он был выше. У этого вон маленькие руки, а у того напарника руки были большие, крупные.
— Вы уверены? Этого парня мы взяли вчера с поличным. Он грабил бакалейную лавку; с ним был еще один субчик, но тот успел удрать.
Миногью снял с лица верзилы платок.
— Я его не знаю, — решительно сказал Моррис.
Мистер Миногью сложил платок и спрятал в карман. Затем он снял очки, положил их в кожаный очешник.
— Кажется, Моррис, я уже вас однажды спрашивал про моего сына, Уорда. После этого вы так его и не видели?
— Нет, — ответил бакалейщик.
Фрэнк подошел к раковине, набрал стакан воды и прополоскал рот.
— А вы — может быть, вы его знаете? — спросил сыщик Фрэнка.
— Нет.
— Ну, ладно, — сказал Миногью, застегивая пальто. — Кстати, Моррис, вы так и не обнаружили, кто тогда таскал у вас молоко?
— Больше никто ничего не таскает, — сказал Моррис.
— Пошли, сынок, — сказал сыщик верзиле.
Фрэнк наблюдал через окно, как они влезли в полицейскую машину, и ему стало жаль парня.
«Что, если бы меня сейчас так арестовали? — подумал он. — А ведь сейчас я — совсем не тот человек, что был тогда».
Моррис, вспомнив о пропаже молочных бутылок, виновато взглянул на Фрэнка.
Фрэнк посмотрел на свои большие руки и пошел в туалет.
Лежа после ужина на кровати и думая о своей жизни Фрэнк услышал, что кто-то поднимается по лестнице, затем раздался стук в его дверь. Он так и обмер от страха, но заставил себя встать и открыть дверь. На пороге, улыбаясь из-под своей дурацкой бесформенной шляпы, стоял Уорд Миногью. Он был тощ, бледен — краше в гроб кладут.
Фрэнк впустил Уорда и включил радио. Уорд сел на кровать; его ботинки были в снегу, и с них капало.
— Кто тебе сказал, что я здесь живу? — спросил Фрэнк.
— Я видел, как ты вошел в холл, и слышал, что ты поднялся сюда и хлопнул дверью.
«Неужели я так никогда и не отделаюсь от этого подонка?» — в отчаянии подумал Фрэнк.
— Тебе лучше держаться отсюда подальше, — сказал он. — Если Моррис тебя узнает, а это в твоей дурацкой шляпе проще пареной репы, так нам обоим придется видеть небо в клеточку.
— Я навестил моего пучеглазого дружка Луиса Карпа, — сказал Уорд. — Я хотел взять бутылку, но он не дал, потому что у меня наличных не хватает. Вот я и подумал, что мой красавчик приятель Фрэнк Элпайн одолжит мне пару центов. Он же честный, работящий сукин сын.
— Ты обратился не по адресу. Я сам нищий.
Уорд покосился на Фрэнка.
— Я уверен, ты кое-что поднакопил из того, что натаскал у еврея.
Фрэнк посмотрел на него, но ничего не ответил.
Уорд огляделся по сторонам.
— Впрочем, сколько ты у него тащишь, это не моя забота. А пришел я вот за чем. Есть тут у меня на примете одно дельце, и мы с тобой могли бы его обтяпать, без всякого риска.
— Я уже тебе сказал, Уорд, меня твои делишки не интересуют.
— А я думал, ты хочешь получить назад твою пушку. А то вдруг она случайно потеряется, а на ней — твое имя.
Фрэнк потер руки.
— Тебе ничего не придется делать, только вести машину, — осклабясь, продолжал Уорд. — Это большой винный магазин в Бей-Ридже. После девяти часов там остается только один продавец. Есть шанс взять больше трех кусков.
— Уорд, еще раз тебе говорю: на меня в таких делах больше не рассчитывай. И, по-моему, как ты выглядишь, так тебе нужнее не винный магазин, а больница.
— Вот еще! Небольшая изжога!
— Лучше подумай о своем здоровье.
— Ой, ты меня разжалобил, я сейчас просто заплачу!
— Почему бы тебе не завязать?
— А тебе?
— Я завязал.
— Это твоя жидовочка тебя вдохновляет?
— Не говори о ней, Уорд.
— Я за вами следил на той неделе, вы ходили в парк. Лакомый кусочек! И часто ты с ней?…
— А ну, проваливай отсюда!
Уорд встал.
— Гони на бочку пятьдесят монет, не то я доложу твоему жидовскому боссу, какие у тебя шашни с его дочуркой. И еще я напишу ему письмецо, где расскажу, кто именно был в ноябре участником налета на его вшивую дыру.
Фрэнк поднялся, лицо его исказилось. Вынув из кармана бумажник, он выпотрошил его на кровать. Там было восемь долларовых бумажек.