хотел закричать, и не мог. Подумывал о самоубийстве, а в то же время размышлял: «Я веду себя так, словно это не я, а кто-то другой. Но ведь в самом-те деле я очень хороший человек».
Ида проснулась среди ночи и услышала, что Элен плачет. «Нат сделал ей что-то плохое», — подумала она; но ей было стыдно вставать и идти спрашивать у Элен, в чем дело. «Наверно, он вел себя, как хам: неудивительно, что Элен не хочет его видеть». Всю ночь Ида ругала себя за то, что уговорила дочь пойти на свидание с Натом. Наконец, она забылась беспокойным сном.
Моррис встал на заре. Элен с трудом заставила себя вылезти из постели; с покрасневшими глазами она сидела в ванной комнате, зашивая ворот пальто. Рядом с ее работой есть портновская мастерская, надо отдать туда пальто, пусть его зашьют так, чтобы шов не был виден. А вот со своим новым платьем она уже ничего не могла поделать. Скатав его, она засунула сверток в нижний ящик комода. В понедельник она купит точно такое же и повесит в своем шкафу. Раздевшись, чтобы принять душ, — в третий раз за несколько часов, — она увидела в зеркале свое тело и разразилась слезами. Почему в ее отношениях со всеми мужчинами — одна только грязь? За что на ней такое проклятье? Она ненавидела себя за то, что доверяла Фрэнку; с самого начала у нее было смутное ощущение, что верить ему нельзя. Как могла она себе позволить влюбиться в такого типа? Сейчас все ее фантазии казались ей отвратительными — все эти фантазии, в которых она рисовала Фрэнка таким, каким он никогда не может стать: образованным, многообещающим, добрым, хорошим, — а ведь он всего лишь жалкий бродяга. Где была ее голова, где было ее чувство самосохранения?
Она густо намылилась под душем — и, намыливаясь, плакала. В семь часов, не дожидаясь, пока проснется мать, Элен оделась и ушла без завтрака — аппетита у нее не было. Она с радостью покончила бы все счеты с жизнью, просто уснула, забыла обо всем; но оставаться дома и подвергаться расспросам не могла. Сегодня, после короткого рабочего дня, она вернется домой и скажет ему, чтобы он убирался вон, иначе она устроит такой скандал, что он сам пулей вылетит отсюда.
Вернувшись из гаража, Ник втянул воздух носом и почувствовал в прихожей залах газа. У него в квартире все былов порядке, тогда Ник постучал к Фрэнку.
Через минуту дверь приоткрылась.
— Ты не знаешь, чем пахнет? — спросил Ник, глядя на Фрэнка через узкую щель.
— Не суй нос не в свое дело, — отрезал Фрэнк.
— Дурак! В доме пахнет газом, это опасно.
— Газом? — Фрэнк открыл дверь; он был в пижаме, лицо его осунулось.
— Что с тобой? — спросил Ник. — Ты болен?
— Где пахнет газом?
— Неужели ты не чувствуешь?
— У меня сильный насморк, — сказал Фрэнк хриплым, голосом.
— Может быть, это из подвала? — спросил Ник.
Они спустились на один пролет, и тут даже Фрэнк, со всем своим насморком, почувствовал, что, действительно, пахнет газом.
— Это отсюда, — сказал Ник.
Фрэнк стукнул в дверь.
— Элен! — крикнул он. — Пахнет газом! Можно войти?
Никто не ответил.
— А ну, толкни! — сказал Фрэнк.
Фрэнк приналег на дверь плечом. Дверь оказалась незапертой, и он ввалился в комнату. Ник быстро открыл кухонное окно, а Фрэнк босиком прошлепал через квартиру. Элен не было дома, а Моррис лежал в постели.
Фрэнк притащил Морриса в гостиную, положив там на пол. Ник выключил газ и распахнул настежь все окна. Фрэнк опустился на колени перед Моррисом и стал делать ему искусственное дыхание.
В комнату вбежала испуганная Тесси, и Ник заорал ей, заорал ей, чтоб она позвала Иду.
Ида, причитая и всхлипывая, спустилась по лестнице.
— Боже, Боже!
Увидев, что Моррис лежит на полу в нижнем белье и лицо у него — цвета вареной свеклы, а в уголках рта — пена, Ида истошно закричала.
Элен, которая в это время как раз вошла в дом, услышала крик матери. Она почувствовала запах газа и опрометью кинулась наверх, ожидая самого худшего.
Увидев, что Фрэнк — в пижаме — склонился над ее отцом, Элен задохнулась от отвращения. Она громко вскрикнула, и в этом крике были страх и ненависть.
Фрэнк боялся поднять голову и взглянуть на нее.
— У него сейчас веки дрогнули, — сказал Ник.
Моррис очнулся; у него страшно болела грудь, голова словно налилась ржавым металлом, во рту было сухо, а в животе все переворачивалось от боли. Ему было совестно, что он в нижнем белье лежит на полу.
— Моррис! — закричала Ида.
Фрэнк встал, смущенный тем, что он — босой и в пижаме.
— Папа, папа! — звала Элен, опустившись на колени перед отцом.
— Зачем ты это сделал? — завопила Ида в ухо бакалейщику.
— Что случилось? — полузадушенным голосом спросил Моррис.
— Для чего ты это сделал?
— Ты с ума сошла! — пробормотал Моррис. — Я забыл зажечь газ. Ошибся.
Слезы текли из глаз Элен, ее губы дрожали. Фрэнк отвернулся.
— Его спасло то, что в комнату проходил воздух, — сказал Ник. — Моррис, вам повезло, что в окнах — щели.
Тесси дрожала.
— Тут же холодно! Накрой его, он весь потный.
— Ложись в постель, — сказала Ида.
Фрэнк и Ник подняли бакалейщика и снесли его в постель. Ида и Элен накрыли его одеялом, а сверху еще периной.
— Спасибо, — сказал Моррис.
Он взглянул на Фрэнка. Фрэнк уставился в пол.
— Закройте окна, — сказала Тесси. — Газ уже выветрился.
— Подождем еще немного, — ответил Фрэнк.
Он взглянул на Элен, но та стояла к нему спиной. Она все еще плакала.
— Почему он это сделал? — причитала Ида.
Моррис долгим взглядом поглядел на нее, потом закрыл глаза.
— Дайте ему отдохнуть, — посоветовал Ник.
— Еще час-полтора не зажигайте спичек, — посоветовал Фрэнк Иде.
Тесси закрыла все окна, кроме одного, и вышла. Ида и Элен остались в спальне с Моррисом.
Фрэнк помедлил в комнате Элен, но никто не пригласил его остаться.
Потом он оделся и спустился в лавку, где сегодня было довольно оживленно. Вскоре спустилась Ида и закрыла лавку, хотя Фрэнк просил этого не делать.
Во второй половине дня у Морриса начался сильный жар; вызвали врача, и он сказал, что Морриса нужно положить в больницу. Приехала машина скорой помощи и увезла его, с ним поехали Ида и Элен.
Из своего окна наверху Фрэнк видел, как они уезжали.
В воскресенье утром лавка все была закрыта. Фрэнк подумывал о том, чтобы, преодолев свой страх, постучать к Иде и попросить ключ. Но дверь могла открыть Элен, а он понятия не имел, что скажет ей на пороге. Поэтому Фрэнк спустился в подвал и оттуда, через шахту лифта, проник в туалет при лавке. Очутившись, наконец, в задней комнате, он побрился и сварил себе кофе. Он решил, что останется в лавке на весь день, пока ему не прикажут сматываться, а даже если и прикажут, он все же постарается задержаться. В этом была его последняя надежда — если[1] у него оставалась хоть какая-то надежда. Открыв входную дверь лавки, он втащил молоко и булочки и был готов приступить к работе. Ящик кассового аппарата был пуст, поэтому Ник[2] сбегал к Сэму Перлу и одолжил у него пять долларов мелочью, сказав что вернет после того, как расторгуется в лавке. Сэм спросил, как чувствует себя Моррис, и Фрэнк ответил, что не знает.
Около девяти часов, когда Фрэнк стоял за прилавком, Ида и Элен ушли из дому. Элен выглядела, как прошлогодний цветок. Видя это, Фрэнк испытывал ощущение потери, стыда и сожаления. У него на душе кошки скребли — еще вчера он чуть было не добился осуществления своих мечтаний, а сегодня от этого ничего не осталось, кроме воспоминания, которое делало сегодняшний день еще горше. Особенно обидно было, что он почти достиг цели, и это выводило его из себя. Когда Элен выходила из дому, у него возникло безумное желание — ринуться за ней, схватить за руку, втащить в лавку и рассказать, как он ее любит. Но он ничего не сделал. Он не пытался прятаться от Иды и Элен, но и не старался маячить у них перед глазами. Они ушли по направлению к станции метро.
Потом Фрэнк подумал, что хорошо бы сходить проведать Морриса в больнице — надо только узнать, куда его отвезли; это можно будет сделать, когда Ида и Элен вернутся домой. Однако, они пропадали весь день и вернулись лишь к полночи. К этому времени лавка была уже закрыта, и он видел их из окна своей комнаты — они вышли перед домом из такси. В понедельник — в день, когда норвежцы должны были открыть свою новую лавку, — Ида спустилась в семь часов утра, чтобы приклеить к двери бумажку, извещавшую, что Моррис болен и лавка будет закрыта до среды или четверга. К ее удивлению, за прилавком стоял Фрэнк Элпайн, уже в переднике. Она пришла в ярость.
Фрэнк нервничал: если либо Моррис, либо Элен, либо они оба рассказали Иде, как он перед ними провинился, то ему крышка.
— Как вы сюда попали? — грозно спросила Ида.
Он рассказал, как пробрался в лавку через шахту старого грузового лифта.
— У вас неприятности, и поэтому я не хотел вас тревожить, просить ключ.
Она сердито сказала, что запрещает ему когда бы то ни было проникать в лавку таким образом. На лице у нее за два эти дня прибавилось морщин, в глазах была усталость, губы горько сжались; но он был уже почти уверен, что по какой-то мистической причине она понятия не имеет о его художествах.
Фрэнк вытащил из кармана горсть долларовых бумажек и небольшой мешочек мелочи и положил все это на прилавок.
— Вчера я продал на сорок один доллар.
— Вы и вчера были тут?
— Я попал в лавку, как я вам говорил. От четырех да шести торговля шла очень бойко. У нас кончился картофельный салат.
На глазах у Иды показались слезы. Фрэнк спросил, как чувствует себя Моррис.
Ида вытерла глаза платком.
— У Морриса воспаление легких.
— Ой, плохо! Если можете, передайте ему от меня привет. Ну, и как он?
— Он очень болен, у него слабые легкие.