В их дворах столяры сколачивают контейнеры, огромные деревянные ящики, целые сараи, в которые они погрузят свое имущество. На железнодорожных платформах оно поедет к морю, а там его перегрузят на корабли.
При упаковке должны присутствовать таможенники. Они осмотрят увозимое имущество, запечатают контейнеры, поставят маленькие пломбы, на которых специальными клещиками отпечатают миниатюрный герб Чехословацкой республики. И груз может отправляться в путь.
В соседней ложе сидит Куриц, эксперт здешнего таможенного контроля знаток товаров, ценностей и предметов искусства. Это один из последних опасных для них людей. Точнее, был опасным, пока не привык проводить время здесь, пить и вести околесицу, что жена, мол, не хочет иметь детей. Ее бабка и мать после первых родов заболели и обе рано умерли от тромбоза. Вот она и страшится плохой наследственности, стала ужасно требовательной, жадной до всякого имущества, прежде всего драгоценностей, — словно предчувствуя раннюю смерть, хочет попользоваться жизнью. Подарки мужа (он явно попал ей под каблук) принимает, но уступить не хочет, отговариваясь то тем, то другим. Симулирует то воспаление яичников, то приступы печени, которые ослабевают, как только муж вызывает врача или хочет отвезти ее в больницу. Весь город над этим потешается, никто эту привлекательную женщину не жалеет, а муж между тем все больше спивается, рассказывая всем и каждому о своих страданиях. Жену свою он, конечно, любит, хотя потихоньку обманывает и за глаза называет стервой.
Куриц медленно, но верно перестает быть тем таможенником, с которым нельзя договориться. Зарплата у него небольшая, требования жены растут, сам он любит хорошо одеться, да и любовницы стоят немало. Все это заставляет его прижмуривать один глаз, а кое на что закрывать и оба. В контейнеры всего не уместишь, ведь уезжают-то не самые бедные из паланчан. Закон есть закон, но добрая воля сделает свое, обе стороны останутся довольны. Такое теперь не редкость.
Несведущие могут считать, что пятеро евреев сидят здесь просто так. И считать неправильно, а правда такова, что они заказали себе это место специально. Вернее, попросили официанта посадить их рядом с таможенником. И завершит дело тоже официант.
Куриц сидит к ним спиной, и они наблюдают друг за другом в боковое зеркало. Он слушает их рассказы — он человек образованный и неглупый: кончил Коммерческое училище и прослушал четыре семестра Коммерческого института, кое-что знает о деловом мире старой Праги. Ему понятно, куда они клонят, он ловит их взгляды, но не может совладать с волнением и выпивает лишнее. Ему становится жаль себя, своей загубленной карьеры, ведь недавно начальник и приятель уже сделал ему внушение на этот счет. Но скоро он про все забывает и пьет дальше.
А пятеро отъезжающих терпеливо продолжают свои истории. Выжидают, когда ему понадобится их утешение.
С Курицем сидят еще трое. Все уже под градусом, и каждый из них бубнит свое.
Аптекарь Филадельфи — известный женолюб, человек с больными легкими, — он пьет, курит одну сигарету за другой, позже уйдет в бар, а утром поплетется на улицы, будет стучать женщинам в окна, вступать в разговор с каждой, меланхолически рассуждая о жизни и жалком конце человечества. Он оплакивает старую монархию, а вернее сказать, те времена, когда был здоров.
Рядом с ним — врач Бенко из Турчанского Святого Мартина и адвокат Ольшански — по собственному убеждению, знаток отечественной и мировой политики.
Врач Бенко курит трубку, щурится, клонит большую голову над столиком, лицо у него загорелое, равнодушное, но решительное, говорит он медленно, глубоким голосом, как истый пьяница, но в два счета может оживиться и начать петь словацкие и моравские песни. Он принимал участие в движении Сопротивления, на мир смотрит как «заядлый лютеранин, словак и славянин», его предки, бродячие торговцы, ходили в Россию, дядя по материнской линии с группой австро-венгерских землемеров вымерял и маркировал дороги, когда русские переходили от старых мер длины к новым. Русские ему по душе, потому что «живут свободной человеческой жизнью и терпеть не могут, как и мы, все славяне, схем и стереотипов». Он хорошо знает литературу, наизусть читает стихи Роя[47], очень любит и Ваянского[48]: «Как отправился отец по свету…», ссылается на Коллара[49], добродушно высмеивает Ваянского за его русский язык, на котором он пытался изъясняться на этнографической выставке в России более чем восемьдесят лет тому назад, с признанием говорит о Славянской конференции в освобожденной Праге, ему понравилась речь Конева, отстаивает чехов, объявляет себя сторонником завета врачей-толстовцев, но не ратует за коммунизм, так как «у большевиков не национальная партия». Он считает себя главой паланкских интеллектуалов, приветствует вновь образованную республику, и его несколько больше, чем других, волнует близость государственной границы. Он не связан ни с одной из партий, поэтому каждая хочет вовлечь его в свои ряды, что ему льстит и придает важности.
Адвокат Ольшански обожает разговоры о политике вообще, но в текущую политику носа не сует, не желая потерять славу беспристрастного человека. Голосовать он будет за демократов, так как победа большевиков значила бы для дорогой родины потерю самостоятельности. Он призывает Град, и прежде всего «пана доктора Эдуарда Бенеша, нашего доброго президента и ученика ТэГэ»[50], вести игру со всеми. От приятеля врача он наслышался о роли русских в этой войне. Он понимает, что было бы, если бы победили «господа немцы». Но с грустью вспоминает о роли старой Франции в Европе, жалуется на американцев, которые так некрасиво отшвырнули англичан. Да, об американцах он говорит пренебрежительно: они разбираются в европейских делах как свинья в апельсинах. То, что на конференциях «большой четверки» они пошли навстречу русским больше, чем англичанам, по его мнению, означает, что они хотят прибрать к рукам все колонии и моря. Русский медведь, рассуждает он, плавать не умеет, он будет цепляться только за свой континент.
Эта теория — предмет его гордости, он любит повторять ее, считая, что ошеломит каждого. Ему не нравится, как пошли дела в Югославии, Польше и Болгарии, не по душе и то, что после разгрома Германии, в результате упадка влияния Франции и Англии, которым он не может простить Мюнхена, «самое сильное влияние на Европу, наверное, будет у русских, потому что у них крупнейшая сухопутная армия в мире».
Адвокат — католик, его пугает атеизм, мучает судьба русских церквей, которые заросли травой, судьбы русского дворянства, духовенства и интеллигенции. Тем не менее он искренне любит простых людей и часто защищает их без всякого гонорара. Эта черта сближает его с врачом, также большим человеколюбцем. Вот они и сидят вместе и бранят нуворишей за их обжорство и бескультурье.
Если адвокат говорит о силе русских, врач улыбается и радуется, как мальчик, но, если тот начнет про церкви, сразу заявляет ему, что он «подпевала Ватикана». Адвоката такое обвинение оскорбляет до глубины души, потому что оно как бы лишает его мысли оригинальности.
Бенко любит своих собеседников, можно сказать, что он дружелюбный и общительный человек, но больше всего ценит Филадельфи. Его буквально притягивает эта истерзанная душа и быстро идущая к концу жизнь. И в этом нет ничего странного. Врача Бенко интересует в этом человеке и что-то другое. Если он еще не пьян, и не несет околесицу, и в ярости не бьет стаканов, не бродит по утреннему городу, иной раз вопя, как раненый зверь, то он может быть необыкновенно интересным собеседником, самым интересным, какого встречал доктор на своем веку.
В угловой ложе справа сидят Добрович, старый Варга, Марко и группка гимназистов со своим учителем Пекариком. После обеда мальчики ходят по домам и цехам и агитируют за коммунистов. Они подготовили предвыборную культурную программу, пишут на заборах лозунги против демократов, оформляют выборный номер коммунистической партии. Печатают листовки, появляются всюду, где возле предвыборного плаката соберется группка людей, и тут же вступают в дискуссию.
Сегодня агитировали в усадьбе, на большом дворе, где в длинных одноэтажных строениях со множеством маленьких окон живут сельскохозяйственные рабочие. Сначала вызвали всех во двор пением под гитару, пели и насвистывали в ритме марша революционную песню «Аванти пополо бандъера росса…» потом с воодушевлением выступали перед людьми, которые сбежались на необыкновенный спектакль. Разъясняли умыслы демократов и программу коммунистов, рассказывали, как демократы саботируют чистку, саботируют земельную реформу, а коммунисты за все это борются. Главным их аргументом был вопрос о земле. Земля! Для безземельных это — главное! Эти люди жаждут земли, все остальное не стоит гроша ломаного, все, кроме нее, преходяще, как барская любовь. Ребята в синих рубашках с большим знаком Союза словацкой молодежи полны воодушевления, и то, что они говорят, людям по душе, но стоит кому-нибудь задать вопрос, ходят ли они в костел, как все — конец хорошему впечатлению. То, что они проповедуют и делают, не благословлено свыше. Да, красиво, конечно, но не хватает благословения. Эти изнуренные работой люди больше верят старому Варге, тот лучше знает жизнь, знает, как они зависят от управляющего усадьбой, но больше всего они слушают и верят тому, что скажут в костеле. А случайно не знают ли эти образованные гимназисты, почему сейчас во многих церквах западной Словакии богородицы роняют слезы? Знают ли, что там в лесу является дева Мария и творит чудеса? К чему бы это? Ах, вы не знаете? Молодые еще, где им знать, а вот они — батраки из усадьбы — знают, они своей нищетой и беззащитностью всегда были к Богу ближе всех. Земля? Да, это прекрасно, об этом они только и мечтают, правда и то, что многие уже получили земельные наделы, но вот, когда получат и они, тогда будет другой разговор.