— Уже пришли в себя? Ваша жизненная энергия поражает; после тяжелых испытаний вмиг встаете на ноги и, судя по лицу, готовы к новым приключениям.
Встал рядом, протянул руку и осторожно стряхнул с моих волос снег, что падал крупными, редкими хлопьями, затем помог натянуть на голову шаль. Я улыбнулась и получила ответную улыбку, какую я раньше никогда не видела на суровом лице хозяина. Щеки залил жар: я смутилась, отвела глаза, но тут же встрепенулась — когда он отводил руку, успела заметить, что кожа на подушечках пальцев покраснела, как от сильного ожога; вспомнила как мелькали голубоватые искры, когда хозяин непостижимым образом вызвал ураган, атаковавший старейшину.
Не задумываясь, перехватила крепкое, мускулистое запястье и поднесла ладонь к лицу, чтобы рассмотреть:
— Господин Дрейкорн, кажется, вашу руку нужно обработать, — затем спросила робко, — Что произошло? Вы использовали демоново заклинание? Не знала, что им можно пользоваться таким образом… просто так, без ритуалов и жертв? Все теурги могут это?
Хозяин отнял руку и нехотя ответил:
— Никакой демоновой магии. Это был… особый фокус. Не стоило его проделывать. Не сдержался. Хотелось хорошенько припугнуть Уго. Прошу вас лишний раз не болтать об этом моем… умении.
Затем попросил, меняя тему:
— Проводите до дома собраний? Рассчитываю найти там кое-что любопытное, а ваши послушники бегут от меня, как от чумы.
Я кивнула, привычно взяла его под руку и незаметно прильнула к плечу. Было оно твердым, сильным, и это прикосновение дарило уверенность и покой.
Мы покинули двор. В воздухе повисла настороженная тишина, изредка подавали голос собаки. Когда миновали псарню сына старейшины, лай сменился тоскливым поскуливанием и рычанием — животные почувствовали присутствие господина Дрейкорна.
На улице ни человека; робко мелькали знакомые лица в окнах, плющили носы о стекло, таращили глаза и тут же скрывались. Немыслимо: теург, отрок Тьмы на улице общины отроков Света!
— Удивительно, что в таком невеселом, суровом месте, как ваша община, смогла вырасти девушка, подобная вам, Камилла, — заметил хозяин.
Моя подруга Кендра всегда отличалась храбростью и безрассудством. Вот и сейчас она оказалась смелее остальных — решительно выскочила наперерез, словно нарочно ждала за калиткой. Мы крепко обнялись, отпрянули, заглянули друг другу в лица, разом улыбнулись. За прошедшие два месяца, которые казались вечностью, она не изменилась ни капли.
— Тебя не узнать, — с удивлением произнесла Кендра.
Разговора не получилось; Кендра косилась на господина Дрейкорна с боязливым любопытством, вести при нем беседы стеснялась, а из-за приоткрытой двери дома кто-то из родни непрестанно звал ее испуганным, свистящим шепотом. Я поблагодарила Кендру за платье и скомкано попрощалась.
С горечью призналась себе: в общине я стала чужой.
Дом собраний пустовал. В молитвенном зале было немногим теплее, чем на улице. Я вспомнила долгие часы, которые проводила здесь в толпе сонных притихших послушников, ежась от холода и желания уснуть. Захотелось уйти, я потянула господина Дрейкорна за рукав, но тот не спешил.
— Куда ведут эти двери?
— В келью Смирения. Там послушники проходят испытание терпением. Иногда отбывают наказания, если совет старейшин находит проступок тяжелым.
— Зайдем.
Господин Дрейкорн первым спустился в узкое, похожее на загон помещение с земляным полом и холодными скользкими стенами, с которых свисали ряды кандалов.
— Это еще что такое?!
— Испытание терпением назначается послушникам три раза в год, — объяснила я, — нужно провести в келье ночь в полной темноте, с закованными в цепи руками. Послушники должны искать Свет внутри себя и читать специальные молитвы, которые помогают сосредоточиться.
— С вами это тоже проделывали? — в его голосе звучал гнев.
Я невольно улыбнулась воспоминаниям.
— Конечно. Но вы напрасно хмуритесь — все не так страшно, как звучит. Это всего лишь обычай, игра, если хотите. Одновременно в келье проводят ночь шесть человек. Девушек запирали вместе с девушками. Мы с подругами не утруждали себя чтением молитв. Болтали и смеялись. Проводили время довольно неплохо. А кандалы… от их тяжести можно избавиться. Есть у меня один секрет….
— Тьма, что за жизнь вы вели! Хороша игра! Веселье танцев или девичьих посиделок в трактире вам заменяла ночь в кандалах в сыром подвале!
— Праздники у нас тоже есть, господин Дрейкорн. Жизнь в общине не так плоха, как вы вообразили. Мы живем вдали от мира, его опасности и страхи нас не касаются, а тревоги и заботы скользят мимо.
— Бывает, и узники рады остаться в тюрьме по тем же причинам.
— Здесь не умирают от голода, все знают друг друга и готовы прийти на выручку. Послушникам не приходится продавать свои жизни чернокнижникам в обмен на жалкие гроши.
— Видел я, как ваши добрые братья по вере пришли на выручку. Стояли как бараны, пока Уго тащил вас по улице. Старейшины делают из них людей без своего мнения, воли и желаний. Ведите к мощам Акселя Светлосердного — пришла пора познакомиться с этим немного неживым любителем давать советы из загробного мира.
— Рака стоит в задней комнате. Туда ходить не позволено.
— Сами видели эти мощи?
— Раз в год послушников допускают приложиться к руке Акселя, но покрыв не снимают.
— Идем.
— Но господин Дрейкорн…
Он не послушал; молча отворил неприметную деревянную дверь и вошел. Я закусила губу, на миг замешкалась, но тут же метнулась следом.
В последнем приюте Акселя Светлосердного, основателя общины Отроков Света, было темно. Слегка потрескивал огонек в специальной плошке с ароматным маслом, который не угасал ни днем ни ночью; за этим следил специально приставленный мальчишка, который сбежал, как только увидел, что молельный зал осквернил посещением теург.
Посреди пустого помещения стояла рака из черного дерева, накрытая белым покровом. Под тяжелой тканью угадывались очертания длинного узкого предмета. Пахло ладаном и горелым маслом.
Светильник затрещал, задымил и погас. В кромешной темноте отчетливо проступил белый прямоугольник покрова, словно скрытое под ним источало бледный свет.
По спине пробежал тревожный холодок. Господин Дрейкорн достал из кармана ручной электрический фонарь и зажег.
Желтый круг света пробежал по краю раки, выхватил черную вязь рунического письма, похожую на раздавленных пауков.
— Что это за язык? Что здесь написано?
— Дракрид. Любимый язык Акселя Светлосердного. Он владел несколькими дюжинами наречий, но отчего-то уклады Отроков Света составил именно на дракриде. Может, потому, что его сложная письменность не каждому по зубам. Дракрид почти забыт в империи. Каждая руна означает слог, всего рун двести пятьдесят две.
— Вы можете их читать?
— Конечно. Здесь говорится: «помни завет отца-основателя: отверни дух свой от магии, обернись к Свету». Первая строка главной молитвы.
— Что ж, давайте поглядим на отца-основателя, ярого противника магии, — пробормотал хозяин, берясь за край покрова.
Охватило нехорошее предчувствие.
— Господин Дрейкорн, лучше не надо, — я вцепилась ему в руку, чтобы остановить. Хозяин мягко отвел мою кисть и легко сжал.
— Хочу узнать правду, Камилла. Ваша община — странное место. На Отроков Света не обращают внимания, дают жить, как хочется, но цели у ваших старейшин пугающие, хотя и выглядят благородно. Есть у меня некоторые подозрения. Нужно их проверить.
С этими словами господин Дрейкорн решительно стянул покров.
Взгляд не отвела — в последнее время довелось повидать столько ужасного, что еще одним высохшим трупом меня было не испугать. Однако увиденное не укладывалось ни в какие рамки.
Я ожидала увидеть скелет, кучу костей, обтянутых кожей.
В раке лежал высокий, неимоверно худой старик с безволосой головой и провалившимся беззубым ртом. Внешность его была ужасна. За прошедшие двести лет тление не коснулось тела, и этим труп пророка напомнил виденное в склепе императора Тебальта.
Но были отличия. Кипенно-белую высохшую кожу на руках и лице мертвеца покрывали страшные раны, трещины, в которых запеклась кровь — свежая, будто неведомый телесный недуг поразил пророка лишь пару часов назад. Бурые пятна крови проступали и на саване. Тело источало тусклое, неприятное сияние, заметное даже при свете электрического фонаря. Когда господин Дрейкорн склонился над ракой, сияние ощутимо усилилось.
Я обхватила себя руками и отшатнулась.
— Почему Аксель Светлосердный так выглядит?
Господин Дрейкорн изучал тело с непонятным выражением — на его суровом лице читалось не то отвращение, не то удовлетворение.
В ответ на мои слова он медленно произнес:
— Не Аксель, Камилла. Перед вами инквизитор Аурелиус собственной мертвой персоной.
У меня отвисла челюсть.
Послышался стук, шум шагов и в комнату ворвался старейшина Уго. Глаза с желтыми белками вращались в орбитах, рот дергался, дыхание вырывалось со свистом.
— Теперь ты знаешь правду, теург, — выплюнул старейшина с ненавистью, — Доложишь своему незримому покровителю? Или пожелаешь взять сторону ренегата Арбателя? Богатый выбор, теург! Какие возможности перед тобой открываются!
Я не понимала, о чем идет речь, но по лицу господина Дрейкорна поняла, что старейший нес что-то ужасное. Старейшина тем временем заметил меня, попытался принять скорбный вид, и заговорил тоном, в котором смешивались желчь и патока:
— Жаль, что так вышло, Камилла. И все же ты глупа, неимоверно глупа, девочка. Я разочарован. Ведомо ли тебе, кто твой господин и что он хочет от тебя?
Хозяин мягко подтолкнул к двери:
— Бегите домой, Камилла. Нам со старейшиной лучше потолковать наедине. Глянем на ваши уклады и древние письмена. Не откажешь в любезности, Уго? Уверен, там найдется немало интересного. Будешь переводить, вашего древнего наречия я не знаю.
Старейшина бросил страшный взгляд, но возразить не смел. Не хотелось оставлять хозяина наедине с подлецом, но я подчинилась. От открытий голова шла кругом, растерянность сменилась тревогой; против воли я оказалась замешана в события, которые даже вообразить не могла. Хуже всего, что роль в них мне отведена одна из главных.