Впереди ждала вереница заляпанных грязью экипажей. Слаженно и проворно полицейские грузили в них арестованных, раздавались глухие удары резиновых дубинок, доносились очереди отборной брани.
Меня втолкнули в темное нутро экипажа и посадили на скамью. Слева и справа расположились конвоиры, скамью напротив занял грузный вигилант. Экипаж неторопливо покатил, подрагивая на кочках и хлюпая талым снегом.
Я остро осознала тяжесть своего положения. Нервы сдали, по телу прокатилась дрожь, но приступ паники продлился недолго. Постепенно отчаяние первых минут отступило, в голове похолодело и прояснилось.
Еще не все потеряно. Рано отчаиваться: Пикерн и Кассиус верят в Джаспера, они не тревожатся о его судьбе. Джаспер жив, он придет на помощь. Что ему канцлер и вигиланты? Он привык иметь дело с противником пострашнее.
Я выпрямила спину — хотя сделать это со скованными руками было неудобно — и попыталась принять вид дерзкий и независимый. Вигилант окинул меня равнодушным взглядом, не спеша достал табакерку и начал набивать волосатые ноздри. Неопрятно чихнул, затряс головой, довольно фыркнул. Я холодно поинтересовалась:
— Куда вы меня везете?
Вигилант улыбнулся, мигнув пустыми как у гадюки глазами. Стало ясно, что ответ мне не понравится, и я пожалела, что открыла рот.
— Мешок-с-Костями, госпожа Агрона, — учтиво произнес он. — Уверен, вам знакомо это название, хотя я предпочитаю официальный вариант. Юстиарий, учреждение исполнения наказаний по приговору высшего триумвирата.
Я непроизвольно вздрогнула.
— Приговор без суда?
— За ним дело не станет, — дружелюбно поведал вигилант. — С преступниками в империи разговор короткий, особенно когда расследование курирует канцлер.
Наверное, мне не удалось сохранить невозмутимое выражение лица, потому что губы вигиланта скривились в усмешке.
Ехать пришлось недолго. Вскоре экипаж остановился, раздалась отрывистая команда и полицейский распахнул дверцу. Я увидела массивное здание темно-серого камня с узкими прорезями окон и воротами, обитыми железом. Над неровной линией крыши кружились стаи ворон. Здравствуй, Мешок-с-Костями, самое зловещее место столицы. Когда горожане говорят о нем, не забывают сплюнуть через плечо.
Пузатые стены и бесформенные обводы действительно придавали зданию сходство с гигантским, плотно набитым мешком: демоны, что возвели Юстиарий век назад, не стремились поразить его постояльцев изысканной архитектурой.
Конвоиры проводили меня к воротам мимо знаменитого символа империи — высокой арки с подвешенной медной звездой. Вновь навалился дикий страх, спина покрылась липким потом, затылок заломило. Я вообразила, что меня отправят под нож сакрификула немедленно, и немного успокоилась, лишь когда конвой сделал остановку в заставленной пыльными картотеками комнате для обыска и регистрации.
Здесь меня первым делом освободили от «пальчиков кадавра». Я потерла онемевшие запястья и несколько воспряла духом. Строгий служащий за допотопной конторкой принялся за дело: записал мое имя, возраст и особые приметы, извлек из шкафа зеркальную доску и потребовал поочередно приложить к ней обе ладони. Затем провел в кабину фонокулуса, велел сесть на жесткий стул и замереть.
Завели механический прибор для отсчета времени. Под его ритмичное тиканье я просидела не меньше десяти минут, пока мое лицо ощупывали лучи камеры-обскуры, работающей на принципах демоновой оптики. Кожу неприятно жгло.
Когда сеанс закончился, полицейский велел громко и отчетливо назвать свое имя и фамилию; и вот, фонокулография с моим изображением и образцом голоса подшита к делу. Мне присвоили номер и превратили в заключенную самой страшной тюрьмы столицы. Вернуться из нее на волю можно лишь отдав не менее десятка лет жизни на жертвенном алтаре. Рассчитывать на милосердный приговор не стоило, и я безуспешно гнала от себя мысль, что Мешок-с-Костями станет моим последним пристанищем.
Появилась сухопарая женщина в синем казенном платье, провела в боковую каморку, с официальной вежливостью велела снять одежду и надеть форму арестанта: балахон, напоминающий тот, что я носила в общине, но из ткани помягче.
— Госпожа Верена, старшая надзирательница Блока А, — представилась женщина, когда я закончила переодеваться. — Идем.
Мы миновали несколько дверей с тусклыми табличками («Помывочная», «Карцер», «Кордегардия»…) и остановились у железных ворот. Скрипнул механизм, ворота взвизгнули и поднялись с мрачной неотвратимостью.
Меня повели по длинному коридору, в котором каждая деталь навевала беспросветную тоску. Воздух был спертый, отдавал известью, хлоркой и чем-то кислым: казенный запах, от которого даже у самого жизнерадостного человека засосало бы под ложечкой. Двери с решетчатыми окошками, кирпичные стены, наполовину покрытые темной краской. Вдоль плинтусов вились медные жилы с острыми шипами. Жилы едва заметно подрагивали, как готовые к атаке змеи.
Ребра свода украшали медные сферы, наполовину утопленные в камень. Позеленевшую от времени поверхность рассекала алая полоса — словно вертикальный зрачок. Когда мы миновали один из шаров, он дрогнул в своем гнезде и с легким скрипом повернулся, отслеживая наше движение.
Заметив, как я поежилась, моя сопровождающая пустилась в объяснения тоном дружелюбной хозяйки, несколько утомленной наплывом гостей.
— Валефарово око следит за всем, что происходит в коридорах и камерах. Поэтому у нас не бывает беспорядков и бунтов. Никто не желает близко знакомиться с охранными системами Юстиария. Осужденные предпочитают идти на алтарь зрячими и с целыми конечностями. Демоновы плети действуют грубовато, — надзирательница указала на шевелящиеся медные жилы, — но эффективно. С ними шутки плохи.
Мы остановились перед дверью в дальнем конце коридора. Госпожа Верена погремела ключами и радушным жестом пригласила оценить мое новое жилище. Оштукатуренные стены, забранное решеткой окно под потолком, железная откидная койка, рукомойник в дальнем углу. Фонарь в медной клетке заливал камеру мертвенным светом. Лязгнул засов, я осталась одна.
Несчастья последних дней были внезапными и ошеломляющими. Я прошла все стадии отчаяния и теперь навалилась апатия. За последние месяцы мне довелось испытать немало страшных приключений, но теперь они казались лишь игрой, в которой реальная опасность не грозила никогда — ведь рядом был тот, кто мог защитить и прийти на помощь.
И тут меня затопила острая обида, сдобренная уколами злости. Злилась и обижалась я на Джаспера. Ведь это его самоуверенность и пренебрежение к врагам привели к такому исходу! Как мог он бросить меня, оставить одну среди этого кошмара?! Если с ним случилось что-то действительно нехорошее, люди Шер знали бы об этом. Значит, он жив и скрывается. Почему же не нашел, не вызволил меня? С чего я вообще взяла, что моя судьба ему небезразлична?
Чувство было горьким, мысли — несправедливыми, но избавиться от них не получалось.
Потянулись дни несвободы. Поначалу я была слишком подавлена, чтобы замечать тяготы тюремного быта, но постепенно обвыклась, апатия стала отступать, и я признала, что жизнь в Мешке-с-Костями оказалась сносной: мне доводилось жить в местах похуже.
Кормили два раза в день — надзиратель приносил плошки с жидкой кашей или отварными овощами. Раз в неделю водили в помывочную, где удавалось переброситься парой слов с другими заключенными женщинами. Среди них были как закоренелые преступницы, так и те, кто угодил за решетку по пустяковым обвинениям.
После завтрака заключенных отводили в молельный зал на службу, которую проводил тюремный священник церкви Благого Света.
Первое посещение молельного зала оставило неизгладимое впечатление.
Зал выглядел так же убого, как и прочие помещения тюрьмы: беленые стены, ряды облезлых скамей, приземистая кафедра. Но когда я подняла глаза к потолку, ахнула от удивления.
Под сводом расположился странный механизм: сотни шестеренок, цепей, штырей, валунов, туго взведенных пружин. Посреди подвешены огромные — в два человеческих роста — песочные часы в медной оправе с замысловатой гравировкой. Корпус часов закреплен на системе сложных шарниров. Песок тонкой струйкой пересыпался за светло-зеленым стеклом.
Заключенные опасливо косились на странный механизм, зубчатые колеса которого вызывали мысли о гигантской мясорубке. На десятках лиц застыло боязливое ожидание. Мы расселись на указанные надзирателями места, покорно взяли в руки плохо отпечатанные брошюры с молитвами, служба началась.
Молодой священник неразборчиво бубнил с кафедры; время от времени, повинуясь знакам надзирателей, толпа вторила вразнобой.
И вот, когда был закончен первый круг молитв — славословие Благому Свету — помещение наполнил скрип и лязг: механизм ожил. Часы страшно ухнули и перевернулись, по залу прокатился ветер. Что-то прогремело, из медной трубы выпали металлические жетоны и с громким бряцаньем приземлились в чашу установленных под трубой весов. Заключенные разом выдохнули, зашептались опасливо. Покачиваясь на цепи, чаша медленно опустилась.
Я не понимала, что происходит, но чувствовала, что движение механизма было ритуалом, который внушал узникам сильный страх, и страх этот невольно передался мне.
На служении присутствовали двое вигилантов. Они поспешили к чаше, вынули жетоны и передали надзирателям. Заключенные затравленно следили за их движениями.
— Номера сто двадцать, сто сорок один и сто шестьдесят четыре, — громко произнес вигилант, и в зале воцарилась мертвая тишина, которую разорвал чей-то испуганный вздох.
Надзиратели уверенно прошли по рядам, подняли трех заключенных и вывели из зала. Двое — молодой мужчина и женщина — шли покорно, опустив голову, их плечи дрожали. Третий — изможденный мужчина средних лет — громко выругался и толкнул одного из надзирателей в грудь, но тут же стих, когда двое других крепко ухватили его за руки и вывели вслед за остальными.
— Вознесем молитву за души тех, кто сегодня послужит высшей цели, — равнодушно провозгласил священник, и заключенные уткнулись в брошюры с молитвами как ни в чем не бывало. На их лицах было написано облегчение.