– Прости! Мне… мне так жаль!
Валя закрыла руками рот, наспех нарвала туалетной бумаги и бросила ее на Снейка, затем хрипло прошептала ему: «Прощай» – и выбежала из туалета, а затем из клуба.
Она даже не забрала свою сумку с русского стола. Возможно, ее нашли и спрятали Сельма и Мустафа? Но Валя об этом не думала. Минут двадцать она шла вдоль набережной, пока не попала на женевскую улицу красных фонарей – район La Paque, в котором в это время суток происходила бурная жизнь. Разных национальностей проститутки стояли у разноцветных неоновых витрин, приглашающих на стриптиз, черные мужчины зорко высматривали на улице желающих кокаина, травки или еще чего-нибудь, албанские магазины едва успевали обслуживать покупателей, будучи единственным местом, в котором ночью в Женеве можно было купить алкоголь.
Валя зашла в один из магазинов, но вспомнила, что у нее нет с собой денег. Она никогда раньше ничего не воровала, но сейчас поняла, что другого выхода у нее нет. Присмотревшись к наиболее безлюдному местечку в магазине, где на полках стояло дешёвое вино, Валя стащила одну бутылку, а затем оторвала от своего рукава парочку камней и положила их на полку. Так она решила заплатить за кражу.
Вале повезло, на улице ее просто пока не замечали. Если бы местные обитатели знали, сколь редким и драгоценным было платье Вали, так смело сейчас разгуливающей здесь, то… Хотя, пожалуй, приглядевшись к камням, украшающим ее наряд, и разглядев их жёлто-фиолетовые переливы, любой бы здесь принял аметрины за пластик, ведь никто из местных никогда даже не слышал о таких самоцветах. Куда более сейчас их привлекли бы стройные ножки Вали и ее нетрезвый потрёпанный вид. Однозначно, она вполне смахивала на одну из женщин с «низкой социальной ответственностью», только что вышедшую от клиента.
Не самого свежего вида «альфа ромео» остановился у обочины рядом с Валей. Водитель опустил стекло и крикнул ей:
– А ты тут, видно, новенькая?! Наверное, и берёшь подороже? Сколько стоишь?
Валя мельком взглянула на водителя, который, видимо, был завсегдатаем этого бедового района. Ей самой вдруг стало интересно: а сколько же, как он думает, она стоит? Но в этот момент бывалая украинская шлюха подбежала к Вале и на понятном русском языке быстро объяснила ей, что это ее точка, а значит, и ее клиент. Она доходчиво посоветовала Вале здесь больше никогда не появляться. Валя не стала возражать, жаль только, что она не успела еще уточнить у водителя, сколько стоило решение Сэм бросить ее.
Чудом оставшись невредимой, Вале удалось покинуть La Paque. Через пятнадцать минут она подошла к удивительно тихому, абсолютно пустому Les Berges.
Тёмная Рона по-прежнему несла свои бурливые воды мимо здания. Валя никогда не видела этот берег таким пустым, да и в общежитии не горели окна.
Казалось, пошел снег. Но он никак не мог появиться из весенних облаков. Возможно, просто что-то встревожило вечные альпийские снега, которые за столетия превратились в окаменелые кристаллы, и сейчас снежная пыль посыпалась с вершин, будто кто-то смахнул ее на город большой ладонью. Она не таяла, мерцая над Роной, и тихо опускалась на воду. Может быть, это был пепел всех выкуренных за пять лет студенческой жизни сигарет или сожженные страницы детских дневников. Обыденный железный скрежет, исходящий от трамваев, поворачивающих к улице двух мостов, здесь казался раздражающим. «Какая аномалия! Весной в Женеве на час наступила зима!» – завтра напишут местные газеты. Текучая Рона за окнами общежития будет извечно разделяться на два цвета – так никогда не смешиваются люди на швейцарской земле в вечном мире гельветов, всё так же разговаривающих на ретророманском языке, словно не прошло две с половиной тысячи лет. Они спокойно выдавали ключи от своих городов гостям, не боясь тёмных тайн, предоставляли кредиты и продавали блестящие камни, а затем забирали обратно всё, чтобы надёжно спрятать в своих кованых сундуках. Сильные мира сего, римляне, французские короли и русские олигархи, думали, что становятся хозяевами зелёных альпийских лужаек, но даже обзаведясь здесь домом и тоскливо прожив в нем вторую половину жизни, все умирали, оставляя нажитое сундукам. Неизбежность чего-то тревожного, непонятного пронизывала прохладный альпийский воздух, и от этого чутким детским душам здесь всегда было не по себе. Имена детей постоянно чередовались, но почти неизменным оставалось их будущее.
Валя села на ограждение, отделяющее реку от моста, и сделала несколько больших глотков вина из бутылки. Она взглянула на тяжёлое, низкое, ночное небо – чуть-чуть, по краям, оно уже стало светиться, светлеть.
Голова у нее слегка кружилась, но это было приятное чувство. Она словно попала в другой мир, но в этом мире ей нечего было опасаться, ей стало легко и хорошо. Ее надёжные друзья снова были вместе с ней, рядом, близко. Вот тёплая знакомая рука легла ей на плечи – это весёлый пухляк Мустафа обнял ее. «Ну, ты сегодня, конечно, и дала жару, Валентино! Но не переживай, всё забудется уже с рассветом», – сказал он ей, и его слова прозвучали для Вали как музыка.
Рядом с ними возникла Сельма. Она протягивала Вале сумку, забытую в баре: «Танцуй, растяпа! Вот твоя сумка!»
А вот и Мария! Она свесилась через перила и весело объясняет Чёрному принцу, что видит в волнах блестящих серебристых рыбок. Принц придерживал глупышку за плечи и предупреждает: «Осторожнее! Ну прошу тебя, будь осторожнее!»
Алекс тоже был здесь. Не снимая любимых темных очков, он разглядывал исчезающие в предрассветный час звёзды. Наверняка он думал про себя, что так же красив и загадочен, как и эти ночные светила.
Испанцы, валяющиеся на берегу, как обычно, так сильно надымили травой, что теперь казалось, на воду лёг настоящий туман.
Подошёл Фрэнсис. Он встал перед Валей, улыбнулся и сказал:
– Видишь, я больше не плачу, вот и ты перестань. Выше нос!
– А где же Август и Сэм? – спросила Валя у него.
– Август не пошёл с нами, а Сэм… Вот же она, сидит рядом с тобой!
Валя повернула голову и увидела Саманту, которая сидела близко-близко, касаясь плечом ее плеча.
– Ты правда уезжаешь в Чили? – спросила Валя.
Саманта выпустила вишнёвое облако изо рта прямо в лицо Вале и засмеялась:
– Ну что ты, милая, я пошутила…
Как счастлива могла бы быть Валя, если услышала бы такие слова от Саманты наяву! Она вскочила на ноги и перевернула бутылку с остатками вина над головой Сэм.
– Ну ты и сучка, Саманта! На, получ-а-ай…
Сэм вскочила и бросилась к реке.
Валя побежала за ней, ей очень нужно было ее догнать, но на краю помоста она споткнулась, взмахнула бутылкой, не удержалась и перелетела через перила.
Она больно ударилась о поверхность воды и мгновенно погрузилась в льдистую кипящую глубину.
Она не испугалась, вовсе нет.
Медленно погружаясь на дно, Валя открыла глаза. Над ней колыхался тёмный свод воды. Что было сил она стала отталкиваться ногами от воды, вытянула вперёд руки, пытаясь подняться к поверхности, но быстрое течение разворачивало ее. Только с третьей попытки Вале удалось вынырнуть, она жадно глотнула воздух, но настолько устала бороться с рекой, что только один раз крикнула, моля о помощи. Чтобы преодолеть горное течение и добраться до любого берега, нужно было иметь много сил. Но Валя была совершенно опустошена, а аметрины предательски тянули ее вниз, словно кто-то со дна крепко держал ее за подол. Подарок любимой Сэм оказался смертельно тяжёлым.
Валя просто сдалась, а может быть, и не слишком хотела сопротивляться, поэтому вскоре перестала дёргаться и начала медленно-медленно опускаться на дно. Она не совсем чётко понимала, что с ней происходит, и ей представлялось, что всё это ей только снится. Валя беззвучно произнесла: «Pine…», а затем: «…apples…», надеясь, что это слово и друзья-призраки на мосту помогут ей и кошмар развеется.
Она неумолимо опускалась в глубину, а тяжёлые самоцветы на ее платье переливались так, словно их освещало солнце.
Было около четырёх утра.
Два больших пузыря воздуха выплыли из ее рта, поднимаясь к небу. Валя закрыла большие тёмные глаза в ожидании волшебства.
Глава четырнадцатая. Рассвет
Розово-жёлтый свет освещал Рону. Казалось, на речном дне сияют швейцарские сокровища, которые река забрала с альпийских вершин, чтобы рассыпать по дну.
В пять утра еще проснулись не все птицы, зато в Женеве уже гремят тележкой цыгане, в надежде обнаружить чью-нибудь забытую вещицу, может быть, пару монет или потерянное колечко. Кольцо цыган обязательно попробует на зуб – если на месте укуса не останется вмятины, царапины и не посыпятся крошки позолоты, значит, перед ним может быть что-то стоящее. Хотя кто же точно знает, какие выводы рождаются у уважающего себя коренного женевского цыгана? Может быть, он, к примеру, считает достойным подбирать только утерянные цацки от утончённого ювелирного дома Tiffany и совершенно не приемлет чересчур броские, порой, что уж там, даже пошлые – шопáрды[36]? Об этом было известно лишь самому цыгану, и он вряд ли поделится своим опытом и тонким чутьём с кем-либо еще.
Цыгане начинали свой обход со старого центра и набережной, с орлиной зоркостью изучая швы между камнями на мостовых. К их радости, случались особо удачные дни, когда у какой-нибудь скамейки или под гробом герцога Брауншвейгского, прячась от ночного ливня, кто-нибудь терял кошелек, ну а с первым лучом рассвета цыган уже тут как тут и благодарен этому человеку. Но даже в Женеве иногда могли случиться и совсем не урожайные дни, тогда за приятный куш сходила и затерявшаяся сигарета из хорошего швейцарского табака в выброшенной пачке «Philip Morris», к примеру.
Если дело было в пятницу утром, то на улицы уже начинали высовывать свои кривые французские носы офисные работники, проживающие во Франции у ближайшей границы с Швейцарией. А уж они, упорно стремящиеся к богатству всеми возможными способами, даже забывали о святых правилах собственного GQ в постоянно искушающей их Женеве. Клерки вызывали у швейцарского цыгана неприязнь и даже отвращение, тогда лучше уж ему было отсидеться с тележкой в кустах, чем шарить с алчными клерками по одному району.