I
Он узнал Кита Столарски, но не раньше, чем подумал: «И как сюда пропустили этого оборванца?» Затрапезный прикид западных туристов не вызывал осуждения в Сингапуре, если он состоял из цветастых маек, полосатых рубашек поло с крокодильчиком «Лакост», новеньких спортивных костюмов или широченных штанов в стиле хип-хоп, ветровок «Джуси кутюр» и так далее. Нечто подобное он и увидел. Не одежду. А согнувшегося вопросительным знаком американца, напялившего на себя несколько слоев одежды из пузырящегося, нестираного черного полиэстера, туго обтягивающего его брюхо, в ветровке, черных джинсах и стоптанных кроссовках – он как будто выпрыгнул из игры «Подземелья и драконы». Его лохмы, слипшиеся над ушами, были зачесаны назад от клинообразного хохолка на темени, по обеим сторонам от которого блестел нездоровым блеском голый скальп. Щеки и подбородок покрывала пятидневная щетина. Разумеется, уже то, что эта внешность привлекла внимание Бруно, возможно, говорило среди прочего о том, что он пробыл в Сингапуре слишком долго. В Америке этот человек оставался бы незаметным в толпе, если бы только не затеял с тобой нудный разговор, тряся табличкой «Подайте на еду».
А потом и черты лица, и манера держаться, и эта кривая усмешечка, и прыгающая птичья походка обрели облик Кита Столарски, которого Бруно знал с детства. В следующие несколько дней, которые он частично провел в компании Столарски, Бруно был невольно изумлен коварной ясностью вернувшихся воспоминаний. Если бы этот человек не вошел в «Сигарный клуб», Бруно в жизни бы не поверил, что он когда-нибудь вспомнит о ребенке, или, вернее, подростке, по имени Кит Столарски. На самом деле он умышленно позабыл о Столарски, как и о многом другом. Но теперь, в его присутствии, все забытые жесты и интонации бывшего соученика вмиг выбрались из запасников памяти в надежде, что настал час ими воспользоваться. При этом Столарски каким-то магическим образом удвоился под взглядом Бруно. Он одновременно был и старой развалиной, в свои-то сорок семь лет – они ходили в одну школу в Беркли, и Столарски, как сразу вспомнил Бруно, был на класс его младше, – и шебутным тринадцати- или четырнадцатилетним озорником, который компенсировал отставание в физическом развитии коварным умом и умением пролезть без мыла в любую дыру.
– Твой знакомый? – поинтересовался Эдгар Фальк, как только Бруно преодолел первый шок узнавания. Ничего не ускользало от внимания Фалька. Впрочем, скрывать ему было нечего.
– Да, – кивнул Бруно. – Давнишний.
– Игрок?
– Понятия не имею.
Впрочем, Бруно задал себе тот же вопрос, что и Фальк. Что человек с внешностью Кита Столарски здесь забыл? «Сигарный клуб» был не просто ВИП-залом, это было секретное логово азартных игроков, не фигурирующее ни в одном путеводителе по Сингапуру, ни даже в брошюрах казино «Марина Бэй Сэндз». Сюда так просто с улицы было не войти. Про это место узнавали из доверительных разговоров шепотом и попадали сюда только по приглашению. Этот клуб в отличие от торговых моллов, отеля и казино этого фешенебельного торгово-гостиничного комплекса отказался от стерильного шика в пользу старомодного гламура: полированных деревянных панелей, бронзовой фурнитуры, толстых зеркал со скошенной кромкой. Клубы сигарного дыма висели в алькове над карточными столами, где разыгрывались нескончаемые покерные партии, в ходе которых мужчины наконец-то распускали узлы галстуков, набрасывали пиджаки на спинки стульев, демонстрируя подтяжки и даже пятна пота, закатывали рукава, открывая швейцарские часы. В другом углу зала было менее людно, там вокруг бильярдного стола расхаживала пара англичан-толстячков, сдабривавших свое странное увлечение стаканами эля. И все же этот клуб в итоге был не менее стерильным, чем казино. Прихотливая подсветка столов делала лица игроков похожими на ломти ростбифа, выложенные на богатом шведском столе.
Что касается Фалька и Бруно, то они пришли в «Сигарный клуб» для встречи с Билли Ик Тхо Лимом, бывшим начальником местного управления внутренней безопасности – сингапурской тайной полиции. Ик Тхо Лим был вовлечен в долгосрочную инвестицию Фалька – договорные футбольные матчи в Корее, но в этих делах Бруно не участвовал. Однако в процессе переговоров бывший начальник заявил Фальку, что хочет сразиться с гением триктрака, о ком тот ему все уши прожужжал.
Этот поединок Фальк готовил несколько недель. Эдгар не впервые появился в закрытом клубе, как и Бруно: он уже играл здесь, и сейчас его чемоданчик с комплектом для триктрака лежал рядом с ним, хотя серьезные сражения обычно происходили в других местах. Он очень сомневался, что такой человек, как Ик Тхо Лим, станет играть на глазах у зевак. А уж явление Кита Столарски могло совсем его спугнуть.
Столарски пришел не один. Его сопровождала женщина – темноволосая, неотразимо привлекательная, ей было не меньше сорока, судя по морщинкам в уголках рта, но пышущая здоровьем – не в пример скрюченному Столарски. Женщина тоже была вся в черном, но ее наряд производил иное впечатление, нежели бедняцкий облик ее спутника. Обтягивающий свитер и облегающие джинсы придавали ей сходство с кинозвездой, одетой для роли подружки джазового музыканта или поэта-битника. Свитер был заткнут за широкий ремень с большой серебряной пряжкой, и ее откровенное нежелание скрыть широкую, с валиками по бокам, талию придавало ей дополнительный дерзкий шарм. И эта женщина, с одновременно вопросительным и властным взглядом, служила безошибочным свидетельством того, что старый знакомый Бруно далеко не уличный голодранец.
– Пригласи их к нам, – предложил Фальк.
– Это еще зачем?
– Ради забавы.
– Он меня не узнал. И, возможно, даже не вспомнит.
– Сомневаюсь.
– Мы не виделись с детства.
Бруно понял, что это слово не подходит для описания того времени, когда он в последний раз видел Столарски, покинув Беркли навсегда. Словно откликаясь на его мысли, Фальк заметил с нескрываемой иронией:
– Ты никогда не был ребенком. – И добавил: – Этот парень тебя узнал, просто он этого еще не осознал.
Наверное, именно эта черта сразу заставила Бруно почувствовать себя комфортно в компании Эдгара Фалька: он прочитывал мысли любого человека, не только Бруно. Но не акцентировал на этом внимания, считая свою способность залогом более глубоких стремлений. Характер же более глубоких стремлений Фалька, даже после их долгого знакомства, неизменно оставался тайной, покрытой мраком.
Итак, решение было принято за него. Они с Фальком сидели довольно близко к проходу, ведущему от дверей к бару, так что Кит Столарски со своей спутницей прошагали мимо их столика.
– Не может быть, твою мать!
– Привет, Кит! – произнес Бруно насколько мог беззаботно.
– Александер Бруно, – проговорил Столарски. – Почему я не удивлен, встретив тебя в таком месте? – Он повернулся к женщине в черном. – Я как-то рассказывал тебе про этого парня, когда мы обедали в Chez Panisse[22], помнишь? Я говорил, что учился в школе с мальчуганом, который работал там официантом и в которого были влюблены все мамаши наших учеников. А потом он просто исчез. И вот этот парень.
– Я Эдгар Фальк. – Фальк протянул руку.
Столарски изучающе оглядел ее, словно не зная, что с ней делать. Его руки были засунуты в карманы, и он медленно вытащил правую. И хотя рукопожатием с другом его детства обменивался Фальк, Бруно отчетливо вспомнил прикосновение вялой и скользкой, как лапка у крысы, ладони Столарски.
– Кит, – представился тот. – А это Тира.
Женщина протянула руку, и Бруно немного помедлил, прежде чем взяться за теплую и сильную ладонь и пожать.
– Тира Харпаз, – произнесла она.
Интересно, Тира назвала свою фамилию в пику невоспитанному Столарски? Если и так, то это его отнюдь не смутило.
– Что за гребаная дыра, можешь мне сказать? – обратился он к Бруно.
– Ты про «Сигарный клуб»?
– Ну да. И про «Марина Бэй Сэндз», и про Сингапур, про всю эту хрень.
– Я так и подумал. – Бруно выпустил руку Тиры Харпаз и поднялся со стула. – Прошу, садитесь, что будете пить? – Он старался вести себя в соответствии с любой легендой, которая сложилась о нем в средней школе Беркли. Столарски и Фальк имели возможность наблюдать, каждый со своего ракурса, как Бруно шел к единственному достижению в жизни – своей личности. И он не опасался, что оба начнут сравнивать свои наблюдения, потому что всегда был идеально последователен. А вот для женщины Бруно был готов дать эффектное представление, потому что она была новым пустым экраном, на который он мог бы себя спроецировать.
– Не, присядь! Я сам куплю выпить. Хочу тут осмотреться. Вам что взять?
– То же самое – пиво, которое называется «Тайгер». Я пойду к бару с тобой. Мисс Харпаз, прошу вас… – Бруно выдвинул стул.
Фальк махнул рукой над своим стаканом, в котором, Бруно это знал, был налит клюквенный сок с содовой.
– Я тоже буду «Тайгер», – произнесла Тира Харпаз, опускаясь на стул.
– Вы остановились в «Сэндз»? – поинтересовался Бруно, невинно вынуждая Столарски и его спутницу прояснить их отношения. Если они не пара, то это станет ясно из ответа. «Я знаком с вашим спутником с тех самых пор, когда у него волосы росли только на голове», сообщил он глазами Тире Харпаз. Готов поспорить, что сейчас волосы у него растут во многих местах тела.
– В этом клоповнике? Никогда! – фыркнул Столарски. – Я бы там чувствовал себя как крыса в клетке у зоопсихолога.
При слове «крыса» Бруно инстинктивно сжался. Неужели Столарски прочитал его мысли? Но тот как ни в чем не бывало продолжал разглагольствовать:
– Мы в «Раффлз». После муравейников в Таиланде и на Шри-Ланке мы решили, что пора переключиться на маленькие пятизвездники. Этот отель – просто кайф, там все пропитано духом Киплинга.
– Неудивительно, – ввернул Фальк. – Он ведь там жил.
Столарски снова запнулся, мысленно оценивая Фалька. Бруно даже ему посочувствовал. Он вспомнил свое первое впечатление о Фальке, когда познакомился с ним в великосветском клубе «Уайтс» в Лондоне. Бруно оказался там по прихоти английского пэра, из которого он вытряс более тридцати тысяч фунтов и которому просто захотелось посмотреть, как Бруно проделывает то же самое с его друзьями, посчитав это достойной компенсацией своего проигрыша. Великосветские приятели пэра изрядно развеселились, когда Фальк был представлен Бруно как «другой американец». Бруно тогда поразило, что, несмотря на крашеные и явно налаченные волосы и нарумяненные щеки, Фальку на вид можно было дать хорошо за шестьдесят, и смахивал он на стареющую, но изо всех сил молодящуюся «королеву».
Теперь же, спустя десять лет, Фальк, кажется, не постарел ни на день. Бруно давно понял, что эта маска театра кабуки и есть истинное лицо Эдгара, и никогда не пытался под нее заглянуть. И чем дольше Бруно знал Фалька, тем меньшую значимость приобретало его первое впечатление о нем: Фальк внешне не старел и, может быть, даже не был «королевой». Но Бруно знал точно, что в глазах других Фальк представлялся именно таким, чем и пользовался.
– Да, естественно, – произнес Столарски.
И, судя по его виду, решил не озвучивать следующую мысль. Вместо этого он развернулся и в сопровождении Бруно направился к бару, оставив Фалька и Тиру Харпаз у сверкающего столика.
– Черт, ничем не лучше «Будвайзера», – изрек Столарски, отпив изрядный глоток «Тайгера» из стакана Тиры.
Он сделал это у бара, не обращая внимания на пришедшего в замешательство бармена и не спеша отнести пиво своей спутнице или любовнице. Себе же он заказал двойную порцию водки «Грей гуз магнум» и торопливо запил ею разочарование от азиатского пива, оставившего полоску пены на седой щетине его верхней губы.
– Каждый народ нуждается в своем «Будвайзере»! – заметил Бруно.
– Ладно, ладно. А теперь слушай меня, Флэшмен, – сказал Столарски. Он заговорил так, словно они довольно долго, многие годы, откладывали важный разговор. – Надо расставить точки над i.
– Флэшмен?
– А то ты не помнишь, как подсадил меня на эти книжки в школе. Джордж Макдональд Фрейзер[23], забыл? Флэшмен, трус, негодяй и прохвост? Да ведь ты всю свою жизнь старался копировать этого героя. Черт побери, это было ясно уже в одиннадцатом классе.
Бруно сейчас смутно помнил книги Фрейзера. Ему было куда интереснее понять, как этот человеческий огрызок, эта развалюха, этот ходячий драндулет умудрился выработать иммунитет к смущению.
– У меня сохранилась вся подборка первых изданий, приятель. Я вспоминаю о тебе всякий раз, когда открываю одну из его книжонок. Ну, и кого ты чуть не убил за свой смокинг, а, Алекс? Только, умоляю, не говори, что ты милый друг этого престарелого гомика.
– Прости, что?
– Мне надо перевести? Ты его, как бы это сказать, содержанец?
– Ну и словечко!
– Так признайся: да или нет! Ты – протеже Либераче[24] или нет?
– Нет, – отрезал Бруно, не испытывая ни капли стыда. Уже не в первый раз он слышал такое предположение. И если Столарски ему не поверил, то и это случилось не впервые.
– Значит, он твой куратор из ЦРУ? Ты собираешься провернуть здесь какую-то грандиозную операцию? – Притом что Столарски говорил нарочито сардоническим тоном, его вопрос требовал ответа. Точно таким же был его тон – не только сардоническим, но и ультимативным, – когда он то ли в двенадцать, то ли в тринадцать лет расспрашивал Бруно о его опыте общения с девочками. Вот так, вызвав массу ассоциаций, этот доходяга, именовавшийся Китом Столарски, заставил Бруно вновь вернуться в малоприятное прошлое.
И все же в столь обостренном внимании Столарски было нечто такое, что подмывало Бруно его подразнить.
– Нет, – помотал Бруно головой. – И тут ошибочка.
– Я понял: ты под прикрытием, и я могу тебя спалить, ага?
– Это невозможно, потому что я давно спалился.
– Теперь ты просто наш человек в смокинге, который случайно оказался в тайном клубе сингапурского отеля «Сэндз»? А тебе известно, что эта груда сверкающего дерьма и нескончаемых водопадов является самым дорогим зданием в истории человечества?
– Не слышал.
– Если ты не устал от моих догадок, могу предложить тебе еще порцию оскорбительных вариантов. Ты здесь официант, так? Не, ты уборщик?
– Я делаю уборку время от времени.
– Да пошел ты на хрен! Ты жиголо, вот ты кто! Я могу купить тебя для Тиры за пять сотен сингапурских долларов, верно? А ты неплохо сохранился. Ты, конечно, не Дориан Грей, но и не его портрет. Сразу видно: твоя жизнь сложилась удачно, и, пока у тебя еще встает, можно немного покуролесить. Ты трудишься как вол, чтобы прилично заработать. Как все в этом здании, ты вкладываешь каждый гребаный цент в дело.
– Думаешь, на этот раз ты угадал?
– Естественно! Конечно, угадал. Я даже угадал твою кликуху в этом бизнесе. Тебя называют Бездонный Бассейн. Потому что женщина может заглянуть тебе в глаза, и ей почудится, что она тонет, к тому же ты охренительно дорогой жиголо.
– И ты в самом деле мог бы купить меня для Тиры?
– Ну да! Но с условием: мне должно быть позволено наблюдать. А она должна получить все, что захочет.
– Типа пива?
– Я рад, что ты готов до смертного одра корчить из себя Бивиса и Баттхеда, и ты бы меня сильно разочаровал, если бы перестал. Но ты попал в точку. Пойдем. Готов поспорить, она уже выдоила из твоего старичка-актера всю важнейшую информацию о тебе. И не исключаю, что она узнала твой номер соцстрахования и все пароли доступа куда надо, пока я тут разговоры разговариваю, пытаясь подобрать к тебе ключик.
– Ты хочешь сказать, что вы с ней пара жуликов?
Тут чаши весов поменялись местами. В глубине душе Бруно хохотал, хотя его лицо осталось непроницаемым. Столарски не имел над ним власти. Школьный приятель Бруно был никчемным человечишкой, который всю жизнь копил по мелочи на это путешествие в Юго-Восточную Азию по предоплаченному турпакету, и он был вовсе не умелым секс-туристом, а всего лишь дутой фигурой, пустомелей, который обманом проник в этот клуб, отвалив щедрые чаевые гостиничному консьержу.
– Ну да, Алекс, точно, мы – Борис и Наташа Баденовы[25] – ты меня раскусил!
– Я сомневаюсь, что мой партнер окажется ей по зубам.
– Твой кто? Партнер? Да ты, мать твою, меня без ножа зарезал!
– Я профессиональный игрок, Кит. Я избавляю богатых людей от иллюзии, что они мастера игры в триктрак.
– Так ты обчищаешь лохов в настольных играх? Правда?
– Правда. – И тут вдруг Бруно почувствовал, что может говорить со Столарски не так, словно тот все еще настырный и пугливый придурок-подросток, которого он помнил по школе, а как с ребенком. – Давай отнесем Тире ее азиатский «Будвайзер» и просто от души поболтаем минуту-другую, после чего я буду тебе очень признателен, если ты куда-то испаришься.
Бруно просто осознал, что ему очень не хочется терять время, наблюдая за тем, как Столарски и Фальк оценивают друг друга, или слушать, как они соревнуются в дурацких описаниях его темперамента.
Тира Харпаз по-прежнему щекотала его любопытство, но с этим можно было повременить.
– Ты меня отшиваешь?
– Иди сыграй в покер, или чем ты хотел заняться в этом клубе. Понимаешь ли, я не был вполне откровенен, когда сказал, что меня невозможно спалить. По правде говоря, мой партнер организовал мне встречу с одним очень опасным и коррумпированным чиновником, одним из тех, кто обожает участвовать в дорогих состязаниях, в которых победа зависит от удачи. Он – лакомая добыча, и я не хочу его спугнуть.
– Господи, твою мать, Флэшмен, ты же парень мечты любой провинциалки, все при тебе!
– В общем, если хочешь, я зайду за тобой и Тирой в отель завтра днем и покажу вам места в Сингапуре… с характерной экзотикой. А потом ты мне расскажешь, чем жил все эти годы.
– Потому что на самом деле тебе на это наплевать.
– Наоборот, жду не дождусь услышать.
– Так я тебе и поверил.
II
Войдя с залитой слепящим солнцем Бич-роуд в вестибюль отеля «Раффлз», Бруно еще не понял, настроен он выслушивать утомительную болтовню Кита Столарски или нет. Он не стал спешить с выводом, решив дать самому Столарски возможность ответить на этот вопрос. Этим утром вчерашнее присутствие его бывшего школьного приятеля в «Сигарном клубе» больше смахивало на явление призрака: Бруно пообещал Киту зайти за ними в отель, не только чтобы подтвердить реальность его присутствия в Сингапуре, но и из желания пообщаться с занятной парой, а может, и по какой-то еще причине.
И когда призрак не появился, он не знал, что и думать. Тира Харпаз спустилась в вестибюль одна и поприветствовала Бруно, восседающего на диване в загончике для гостей, куда его отправила привратница. Он был вынужден остаться позади барьера с табличкой «Проход только для постояльцев», хотя, невзирая на жару, надел пиджак, дабы его внешний вид соответствовал гостиничному дресс-коду. «Раффлз» олицетворял скучную строгость старых колониальных фантазий Сингапура о самом себе. Бруно гадал, как персонал гостиницы относится к расхристанному виду Столарски, но, скорее всего, тот ухитрился разделаться с этой проблемой, прибегнув к помощи универсальной денежной отмычки.
Тира Харпаз приготовилась к поединку со знойным сингапурским солнцем, вооружившись широкополой соломенной шляпой, так что Бруно с чистым сердцем повел ее на прогулку по авеню, вместо того чтобы пригласить в гостиничный ресторан или поймать такси. Да и сама она, как ему показалось, не возражала. На нем была мягкая фетровая шляпа с полями, тень от которых прикрывала ему глаза, но он уже ощущал, как под ненужным пиджаком липкая пленка пота приклеила рубашку к ребрам. Когда Бруно бросил вопросительный взгляд на окна гостиницы, она пожала плечами:
– Мой сотовый здесь работает. Так что Кит нас найдет, если, конечно, проснется…
– Чудесно. Мы можем дойти до Лау-Па-Сат[26] и купить там еды с лотков. Или же, если хотите, можем двинуться в противоположном направлении, к Орчард-роуд[27].
– Он сказал, что вы обещали устроить нам тур по подпольным заведениям, уж не знаю, что входит в это понятие.
– Надеюсь, я не ввел его в заблуждение. Честно говоря, если сравнивать с Таиландом и Шри-Ланкой, вы будете ужасно разочарованы здешней подпольной жизнью.
– Ни злачных мест? – насмешливо спросила она. – Ни запретных оргий с жевательной резинкой?[28] Ничего такого?
– В «Орчард-плаза» имеется магазин презервативов. Еще тут есть массажные салоны, но вы вряд ли проделали такой долгий путь ради того, чтобы испытать удовольствие от хорошей концовки, не так ли?
– О, кто же откажется от удовольствия хорошо кончить? – произнесла она загадочно, но игриво.
Бруно снова мотнул головой в сторону «Раффлз».
– Поздно заснули вчера?
– Он что-то там стонал про ранний восход солнца и нахлобучил подушку на голову.
– А, выходит, вы без меня прошлись по злачным местам? Или это Кит прошелся?
– Нет. Он всю ночь просидел в номере и выдул весь «Ред Булл» из мини-бара. Играл в интернете в триктрак с компьютерами и людьми, а потом спорил на игровых форумах с полуночниками из разных стран по поводу стратегии. За восемь или девять часов он создал свое второе «я» – игрока в триктрак. Образ получился до странности типичный. Он разбудил меня в два часа ночи и стал уговаривать сыграть с ним, сказал, что, мол, разобрался во всех тонкостях. Ясное дело, я послала его куда подальше. Но он явно лелеет надежду сразиться с вами.
– В интернете за восемь или девять часов об игре в триктрак можно узнать все, за малым исключением – как обыграть такого профи, как я.
– Скажите это Киту – ему понравится!
– Я не сажусь играть меньше, чем по пятьсот сингапурских долларов за очко.
Бруно и сам не понял, зачем он так задрал планку. В последнее время он нередко играл по куда более низким ставкам. За пятьсот долларов, подумал он, Столарски предложил ему купить Тиру на ночь.
– Ну, он может себе это позволить. – А теперь ее сардонический тон в кого был нацелен? Бруно так и не понял. – По такой ставке вы играли вчера? Кит сказал, у вас был поединок с азиатским Эдгаром Гувером.
– Моя игра вчера не состоялась.
То ли напуганный видом странной американской пары, то ли по какой-либо иной, неизвестной, причине, Ик Тхо Лим направил к Фальку эмиссара с извинениями, попросив перенести сражение на более поздний срок.
– Мне жаль это слышать. Боже, ну и жарища! Это уже наша пятнадцатая страна, и я, честно говоря, исчерпала желание гулять на таком жутком солнцепеке. Я не прочь выпить кофе со льдом.
Он все же неверно истолковал намерения Тиры, несмотря на ее стремление покинуть отель. Возможно, она думала, что он заедет на машине.
– Поймаем такси, – поспешил он ее успокоить. – Свожу вас на рынок. На это стоит посмотреть.
Они пересекли Брас-Баса-роуд, к шеренге других отелей, где поймать такси было нетрудно.
– Полагаю, когда я окажусь в тени, у меня пробудится аппетит. Не обижайтесь, но если не знать, где мы, то я бы подумала, что иду по Лос-Анджелесу, представляете? – Она обвела рукой ряд почти игрушечных небоскребов и, подойдя поближе, кивнула на пустую узкую мостовую, окаймленную деревьями с чахлыми кронами.
– Я не в обиде. – Он вспомнил, что символизирует Лос-Анджелес для обитателя Северной Калифорнии: отвратительный апофеоз интеллектуальной пустоты и дурного вкуса, где пешком ходят только уборщицы-мексиканки. Патриоты Сан-Франциско и окрестностей были убеждены в превосходстве своего стиля жизни. Но для Бруно оба конца штата казались почти одинаковыми.
– Не стану оспаривать вашего мнения о Сингапуре. Я и сам его невысоко ставлю.
– Тогда в чем его притягательность? В том, что «девушки дешевы, а юноши еще дешевле»?
– Я не знаю расценок ни на тех, ни на других. В Сингапуре мне нравится то, как мало он интересуется мной. Он горд тем, что говорит на трех или четырех официальных языках, что здесь сложилась смесь разных культур и так далее, но, по правде сказать, он абсолютно безвкусный.
– Хотите УЖО-жвачку?
– Жвачку? – И он вдруг ощутил иррациональный, неимоверный приступ панического страха, как будто Кит Столарски и Тира Харпаз в качестве двух агентов под прикрытием были подосланы к нему с каким-то тайным заданием.
– Ага, УЖО-жвачку. Уже жеванную и облизанную. Простите, сама не знаю, что в голову лезет. Я читала в путеводителе, что здесь запрещена жевательная резинка, а вы напомнили мне старую штуку из летнего лагеря в Сономе, года эдак восемьдесят восьмого.
– А, безвкусная, потому что жеваная, понятно.
– Вы от кого-то скрываетесь?
– Да, так, чтобы меня все видели.
– Тогда что вас тут держит?
– Да ничего. Вы встретили меня здесь просто потому, что никакой другой город мира меня не держит.
– О, мое собственное турне теперь выглядит довольно многообещающим! – воскликнула она с шутливым негодованием.
– Можем где-то присесть и поболтать. Я бы не возражал. – Произнеся эти слова, Бруно невольно удивился. Он свернул влево, увлекая ее за собой, ко входу в «Свиссотель». – Сюда! Нам вызовут такси на ресепшене.
– Хрен с ним, с такси. Пойдемте обследуем их бар. Мне не нужно горячительное, мне нужен кондиционер.
Войдя внутрь, они примостились в пустом уголке авангардно оформленного вестибюля «Свиссотеля» и заказали у скучающей официантки кофе со льдом. От единственного занятого диванчика доносилось жужжание невнятного разговора – там что-то обсуждали японцы-бизнесмены. Тира отправила Столарски эсэмэску, сообщив, где они, потом положила смартфон на столик между ними в ожидании ответа, но экран гаджета так и остался темным. Бруно откинулся на спинку диванчика, приятно расслабившись, немного возбудившись и как бы качаясь на мягком облачке беззаботности.
– Поглядите-ка, – сказала Тира. Она дотронулась до декольте и продемонстрировала свежую полосу загара между воротничком и красной чашечкой бюстгальтера, из которой выпукло выступала часть груди. – Я вчера вышла на улицу в новой блузке без крема от солнца. Я защитой пользуюсь регулярно, как верующий читает молитвы, но сочла, что за пятнадцать минут со мной ничего не случится, – ну и вот результат. Реклама Сингапура может звучать так: «Не хотите ждать глобального потепления еще сто лет? Приезжайте в Сингапур!»
– У вас бледная кожа, так что защита вам нужна.
– Верно. Мы с подругами какое-то время баловались готским стилем, они волосы красили под вороново крыло, а потом по полчаса стояли перед зеркалом, забеляя лицо, чтобы быть похожими на вампиров. А мне с моими черными волосами и белой кожей нужно было только губы накрасить кроваво-красной помадой – и вуаля!
Люди готовы, сами того не желая, выложить вам всю свою подноготную – надо только дать им шанс. Это неизменно поражало Бруно, хотя он часто не мог понять, утомляло его это или будоражило. Но Тира оказалась случаем из ряда вон выходящим.
– Я уверен, вы были пугающе прекрасны! – проговорил он.
– Видели бы вы меня до этого загара. В Таиланде мужики на меня пялились, точно я радиоактивная. Наверное, то же самое чувствуют натуральные блондинки.
И все же она так и не сказала самого главного. Вообще мало кто это делал без посторонней помощи.
– А вы в самом деле секс-туристы? – спросил Бруно с невинным видом. – Или вроде свингеров?
Вопрос звучал бы глупо, если бы до этого Кит Столарски и Тира Харпаз не рассыпали перед ним сто намеков.
– Ха! – Ее короткий смешок напоминал лай морского котика.
– Что? – Ему показалось, что он воскликнул словно извиняющимся тоном.
– Дело в том, что там, откуда я родом, а именно в Сан-Франциско, в двадцатом веке, или, кажется, сейчас уже двадцать первый, мы используем термин «открытые отношения». И на вопрос, который вы мне задали в такой уклончивой манере, я бы ответила: «Ну да, наверное, иногда, это так и есть». Кит в основном занимается тем, что ему нравится, а я к этому отношусь по-разному и достаточно спокойно. Но, Александер, я уж точно не свингер. Я даже не уверена, встречала ли я когда-нибудь настоящего свингера, но точно не под таким названием. Боже, эта бурда похожа на кленовый сироп. – Тира уже выпила полстакана ледяного кофе, который в середине ее монолога принесла официантка.
– Они по-другому не умеют, – сказал он. – И простите, если обидел.
Она снова залаяла.
– Все нормально, Кита обвиняли в вещах куда худших, чем секс-туризм! И я осуждала, просто зная в общих чертах о его делах.
«Делах»? Это слово резануло слух Бруно.
– А каков источник его денег?
– Вы шутите? Вы когда вообще виделись в последний раз?
– В средней школе.
– Но вы же бывали в Беркли в последние… мм… тридцать лет, да?
– Ни разу! – Это, вероятно, было почти самым выдающимся достижением в жизни Бруно. Медленно возникающий, почти неосязаемый акт перформанс-арта: Александер Невозвращающийся (р. 1981, подручный материал).
– Думаю, этого лучше не знать. Кит владеет половиной Телеграф-авеню. Вам же известно заведение «Зодиак-медиа», да?
– Нет.
– Супермаркет. Электроника, видеоигры, майки – вся эта хрень. А «Зомби-Бургер»?
– Тоже нет.
– Ну, это все его предприятия. Источник его бабла, раз уж вам интересно. Империя Кита занимает целый квартал, где когда-то были, ну, знаете, табачные лавки, книжные магазинчики, афганские забегаловки, в общем, вся эта контркультурная фигня, которой так славился Беркли. Это все называется «Звезда смерти». А Кита в вашем родном городе, Александер, считают кем-то вроде Дарта Вейдера, вот почему я и решила, что вам все известно.
Бруно пожал плечами. Она бросила на него испытующий взгляд.
– Если я ничего не путаю… вы ведь росли там, да?
– Я переехал с матерью в Беркли в шестилетнем возрасте. До этого мы жили в округе Марин.
– Значит…
Он был волен излить душу, как любой другой. Вопрос Тиры был очевиден, даже если она не смогла его сформулировать. И Бруно мог либо ответить, либо увильнуть. Он попытался вспомнить, когда в последний раз отвечал на такой вопрос без обиняков.
– Я не знаю, жива ли Джун, моя мать, или нет. Хотя я бы очень удивился, если бы от нее что-то осталось. Она сбежала из Сан-Рафела, спасаясь от домогательств своего гуру, мне тогда, как я уже сказал, было шесть. Ей захотелось залечь на дно в Беркли, чтобы со временем тяга к наркоте прошла, а она уже была в очень плохой форме. Ну то есть умственно. Мы сняли убогую комнатушку в кондоминиуме, она делала лепнину для частных архитектурных проектов, на Сан-Пабло-авеню. Интересно, существует ли еще это бюро.
Бруно не стал описывать двух надменных геев-толстяков, руливших архитектурной фирмой, где изготавливались бетонные цоколи и гипсовые потолочные узоры для реставрируемых викторианских особняков. Один был итальянец, другой американец, оба бородатые, с неисчерпаемым запасом марихуаны, которой они делились и с Джун, что ей отнюдь не шло на пользу, и как они довели ее до слез, когда она разбила одну очень сложную гипсовую конструкцию, только вынутую из формы, и целый день кропотливой работы пошел насмарку.
– В седьмом классе я нанялся мыть посуду в ресторане «Спенгерз фиш гротто», и скоро мне доверили уносить грязные тарелки со столиков, но я положил глаз на «Гетто гурманов» – оно еще сохранилось?
– Конечно! – Тира смотрела на него широко раскрытыми глазами. – «Сырная тарелка», да? Кит сказал, вы работали в Chez Panisse. Когда учились в старших классах.
– Да.
– То есть вы что, сбежали из дома?
– Я не жил дома. Джун была не в состоянии вести домашнее хозяйство и вообще была ни на что не годна. Ее тогда поместили в городской приют, и еще я частенько видел ее в Пиплз-парке[29], она жила там как… дикое животное.
Тогдашним бойфрендом Джун был бездомный мужик, который везде таскался с тележкой из супермаркета и говорил скрежещущим голосом, словно через маленький мегафон, спрятанный у него под одеждой на груди. На переменах Бруно не раз слышал этот голос со школьного двора, где мужик подбирал пустые пластиковые бутылки и пакеты.
– Мне жаль.
– А мне не о чем жалеть.
– Вы жили в приюте?
– Я снимал пустующие комнаты в домах у приятелей, в Беркли в то время это практиковалось. Может, и сейчас практикуется.
– Ого! А у Кита в доме вы жили?
– Под приятелями я не имею в виду школьных знакомых. Это были знакомые по ресторану – официанты и прочие.
– То есть вы были просто легендарным подростком. Странно, что Кит никогда не рассказывал мне об этой части вашей жизни.
– Кит об этом даже не подозревал.
– Потому что вы… для средней школы были слишком круты, парень не промах, как ни крути, и одевались как денди, боже прости? Надо же, я уже о вас говорю стихами, вы заметили?
Он с улыбкой отмахнулся.
– Кит, не забудьте, был младше меня на год. А я задолго до нашего с ним знакомства научился не посвящать Джун в свои отношения… с другими детьми.
Лежащий на стеклянной столешнице телефон Тиры завибрировал. Она схватила его и прочитала эсэмэску.
– Наконец он едет. Интересно, будет ли он переживать из-за того, что пропустил вашу исповедь.
Опасение, что Кит Столарски вдруг узнает всю правду о его матери сейчас, когда со времени жизни в Беркли прошло сто лет и целый континент отделял его от Калифорнии, хоть и показалось ему абсурдным, но подействовало так, будто ему веревку затянули вокруг шеи.
– Можете изложить ему краткое содержание, – произнес сквозь зубы Бруно. – Но только не в моем присутствии, я не хочу это слышать. И пожалуйста, пусть он считает, что эта исповедь стоила мне больших душевных терзаний, что я не просто так выплеснул ее на вас. У меня ведь репутация очень скрытного человека.
Помещение внезапно как бы уменьшилось в размерах. Ему даже показалось, что японцы за соседним столиком прервали беседу и прислушались к нему.
– Я же не силой вытянула из вас эту исповедь? Или… – Тира приложила кулак к губам и ткнула кончиком языка себя в щеку, словно имитируя минет.
– Осторожней, – вырвалось у Бруно, который постарался ничем не выдать удивления. – Этот жест может быть запрещен в Сингапуре.
– А как бы свое намерение выразила немая девушка?
Тира, похоже, решила ускорить события, словно спешила до прихода Кита подтвердить свое владение искусством двусмысленностей с сексуальным подтекстом.
– Она могла бы написать свое предложение на бумажке.
– А если бедняжка еще и неграмотная?
Эта невинная болтовня немного утомила, но в то же время удивила или даже приятно возбудила Бруно.
– Мне бы следовало, по крайней мере, порасспрашивать и вас, в порядке компенсации. Ведь я не узнал о вас почти ничего, кроме зловещего увлечения готским стилем в юности.
– Я практически такая, какой выгляжу. Типичная. Уроженка Израиля, выросла в Сент-Луисе, закончила факультет риторики в Беркли, но диссертацию так и не написала, избавилась от увлечения готами и стала секс-туристкой.
– Выходит, я вас раскусил.
– Если встретите одну такую, как я, считайте, что познакомились со всеми.
Кит Столарски прошел вразвалочку через вестибюль, присел за их столик, и беседа оборвалась – как отрезало. А вместе с беседой рассеялась и атмосфера откровенности и легких сексуальных шуточек, которые всплывали в их беседе, как кувшинки на поверхности пруда. Столарски вроде бы совершенно не интересовало, чем они тут занимались в его отсутствие, будто он точно знал, что ничего важного и не произошло. И не стал задавать вопросы на тему, так его заинтересовавшую накануне вечером в «Сигарном клубе».
– Ладно, неудачник, сегодня я ем за твой счет.
– Ты голоден? – спросил Бруно.
– Да, но я не о том. Мы сыграем в триктрак вечером или днем, когда будешь готов. Посмотрим, сможешь ли ты меня удивить.
– Я играю на деньги.
Столарски причмокнул и закатил глаза.
– Ну что ж, все ясно с тобой. Запланируем игру, – сказал Бруно.
Ему не раз встречались люди, которые считали себя за игроков, охваченные лихорадкой алчности, когда вдруг открывали для себя существование такой игры с высокими ставками, как триктрак, и увлеченные романтическим азартом, воплощением которого представлялся им Бруно, в чьей шкуре они мечтали оказаться. В том, что подобная страсть овладела Столарски, не было ничего необычного, даже невзирая на необычные обстоятельства ее возникновения.
– Ты все еще хочешь ударить по стрит-фуду в Лау-Па-Сате?
– Конечно! Вы только посмотрите на него: спокоен как удав. Веди нас, Флэшмен!
– Схожу на ресепшен, попрошу вызвать нам такси, – сказал Бруно. – Солнце уже печет вовсю.
В самом деле, приход Столарски в бар «Свиссотеля» ознаменовал резкий разворот в знакомстве Бруно с Тирой. Не на тот самый момент, а на весь период проживания Тиры и Кита в Сингапуре. У Бруно был отрезан путь к новым контактам с ней. Двусмысленные шуточки, демонстрация груди под бюстгальтером, стишки про крутых денди – теперь на этом можно было поставить точку. Бруно снова ощутил приятную сладость финальной части их беседы – похожую на вкус последних капель сгущенного молока на дне пустого стакана, которые обволокли ему губы только после того, как он допил кофе со льдом.
– Ты небось поклонник Пола Магрила?[30] – спросил Столарски, когда они вошли на крытый рынок и двинулись вдоль лотков с едой. – Я так понимаю, он вроде Джерома Сэлинджера в области триктрака, да? Эта его байда когда-то была популярной, но кажется такой старомодной теперь, после изобретения компьютерных игр, не думаешь?
– Турнирная игра, может быть, в чем-то стала другой. Но игра на деньги едва ли.
– А ты играл с лучшими программами? «Медуза», «Снежинка»?
– Нет.
– А против Магрила когда-нибудь играл?
– Не имел возможности.
Всю дорогу, пока они ехали в такси, и здесь, на рынке, Столарски небрежно сыпал терминами. Осталось проверить, действительно ли у него был талант или он просто как попугай зазубрил игрецкий жаргон. Хотя одно другого не исключает. Оба свойства вполне могли ужиться в таком приставучем зануде, каким Бруно запомнился старый знакомый по школе в Беркли.
– Ух ты! Да это же клевое местечко! Можно было бы забацать нечто подобное на Телеграф-авеню, собрать с улицы ораву чумазых торговцев под одной крышей, оформить им лицензии, а потом снимать сливки с их торговли. И назвать это дело «Атриум в Пиплз-парке». Ха!
Столарски взглянул на Тиру. Та лишь нехотя хмыкнула в ответ.
– Естественно, у нас там не будет по-настоящему крутой муниципальной полиции, чтобы строго следить за соблюдением гигиены. И очень жаль, да, Флэшмен?
Под чутким руководством Бруно они продегустировали жареную рисовую лапшу с креветками и филе ската в банановом листе, смыв остроту специй холодным светлым пивом. На десерт взяли черный рисовый пудинг. Бруно заметил, что у Тиры Харпаз не вызвали никакого восторга ни экзотическая еда, ни его компания, ни что бы то ни было еще. В присутствии Столарски она казалась пришибленной, просто отбывающей номер. Может быть, их отношения недавно разладились, может, они поссорились из-за отеля в джунглях Камбоджи или в Ханое? А может быть, нарочитая холодность, которую оба проявляли, маскировала какую-то свежую рану, может, это был пластырь, наложенный на недавнюю измену? Или они были поглощены медленно вызревавшей любовью-ненавистью, заражены общим психозом, о котором никто, кроме них самих, не догадывался? Бруно хватило жизненного опыта, чтобы не вообразить, будто он понимает, что между ними происходит.
III
Около девяти вечера, перед вторым визитом в «Раффлз», Бруно заскочил к Эдгару Фальку пропустить стаканчик.
После плотного обеда и малоприятной встречи с Тирой и Столарски он весь день проспал глубоким сном у себя в отеле. Он спал без сновидений, а проснувшись, приуныл. Пробудиться от дневного сна прямо перед самым закатом, когда солнце напоследок озаряет горизонт живыми лучами, удовольствие небольшое. Впрочем, пока Бруно стоял и ждал, когда дворецкий Фалька откроет ему дверь, он понял, что ему снилось: не ситуация, не давно забытый знакомый или город, но всего лишь образ. Бруно увидел во сне негатив заката: черное закатное солнце.
Черное солнце тонуло в желтом поле. Вокруг солнца виднелся лиловатый нимб, переливчатый, как узор из электромагнитных волн или намагниченных металлических опилок. Во сне Бруно видел этот черно-лиловый призрак, заваливающийся за желтый горизонт, потом на короткое время вновь появляющийся в его поле зрения и опять стремительно падающий вниз одиноким диском. Вот почему это видение и погрузило его в глубокую печаль, и оно же – когда он проснулся и откинул оконную штору, и вот почему оранжевый шар над сингапурским заливом выглядел зловещим посланцем из других миров.
Потом он будет вспоминать этот призрак как первое предвестье внезапно возникшего помутнения.
Сингапурский «дворецкий» Фалька был обычным коридорным, которого менеджер отеля поначалу выделил для оказания услуг гостю и которого Фальк очень быстро прибрал к рукам для своих нужд. Уже в который раз Бруно напрочь забыл его имя. Коридорный прислуживал Фальку с почтением, очевидно закрывая глаза на порок и аккуратно исполняя бесчисленные просьбы о подпольном обмене больших сумм сингапурских долларов, помимо прочих сомнительных с точки зрения закона операций. Бруно вряд ли бы удивился, узнав, что мальчик также регулярно стучал незримым властям, которые затем сами связывались с Фальком. Фальк дирижировал невидимым оркестром взяток и откатов и повторял как мантру, что все это «взносы за ведение бизнеса». Особенно в Юго-Восточной Азии Фальк ограждал деликатные операции Бруно от посягательств местных чиновников и бандитов, которых всегда соблазняла добыча в виде нетрезвого богача после очередного крупного выигрыша в рискованной игре, где можно было либо победить с двойным счетом, либо проиграться вчистую, заставив противника играть в долг, порой достигавший астрономической суммы. Потом, когда Бруно отбывал из отеля в аэропорт, чтобы перелететь на новое пастбище, Фальк оставался улаживать все дела и собирать все долги. Фальк всегда собирал долги. Бруно полагал, что здесь регулярные инвестиции в местную полицию были делом первейшей необходимости. Без сомнения, Фальк не раз спасал Бруно от тюрьмы, о чем тот даже не знал.
– Миста Эдгар на массаз.
– Он просил меня зайти. Я могу подождать или прийти попозже…
– Нет, он хосет, стобы вы засли.
Разумеется, он зашел. Фальку, похоже, нравилось демонстрировать свою наготу Бруно или любому другому, будь то в парной или в частном бассейне, везде, где можно было бы устроить такую демонстрацию. Выставляя напоказ свою дряхлеющую плоть, Фальк использовал власть времени в свою пользу, больно уязвляя молодых видом того, во что им неизбежно суждено превратиться. Если уж я с этим смирился, то и тебе придется. Бруно шагнул мимо дворецкого и вошел в тускло освещенную спальню Фалька. Он учуял запах шафрана – видимо, ароматное масло или дымная палочка. Наброшенное полотенце прикрывало тощие ягодицы Фалька, лежащего ничком на массажном столе. Наверное, оно сползет на пол еще до окончания их беседы. Массажистка-малайка пощипывала дряблую, в коричневых пятнышках, тонкую кожу на лопатках. Она отвела взгляд от Бруно.
– Александер! – Фальк не поднял головы.
Его глухой возглас величественно воспарил от подушки в форме пончика, на которой покоилось лицо. Как будто он сунул голову в сиденье унитаза, подумал вдруг Бруно.
– Да?
– Я пил кофе с Билли Лимом. Он извинился за вчерашнее. Он сказал, что его… сильно задержали.
Фальк произнес это ничего не объясняющее объяснение таким сладким тоном, как будто такая интонация вполне соответствовала его представлениям об учтивости.
Ясное дело, Фальк и Ик Тхо Лим обсуждали свой любимый проект – договорной футбольный матч. Но Фальк об этом не упомянул.
– Изворотливый тип.
– Прояви снисходительность. Мы договорились на вечер пятницы. Он хочет устроить небольшой прием в каком-то ресторане.
– В приватном кабинете?
– Думаю, он забронировал весь ресторан.
– Звучит внушительно.
– Надеюсь. Он мне рассказал, как однажды выиграл в покер бенгальского тигра – он играл с директором сингапурского зоопарка.
– Теперь этот тигр с ним неотлучно – куда он, туда и зверь?
– Билли его съел для обретения силы, – Фальк пробурчал эту загадочную фразу между вздохами, словно массаж выдавливал из него слова. Массажистка заложила локоть Фалька себе за плечо, обнажив его покрытую седой порослью подмышку и впившись большими пальцами в его мышцы.
Бруно, немного разморенный в шафранных сумерках комнаты, так и не понял, был ли съеденный тигр хвастливой шуткой или примером остроумия Ик Тхо Лима – или же остроумия Фалька, глумящегося над Лимом. Но, привычный к мракобесным сентенциям Фалька, он не стал просить разъяснений. Как бы там ни было, пора было брать быка за рога.
– Слушай, Эдгар, я сам удивляюсь, как это получилось, но сегодня вечером у меня игра с тем американцем, который, помнишь, вперся в…
Вот зачем Бруно собирался вернуться в «Раффлз». Кит Столарски снял отдельный номер для, как он выразился вчера на прощание, «эпической ночной рубки».
– Твой старинный друг. Да, знаю.
Значит, Фальк уже в курсе. Кто же рассказал? Дворецкий? Массажистка? Он вполне мог об этом узнать из десятка разных источников. Столарски не стал бы утруждать себя, чтобы скрыть свои приготовления к игре, а если бы и стал, эти ухищрения вряд ли бы ему помогли – уж в этом городе точно.
– То есть ты рад, что Билли Лим не предложил играть сегодня, да?
– Я от тебя ничего не скрывал.
– Знаю.
– Для меня это стало полной неожиданностью, – Бруно это уже говорил.
– Я не сомневаюсь. Будет битва?
– Думаю, будет. Он, я полагаю, богат, хотя по нему не скажешь.
– Торговля, наверное?
Теперь массажистка умастила конечности Фалька то ли пыльцой, то ли пудрой. Ну и, разумеется, полотенце было снято – чтобы можно было добраться до труднодоступных мест. Судя по запаху, это был порошок карри, смешавшийся с ароматом шафрана. Она что, готовила Фалька для запекания в тандури? В последнее время Бруно везде чудился дух жареного мяса.
– Да. Он вроде продает студентам сотовые телефоны или видеоигры.
– Ты бы не хотел, чтобы я присутствовал?
– Мне все равно, Эдгар, будешь ты там или нет. Но вряд ли твое присутствие обрадует Кита. Но ты, разумеется, в доле…
– Больше ни слова.
Бруно указали на дверь. В подтверждение чего Фальк громко пукнул и шумно выдохнул – так обмякает и выпускает воздух умершее тело. Бруно понял, что, как всегда, разочаровал Фалька, ничего другого он и не ожидал. Что бы их ни связывало раньше, в том числе взаимная симпатия, его давно уже лишили иллюзорной гордости. Старый шакал видел отражение молодого в безжалостном зеркале. И у Бруно в запасе осталось не так много трюков: он чересчур долго сам зависел от трюков Фалька. Если в снятом Китом Столарски номере будет хотя бы один сотрудник «Раффлз», Фальку мгновенно станет известно каждое произнесенное там слово. Чтобы этого не допустить, нужно было попросить Столарски никого не впускать в номер. С другой стороны, стоило нанять кого-то из обслуги, кто мог бы дать ему полный отчет о происходящем – раньше он всегда так поступал. Его отвращение к подобной практике выдавало в нем раба. Не пора ли обрести свободу?
Оставшись наедине с мальчиком-дворецким, проводившим его до дверей, Бруно не сказал ему ни слова, и тот тоже хранил молчание.
Спустя час Бруно вошел в «Раффлз». Он был одет в неформальный белый костюм, подобающий для душной ночи, держа под мышкой чемоданчик с комплектом для триктрака. На сей раз персонал любезно его поприветствовал – видно, их щедро подмаслили. Его проводили до дверей именного люкса.
– Я решил снять для Тиры другой номер на эту ночь. На хрена ей три телика и сейф, если ей там только продрыхнуть до утра.
Столарски был облачен в замызганные черные шорты и в фуфайку с красно-золотой эмблемой футбольного клуба «Сан-Франциско Форти Найнерс», которая была не пришита, а приклеена к ткани. А белый халат и махровые тапки, по всей вероятности, прилагались к его люксу. Бруно поразило, как, несмотря на весь помпезный шик викторианского декора «Раффлз», присутствие в нем Столарски быстро низвело роскошный люкс до уровня комнатушки в низкопробном клоповнике, словно, открыв дверь, Бруно отвалил камень от лаза в кротовую нору. Войдя внутрь, он бессознательно съежился, чтобы, уменьшившись в размерах, вписаться в этот блошиный цирк. В комнатах было кое-как, для вида, прибрано, зажженные лампы освещали разбросанные повсюду горки кассовых чеков, мятых банкнот и прочий хлам. Дверь в спальню была закрыта.
– Как видишь, мы тут все устроили под себя, – заговорил Столарски. – В конце концов, я же выложил за этот номер кучу денег.
– Она уже спит?
– Не, носится где-то с занудой из Канзас-Сити, с которой познакомилась в баре. Уроженцы Миссури не могут пропустить родную душу. Просила передать тебе, что заскочит на минутку, но думаю, она злится, что наш последний вечер в городе я не посвятил ей и не показал здешнюю ночную жизнь, если тут есть что показывать. Клево, ты притащил свой комплект, а то я попросил консьержа раздобыть мне доску, так он стал чесать репу. Ну, может, еще принесет. Я весь день никуда не выходил, только играл онлайн, и теперь у меня такое ощущение, будто мне в глаза залили «Доместос».
– Ты говоришь, ваш последний вечер?
– Да, мы поменяли билеты. Устали носиться галопом по Азии. Не знаю, как ты сам это выдерживаешь.
– Да мне тут так же, как и везде.
– Ладно, Magister ludi[31], я понял твою суть. Тебя не интересует ничего за пределами доски. Но я намерен влезть в твой уютный японский садик – поглядим, смогу ли я тебя слегка взъерошить.
– Я правда не пойму, о чем ты. Позволь я налью себе выпить.
– Твой секретный садик, хранилище тайны. Арена, на которой ты пытаешься сам направлять указующий перст судьбы – свою удачу в триктраке. Я бросаю тебе вызов, мастер блефа, мой дружбан, дружок, кореш. Сделай и меня, если ты на это способен.
Бруно налил «Макаллан» в два стакана.
– В триктраке невозможно блефовать.
– Э, много не наливай, оставь место для льда. А как насчет удваивающего кубика? Пытаешься усыпить мое внимание, гребаный шулер!
– Я бы не стал добавлять лед. Удваивание ставки – это не блеф. Ведь оба игрока видят позицию на доске.
– Правильно, не стоит разбавлять льдом хороший скотч. Наверное, ты и «Доктора Пеппера» не захочешь себе плеснуть. Да шучу я. В любом случае я не имею в виду блефовать, расставляя ловушки на доске, Александер. Я имею в виду блефовать, скрывая свои намерения.
Бруно вытаращил глаза. И проверил, не вторгся ли Столарски в его мысли. Нет. Он передал Киту стакан с виски. Так, надо вспомнить, не обсуждал ли он с Китом в школе возможности телепатии? Это была бы грандиозная глупость. Потуги Столарски спровоцировать его были настолько жалкими, что Бруно не о чем было беспокоиться.
Столарски усмехнулся и поднял стакан, провозглашая безмолвный тост.
– Я как открытая книга, – заявил Бруно с нарочито равнодушным видом. – Если ты намерен обнаружить у меня в голове нечто, что может изменить реальную позицию фишек на доске, флаг тебе в руки! Ну что, начнем?
До первого перерыва Бруно пришел к выводу, что манера игры Столарски, пусть он и освоил ее, полазав по интернет-сайтам и сыграв с компьютерными программами или даже с реальными игроками, поднаторевшими в триктраке таким же образом, не была совсем уж негодной. Столарски показал способность схватывать все на лету и не был зациклен на одной-двух тактиках в зависимости от очков, выпавших на игральных костях. Тем не менее из семи партий Бруно выиграл пять и уже тешил себя мыслью, что сам еще ни разу не дотронулся до удваивающего кубика – чем выводил Столарски из себя. Тем самым он ни разу не подал сопернику знака, когда тому стоит сдаться.
– Что-то я не въезжаю, почему ты не удваиваешь? – проговорил Столарски в ходе восьмой партии, когда его фишка оказалась на баре. Сам он уже удвоил, как и в двух предыдущих случаях. А Бруно решил пока что принимать все его дубли – в этом и заключалась его тактика. Это был его способ уколоть новичка, чтобы выяснить, из какого он теста. По настоянию Бруно они начали игру со ставки в сто долларов за очко, в прямом противоречии с тем, что он говорил Тире Харпаз. И они могли либо повышать ставку, либо оставить ее как есть. Он уже опережал противника на восемьсот.
А сейчас в ответ на реплику Столарски он только пожал плечами.
– Ты хочешь сказать, что у меня есть еще одна попытка? Я не вижу где.
– Попытка есть всегда.
– Ты опять меня дурачишь!
– Сдавайся, если хочешь.
– Ну тебя на фиг, приятель! – Столарски выбросил кости.
И – словно кости вступили в сговор с Бруно с целью показать сопернику, каким прихотливым может оказаться расклад возможностей, – Кит с первой же попытки снял свою фишку с бара, да еще и ударил по одинокой неприкрытой фишке Бруно.
– Ну вот, видишь, – изрек Бруно.
– Уверен, ты заранее знал, что так будет, – Столарски произнес это саркастически, но не смог скрыть удовольствия от столь благоприятного поворота судьбы, но это было желание неудачника насладиться вкусом, который ему не суждено ощутить.
– Нет, но я раньше видел такое.
И тут раздался переливчатый звонок в дверь. Это был коридорный, в сопровождении которого пришел доставщик с горячей едой в пакете. Шпион Эдгара Фалька? Возможно, хотя Столарски сказал, что ужин заказал он. Расплатившись с доставщиком, он бросил, не распечатав, пакет на барную стойку. Они вновь остались вдвоем.
– Что там? – спросил Бруно.
– Бургеры из «Омакасе». Я слышал, они там офигенные, надеюсь, меня не обманули.
– Едва ли.
– Вот и славно! Надо заправиться перед дальней дорогой. Но я тебя не спущу с крючка, Флэшмен. Бросай кости!
Бруно ухитрился продуть, но не раньше, чем согласился с удвоением ставки, после чего Столарски непонятно зачем объявил «бобра». В результате они почти сравнялись по очкам: после часа игры Бруно опережал противника всего на четыреста. Джентльменская игра, то есть скукотища. Маниакальная зацикленность Столарски на перемещении фишек отвлекла его от хаотичного метания между разными игровыми приемами. Попутно улетучился и поток причудливых воспоминаний, обуревавших Бруно весь вечер. Он стал думать, удастся ли ему найти повод открыть дверь в спальню и заглянуть туда. Осмотр личных вещей Тиры мог бы дать ему дополнительный ключ – но к чему? Что бы он хотел о ней узнать? Но по крайней мере, уж коли он ощутил это неодолимое желание, оно могло бы отвлечь его от скучной игры.
Столарски вынул из пакета два бургера и выложил их на стол перед собой. Бруно тоже залез в пакет и взял один, почти не нарушив кладку бургерной пирамиды. И успел съесть половину, когда Столарски уже разделался со своими двумя. Он рыгнул, вздохнул, облизал губы и, откинувшись на спинку стула, потянулся, чтобы размять затекшую спину. Перед ним на столе медленно росла куча оберток от гамбургеров и смятых салфеток.
– Хорошо, ты готов?
Бруно кивнул в знак согласия.
– Тебе со мной играть не очень интересно, да? – Столарски глотнул «Макаллана» так, словно это был ополаскиватель для полости рта, поморщился и провел кончиком языка по зубам.
– Не невероятно.
– О, как деликатно ты выражаешься. И что же может нарушить твое равновесие, а, мистер Невероятный? Что может представляться невероятно интересным для такого аса, как ты? Предупреждаю: я намерен вставить тебе фитиль в задний проход.
– Пятьсот за очко – такая ставка помогла бы мне избавиться от сонливости.
– Тебе нужен боевой настрой. И если тебя беспокоит сонливость, то есть разные способы решить эту проблему.
Столарски выбросил кость, чтобы начать новую партию.
– Выпить пять кружек кофе?
– К черту кофе. У меня есть кое-что получше. Все равно перед полетом мне следует принять.
Они вдохнули по дорожке кокаина с мраморного журнального столика, предварительно сняв с него лампу и телефон. Стоящая на ковре лампа с плотным абажуром отбрасывала вокруг слабые тени, в которых четче был виден царящий в комнате беспорядок – к скомканным оберткам от бургеров теперь прибавилась смятая фольга и кучки белого порошка, сброшенный махровый халат свисал со спинки кушетки, а рассыпанные кубики льда таяли на барной стойке. У Столарски, несмотря на щадяще работающий кондиционер, похоже, в организме случился термостатический сбой. Нависнув над доской с фишками, он то и дело вытирал рукавами пот с висков и со лба. Напрасно он набросился на третий бургер, хищно вгрызшись в его пухлый центр, а поджаристую корочку отбросил, словно это был хрустящий край куска пиццы. При ставке пятьсот за очко в битву наконец вступил главный боец. Столарски выиграл две партии, прежде чем Бруно снова его разгромил, и обильно потеющий соперник играл на пределе своих способностей, которые прямо на глазах разрастались до немыслимых масштабов. Бруно несколько раз выиграл у Столарски на удвоении, но лишь потому, что тот ошибся в подсчете очков и по-глупому сам схватился за удваивающий кубик, за что был наказан проигрышем четырех тысяч долларов.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – на разные лады пропел Столарски и начал выставлять фишки на стартовую позицию.
– Торопиться некуда.
– О, есть куда! Ты считаешь бабки, которые я тебе уже проиграл?
– Я не собьюсь.
– Ай, молодец, Флэш! Не сомневаюсь, ты аккуратно ведешь счет, даже когда проигрываешь.
– Наверное, да. Я не знаю.
– Выброси кость, неудачник!
Бруно подошел к журнальному столику и нюхнул еще дорожку. Под действием кокаина комната расширилась – как и череп Бруно. Бездна разверзлась между ним и доской, а также между его мозгом и глазами. Бруно жутко захотелось забросить этого чудотворного белого порошка в открывшиеся ему пространства. Столарски вывалил на столик, как тогда показалось Бруно, неимоверное количество кокса. Но теперь он уже сомневался, достаточно ли этого будет.
– Какого… хрена… ты… побил…там… мою фишку?
То ли Столарски заговорил очень медленно, то ли реакции Бруно ускорились. Противник задал вовсе не наивный вопрос: Бруно ударил одинокую заднюю фишку на первом пункте, притом что его фишка на пятом пункте была прикрыта. Только если ему удастся выбросить кости так, чтобы выпали две шестерки, Бруно сможет выбить Столарски – в любом другом случае тот либо побьет фишку Бруно, либо продвинется вперед, усилив свою позицию.
– Я же тебе не тренер. Я соперник…
– От… вали!
– …и я все собирался спросить: никто из твоих онлайн-консультантов не упоминал про «игру в темпе»?
– Так, а теперь я хочу у тебя спросить: почему вся терминология триктрака напоминает «Камасутру»? «Оголенная, зажатая в позиции бобра» – что за хрень?
– То, что ты сейчас произнес, полная бессмыслица!
– Да, но ты же меня понял: эти словечки звучат как секс-шифр!
– Тому есть очевидное объяснение. Половой акт был однажды изобретен парой скучающих игроков в триктрак. Они просто воспользовались известным им языком.
– У тебя извращенное чувство юмора, Флэшмен. Черт побери, я что, проиграю этот турнир?
Бруно пожал плечами.
– Кидай кости, и поглядим.
Его немного удивило, какую странную метаморфозу претерпело его самоощущение в присутствии Столарски: он словно увеличился в масштабе. Бруно приписал это действию наркотика, правда, точно такое же чувство у него возникло накануне вечером: словно нечто новое, чужеродное появилось в поле его зрения – пятно или что-то еще, искажающее картинку перед глазами, преграда, которую ему пришлось или обходить, или игнорировать. Но пока Бруно выигрывал партию за партией, он оставался самим собой. Его не волновало, на что Столарски силился его раскрутить своей дурацкой болтовней. Бруно снес свою первую фишку, и Столарски раздраженно всплеснул руками.
– Тебе надо было предложить мне удвоить ставку, чтобы я сдался.
– Я предпочел этого не делать.
– А я все равно сдаюсь.
– Почему бы не продолжить игру?
– Потому что я проиграл на хрен!
В номер вошли две женщины. Тира Харпаз и Синтия Джэлтер – так она представилась, – семейный психолог из Канзас-Сити, которая не училась вместе с Тирой, но ее школа играла в хоккей на траве против школы Тиры, и обе были уверены, что в то время наверняка участвовали в одном из многих ожесточенных сражений в толпе благовоспитанных девчонок из состоятельных семей, которые молотили локтями и доводили друг друга до бинтов и гипса и многонедельных сеансов лечебной физкультуры; и разве не забавно, что они четверо, две пары бывших соучеников, оказались в шикарном отеле в Сингапуре, а в это самое время муж Синтии, Ричард, адвокат по делам о наследстве и холодный, как рыба, человек – Синтия Джэлтер отлично владела жаргоном семейных психологов, – кемарил внизу. Тира и Синтия нюхнули кокаина – причем Бруно пришел в замешательство, видя, как в их ноздрях исчезает добро, – и вся эта информация была вывалена в один присест.
– Неужели вы выдоили из Кита сумму, равную вашей полугодовой зарплате? Или стали владельцем одного из его магазинов? – Тира, похоже, пыталась пустить стрелы своих шуток в обоих мужчин, но ее настроение явно улучшилось с тех пор, как Бруно виделся с ней в последний раз.
– Я не получаю зарплаты.
– А, вы просто разделите выигрыш со своим инспектором по условно-досрочному или чем он там занимается?
– Конечно!
– И все же, во что это выльется? Киту придется продать свой «ягуар»? – Обе фыркнули и захохотали, упав от хохота на кушетку. Может быть, это только в присутствии Синтии обычно молчаливая Тира превратилась в говорливую провинциалку, или же она просто была пьяна – вообще-то была, – или опьянела от встречи с родственной душой. Бруно не знал Тиру достаточно хорошо и мог бы сказать себе: да перестань ты думать о том, как выстроить с ней отношения.
Столарски со стоическим молчанием дожидался вердикта Бруно. Может быть, его угнетала мысль о последнем проигрыше? И речь тут шла не о деньгах. Он наклонился над стеклянным столиком, насыпал пару дорожек кокаина и нюхнул по-быстрому, пока женщины его не опередили, и стал расставлять фишки для новой партии.
– Он неплохой игрок, – заметил Бруно. – Мы все еще прощупываем друг друга.
Он, несколько рисуясь, специально избрал этот, так сказать, невозмутимо-величавый тон, раз уж Тира со своей новообретенной старой приятельницей привнесли в комнату атмосферу безудержного веселья. Утомленная величавость – вот какое первое впечатление старался производить Бруно везде и всегда.
– О, как это восхитительно, что вы прощупываете друг друга! Уже обнаружили что-то… твердое? – Тут обе зашлись визгливым хохотом. – Потому что мы и сами искали что-то подобное, но отсутствие сигары порой оказывается просто отсутствием сигары!
Тира вскочила с кушетки, нацелившись запрыгнуть на колени Столарски, но при этом задела доску, и фишки со стуком разлетелись по полу – хорошо еще, что они стояли пока на исходных позициях. Столарски быстро раздвинул ноги, и Тира грохнулась на ковер.
– Эй, ты чего?
– Остынь!
– Я поняла – ты хотел, чтобы я оказалась тут! – Она опустилась на колени между раздвинутых ног Столарски и оттянула резинку на его шортах.
Он шлепнул ее по рукам.
– Перестань, Тира!
– Я просто тебя прощупываю! А вы, ребята, можете смотреть, если хотите!
– На что смотреть?
Синтия Джэлтер, стоя позади Бруно, обвила руками его плечи и прошептала театральным шепотом:
– Она мне сказала, что у вас внешность Джеймса Бонда, но я не поверила.
– Хорош пороть чушь! – рявкнул Столарски. Он отдернул ладони Тиры от своих шортов и принялся снова расставлять фишки на доске. – На сегодняшний день Джеймса Бонда сыграли… сколько… двенадцать разных актеров, которые представляют собой стандартный мужской типаж. Я так думаю, Александер именно таков, так что отчасти ты права, и это первое, что пришло тебе на ум.
Пока что не произошло ничего существенного. Бруно, впрочем, убедился в своем ханжестве, когда он испугался, что Тире удастся стянуть со Столарски шорты, и он ужаснулся мысли, что ему придется лицезреть мужские трусы, если, конечно, этот мужчина их вообще носил; и немало удивился тому, что походя Столарски оскорбил женщину, которую впервые увидел всего несколько минут назад. С другой же стороны, хотя он сам, увидев Синтию Джэлтер, сразу счел ее высветленные волосы и скуластое, щедро нарумяненное лицо непривлекательными, прикосновения ее рук и бюста вовсе не были ему неприятны.
Он упивался своим двадцатичетырехчасовым падением – с момента, когда он содрогнулся, заметив Столарски в «Сигарном клубе», до этой домашней по-американски невинной оргии. Бруно никогда не бывал в Миссури, но теперь ему почудилось, что он сейчас там и находится.
Они сделали по шесть или семь ходов в новой партии, от которой ему приходилось то и дело отвлекаться, как вдруг он понял, что три фишки Столарски стоят на баре, а его собственный язык проник глубоко в рот Синтии Джэлтер. При такой близости он не видел в ее лице ничего отталкивающего, хотя она в любой момент могла откусить ему язык у самого корня.
– Ты ко мне слишком снисходителен, – заявил Столарски. – Забирай мои гребаные бабки, раз уж они лежат на столе.
– Я слегка отвлекся…
– Вот, я кладу удваивающий кубик ей за вырез блузки – можешь его оттуда вытащить.
– М-м-м-м-м-м… – Синтия долго не могла отлепиться от его лица, потом прошептала: – Возьми его деньги, малыш, именно это мы и хотим увидеть. Я никуда не уйду-у-у-у… – В доказательство чего она нагнулась и начала насасывать ему шею с такой силой, словно была фанаткой игры на трубе или валторне.
– Да, Александер, – добавила Тира. – Ради всего святого, избавь его от страданий.
Бруно предположил, что Синтия Джэлтер никак не может быть кротом Эдгара Фалька, но, как всегда, решил не терять бдительности.
– Ладно, я удваиваю.
– Принимаю. Бросай кости.
– Ну, зачем, зачем, зачем вы это делаете? – вскричала Тира.
– Это называется рециркуляция[32], милая, так поступают при игре сзади, так что оставь свои комментарии при себе.
– Я бы сказала другое, если бы хотела прокомментировать.
– Игра сзади? – ахнула Синтия и судорожно вдохнула. – Давненько я не занималась такими играми. Может быть, сегодня ночью удастся тряхнуть стариной.
– Вы играете в триктрак? – спросил Бруно.
Его вопрос всех рассмешил.
IV
Когда они ехали в такси к особняку Билли Ик Тхо Лима на острове Сентоза, встречная машина ярко осветила фарами сидящих на заднем сиденье, и Эдгар Фальк, нагнувшись к Бруно, стал внимательно изучать его шею.
– Водитель, включите верхний свет! – попросил Фальк.
– Что там? – спросил Бруно, потирая кожу в районе кадыка. – Укус комара?
Потом до него дошло, что так привлекло внимание Фалька.
– Покраснение. Сиди спокойно. – Фальк залез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда крошечную баночку. Он открыл крышку и достал из-под нее пуховку, зачерпнув немного маслянистой пудры телесного цвета.
– Ты что, накладываешь мне на кожу тональный крем?
– Именно это я и делаю.
– Не знал, что ты носишь его с собой.
– Рано или поздно, Александер, и тебе придется его носить. С возрастом неизбежно сталкиваешься с этой проблемой. – Если Фальк и догадался, что синяк на горле у Бруно – это след от засоса, а он явно догадался, то не подал вида. Он молча стал глядеть в окно. – А я вот старею.
– Да.
– Я бы мог уйти на покой и поселиться здесь, – размышлял Фальк вслух. – Мне тут нравится. Именно в бухте Сентозы.
– На покой прямо сейчас?
Фальк не ответил.
В конце концов Бруно и Джэлтер остались в одежде. Она только целовала взасос его шею и схватила за член через штаны, а он проиграл последние шесть партий подряд, то ли нарочно, то ли нет, он и сам не понял, позволив Столарски всякий раз удваивать ставку и выигрывать, и в результате тот вернул почти все проигранные им тысячи сингапурских долларов, чему был несказанно рад. Да и Бруно не собирался обчищать Столарски – почему, он и сам не мог себе объяснить. Сдав последние шесть партий, он предложил на этом закончить. Кокаина больше не осталось, и в его сознании, и перед глазами образовалась зияющая пустота. Вот тогда-то, после игры со Столарски, строго говоря, у Бруно и началась полоса невезения, чего он тогда еще не осознал, и возникли первые симптомы помутнения сетчатки.
Бруно покинул люкс, стараясь не встречаться взглядом с Тирой Харпаз, и это, в конечном счете, показалось ему главным итогом бурной ночи.
А в пляжном доме Билли Ик Тхо Лима только после того, как Бруно проиграл ему больше ста тысяч, хозяин дома заметил кровоподтек на шее гостя. То ли Бруно так сильно потел, что пот смыл наложенный Фальком тон, то ли он сам его стер, нервно потирая кожу в ходе игры. Или, возможно, Ик Тхо Лим сразу заметил макияж, но решил упомянуть о нем спустя несколько часов. На боку у Ик Тхо Лима висел пистолет в кобуре, которую он не снял, а всего в комнате их было два, точнее сказать, два на видном месте, так как его телохранитель тоже был вооружен пистолетом. Пляжный дом соседствовал с особняками, выстроившимися плотной шеренгой вдоль пляжа, и не отличался особым шиком или удобством: он стоял довольно близко к морю, и, когда раздвижные двери крытой веранды были открыты, в комнату врывался шум прибоя. Бруно представил, как шум волн мог бы заглушать человеческие крики, но потом решил, что это полная чушь. Ик Тхо Лим ушел в отставку, и это был его домик для отдыха, хотя и весьма скромный, и теперь отставной начальник тайной полиции занимался лишь организацией футбольных договорняков.
– Вам что-то не очень везет, – заметил Ик Тхо Лим, не комментируя его засос на шее. Бывший начальник полиции, как и все местные чиновники, говорил на подчеркнуто правильном английском, но как бы намекая на что-то.
– Сейчас нет, – согласился Бруно.
– Вам бы сегодня не стоило играть, – усмехнулся Ик Тхо Лим. – Вас в шею поцеловал осьминог, – и с этими словами он указал пальцем на кровоподтек.
Спустя два часа, после ряда удачных для Бруно партий и множества ужасных, у него кончились все деньги, выданные ему в долг Эдгаром Фальком.
А через неделю Бруно вылетел в Берлин.