Помутнение — страница 6 из 10

I

Переезжая второй раз по реконструируемому мосту в «вольво» Тиры Харпаз, Бруно увидел, что ошибался. Старый пролет уже был полностью разобран подъемными кранами, которые сейчас замерли в ожидании демонтажа стальной арматуры. С того дня, как несколько недель назад Бруно из аэропорта проехал по этому мосту, уже снесли обе опоры на противоположных сторонах залива, и от мощных свай рядом с Трежер-Айлендом и Оклендом остались одни лишь голые колонны, одинокими часовыми торчащие из воды. А на оставшийся еще целым пролет можно было попасть лишь с вертолета или на парашюте.

Это был обман зрения. Тогда он старался смотреть мимо мутного пятна, словно его не было, наугад дополняя зияния в картинке. А теперь центр изображения заполнен светом и визуальной информацией, ведь внутреннее веко удалено. Во время поездки из больницы Бруно ловил себя на мысли, что оказался в недоделанном и суматошном мире. Блики утреннего света плясали на стальной спине нового моста, вздымавшегося над водной гладью словно внутренности космического рояля. Утренний свет, оживлявший широкие окна аляповатых домов, дерзко ощупывал морщины оклендских холмов.

Накануне днем комната отдыха в больнице не предложила ему подобных чудес.

Возможно, в этом и заключался ребус расколотого «я» Бруно. Его вычеркнутое прошлое, харизматичное и жалкое, как остров в океане. Недостижимое. Отвернувшись от Тиры, Бруно изучал мост. Она, наверное, считала, что он ее игнорирует. Водитель и пассажир так и сидели молча и уже выехали на длинное шоссе, бегущее по набережной к востоку, когда она наконец заговорила:

– Скажи мне кое-что.

– Сказать что?

– Я сплю?

– Вряд ли я могу ответить на этот вопрос.

– Потому что все это охренительно похоже на жуткий сон, ужаснее которого я не видела. Без обид. Я просто подумала, понимаешь ли это ты сам. Александер, как ты думаешь, что я чувствую? Я отвезла в больницу мужчину, нового знакомого, с которым, как мне казалось, я могу для разнообразия просто поболтать, странного и печального красавца-мужчину, с кем когда-то в детстве дружил Кит, хотя я даже не знаю, нравится ли тебе Кит и нравился ли когда-нибудь. Словом, я отвезла этого мужчину в больницу на операцию, которая должна была спасти ему жизнь, чего я вообще не понимаю. И должна признаться, я думала о тебе постоянно. И вот настал день, когда я забрала какого-то… я даже не могу сказать, кто ты теперь – Призрачный всадник[52] или кто? Что ты там прячешь под маской?

– Что еще за Призрачный всадник?

– Ну как, ночной гонщик с пылающим черепом, все дела.

– У меня не пылающий череп.

– Да я знаю, черт побери. Это просто образ.

– Мне этот образ не знаком, уж прости, ведь меня долго не было в стране, и я много чего пропустил…

– Замолчи, Александер. Почему ты не разрешил мне навестить тебя вчера?

– Ты и так достаточно сделала.

Это обидело ее, что выразилось в ее тоне.

– Я была в Сан-Франциско по делу.

– Отлично. Не хотел отнимать у тебя время.

– Да пошел ты. Хочешь курнуть?

И, словно забыв, что они несутся в потоке машин по пятирядному шоссе вдоль набережной Беркли, Тира стала рыться в сумочке, лежащей кожаным горбиком между ними, и выудила толстый косячок. Держась одной рукой за руль, она снова стала рыться в сумочке и вытащила зажигалку, потом зажала косяк губами и сделала несколько резких злобных движений пальцем, чтобы высечь пламя. Бруно взял у нее зажигалку и, чиркнув колесиком, поднес к концу сигареты.

– Затянись!

– Вряд ли у меня есть выбор.

Салон автомобиля тут же наполнился дурманящим дымком.

Она затянулась еще раз и протянула ему косяк.

– У меня и так месячный запас наркоты, – заметил он, вспомнив, что Оширо дала ему пузырьки с болеутоляющими, которые она купила для него в больничной аптеке. Эти баночки сейчас лежали в пакете на заднем сиденье «вольво», вместе с пачкой длинных ватных палочек, марлей и мазью для обработки швов, там же лежали ключ от квартиры, рулончик долларов с мелочью, чемоданчик с комплектом для триктрака и спрятанным в нем камнем-талисманом. Косячок был еще одним любезным проявлением великодушия Столарски – который даже не удосужился забрать его из клиники.

– Тогда не кури, – посоветовала Тира. – Сегодня дурь забористая, после двух затяжек так вштыривает, что не можешь двух слов связать.

– Почему Кит не приехал? – Бруно потушил косяк пальцами – привычка с молодости, от которой он так и не избавился. Тогда было больно, и теперь больно. Его научил так делать один уборщик посуды в «Спенгерз», обаятельный парень из Эль-Серрит – воспоминания юности, то и дело всплывающие из бездны забвения, похоже, теперь полностью завладели Бруно.

– Затуши и брось где-нибудь, – попросила Тира.

Только сейчас Бруно заметил под ногами на коврике пять или шесть окурков. Он заглянул в раскрытую пасть ее сумочки и увидел там десяток одинаковых косяков, скрученных с профессиональной сноровкой. Что ж, было вполне ожидаемо, что даже в неухоженном и сильно потрепанном десятилетнем «вольво» Тиры – не сравнить с щеголеватым «ягуаром» Кита Столарски! – она нашла-таки способ выставить напоказ объедки с барского стола, брошенные ей богатеньким дружком.

Тира перехватила взгляд Бруно.

– Угощайся, если хочешь, можешь взять для пополнения, так сказать, своего винного погреба.

Но он проигнорировал ее предложение и повторил вопрос:

– Так где Кит? И почему он не приехал в больницу?

– Я понятия не имею, мать его, где он, ясно? И хватит спрашивать. Ты уже намекнул мне, что я недостойна даже человека в медицинской маске.

– Вы что… не общаетесь?

– Вообще-то мне известно, где он. Или где может быть. У него винное хозяйство в Глен-Эллен, и он частенько срывается туда на несколько дней, запирается в лофте над винным погребом и нажирается, как какой-то безумный монах. Или не монах, судя по тому, что я видела, когда он меня туда затащил. Нет, мы не общаемся, строго говоря.

– Но он в курсе, что ты за мной приехала?

– Уверена, он догадался, что я за тобой поехала, и, вероятно, вообразил, что я заявилась в больницу в одном пальто на голое тело, потому-то он туда и слинял, и теперь напивается вусмерть, дрочит или трахает местную шлюху.

Тира осеклась, словно готова была вот-вот расплакаться, но ее лицо осталось злобным, и при этом она цепко держалась за руль, слегка наклонившись вперед и поглядывая в зеркало заднего вида, как будто опасалась погони.

Остановившись на красный, она повторила трюк с сумочкой, выудив оттуда очередной косячок и зажигалку.

– Похоже, ты и сама решила уйти в загул.

– Ага, кот из дому…

Они доехали по Эшби-авеню до Шэттак-стрит и обогнули павильон станции городской электрички. Ему бы лучше было сесть на поезд – тогда бы он не оказался втянутым в мыльную оперу, которую разыграла перед ним Тира.

– Кит, верно, считает, что приобрел на меня права, – сказал Бруно.

– Думай что хочешь.

– И он переуступил меня тебе.

– Ну, если ты все про нас понял, тогда, может, прекратим болтовню? Вот довезу тебя до «Джека Лондона» – и гуляй сам по себе, Александер. Я даже из машины не выйду, просто высажу тебя у подъезда.

– А если ты опустишь стекло, я смогу долететь до второго этажа на облаке твоего дыма.

– Теперь ты пытаешься меня рассмешить, и, думаю, тебе это удастся, ведь в этой маске ты можешь сохранять убийственную серьезность. Помнишь того мужика из шоу «Ищем таланты» – как же его… Неизвестный комик, да?

– Я мог бы участвовать в конкурсе под псевдонимом Неизвестный Трагик, – парировал он.

Они продолжали болтать, несмотря на его желание помолчать. Чего у него не отнимешь, так это способности веселить Тиру. Но в сложившейся ситуации их отношения не имели перспективы, впрочем, именно в таких ситуациях женщины нравились Бруно больше всего.

– Звучит как строчка из Генри Джеймса.

– Поверю тебе на слово.

– Ах да, я и забыла, ты же не смотришь телик, не читаешь газет и не слушаешь современную поп-музыку, ну и так далее, и так далее… Ладно, поясняю: Генри Джеймс – это звезда гангста-рэпа, он сейчас там самый главный. Приехали.

Машина промчалась мимо жутковатой, словно кровоточащей, лепешки «Зомби-Бургера», безжизненно застывшей в утреннем свете, а потом миновала сверкающий фасад «Зодиак-медиа», чьи витрины напоминали оскал зубов в брекетах. «Вольво» свернула за угол, нырнув в тенистую Хейст-стрит, и остановилась рядом с машиной, припаркованной у подъезда апартаментов «Джек Лондон». Тира обернулась, вздернув бровь, оглядела пакет с вещами Бруно, затушила недокуренный косяк о приборную панель и бросила на пол.

– Полагаю, можно не помогать тебе донести багаж до двери.

– Нет. – Бруно, униженный, подхватил пакет с жалким скарбом. В пакете лежал ключ от квартиры – его спасение. Ему бы поскорее запереть за собой дверь квартиры 25 и хотя бы временно покончить с этим фарсом. И плевать, по чьей милости он получил это убежище.

– Кита правда нет в городе? – спросил он, прижимая к груди пакет с чемоданчиком для триктрака, где лежал его тайный талисман, болеутоляющими таблетками и ватными палочками.

– Сегодня его нет, завтра он здесь, какая тебе разница? Мы же все Неизвестные Трагики в этом шоу.

– А если он вообще не вернется?

– Тогда мне здорово повезло. По завещанию я получу всю его «империю зла».

При этом она махнула рукой на жилую многоэтажку, а потом и на весь квартал, где стояли две уродливые фабрики по производству денег – «Зомби» и «Зодиак».

– Зачем Киту завещание? Он что, болен?

А что, если и эта непонятная щедрость Столарски, и его нарочитый отказ появляться в больнице, и приступы ипохондрии объяснялись просто-напросто капризами смертельно больного, часы которого сочтены.

– Он здоров, разве что душевно болен.

– Тогда почему?

– Потому что он богат и у него паранойя. И к тому же, знаешь, как говорят: если ты параноик, это еще не значит, что тебя не преследуют. И вообще, может, я совершу идеальное убийство. Мне, кстати, нужен сообщник, так что дай знать, если тебе это интересно. Все это может стать твоим. Или наполовину твоим – пока ты меня не укокошишь. А теперь вон из машины, человек в маске!

II

Теперь Бруно был сам себе Оширо. Он лежал на разложенной кровати: болезненно бледный, отрешенный от всего, в ожидании, когда в комнату сквозь приоткрытые окна проникнет солнечный свет, а с ним приглушенные звуки и запахи уличной жизни вернут его к жизни, – но этого не произошло. Мысленно отделившись от тела, он с жалостью осмотрел лежащего на кровати мужчину и превратился в медбрата: отправился в кухонную зону налить стакан воды из-под крана, высыпал на ладонь горсть таблеток, снял с тела вонючую футболку и спортивные штаны, чтобы переодеть пациента, потом принялся распахивать и прикрывать окна, чтобы отрегулировать температуру в комнате, а затем смазал неомициновой мазью многочисленные овраги разрезов на его лице. И завершив обход, он снова проскользнул внутрь беспомощного тела. В таком состоянии он провел два или три дня. Причем каждый день мог бы показаться неделей, если бы не регулярное наступление ночи.

Когда за окнами темнело, он то бодрствовал, то спал, отчего уже не понимал разницы между сном и явью. Если Бруно и играл в опоссума, притворяясь бездыханным, на самом деле он был не так уж нездоров, хотя и убеждал себя в обратном. Нейлоновая маска ограждала его от, как ему казалось, отдалившегося от него мира, но точно то же самое делала и его теплая и тугая маска из мяса и кожи. И, просыпаясь, он не сразу осознавал, в маске он или нет. Пока он оставался в квартире, это не имело значения, ведь тут его никто не видел. И он смотрелся в зеркало лишь для того, чтобы обработать раны.

Но ведь ему надо что-то есть. И что же делать?

Ответ нашелся ближе, чем он мог бы подумать. Когда Бруно открыл входную дверь, собравшись выйти в коридор, то обнаружил гигантскую желтую коробку хлопьев для завтрака и большой пакет молока, которые кто-то оставил у его квартиры. Обе картонки упали к его ногам. Он огляделся по сторонам, как будто надеялся увидеть шутника-доставщика, но, разумеется, в коридоре было тихо, и он лишь заметил, что молоко было комнатной температуры, потому что на холодном пакете выступила испарина, крупными каплями стекавшая на коврик.

Между коробкой хлопьев и пакетом молока был зажат еще один сюрприз – белый конверт с пачкой двадцаток. Очередная подачка от Столарски. И, как догадался Бруно, доставленная Тирой Харпаз. Он занес все подарки в квартиру и, открыв пакет, обнаружил, что молоко скисло. Наверное, простояло под дверью несколько дней. Наклонившись над кухонной стойкой, он сквозь прорезь в маске сунул несколько хлопьев в рот и запил, как утренние таблетки, холодной водой из-под крана. На эти доллары он, конечно же, сможет купить себе свежего молока и нормальной еды.

На Телеграф-авеню маска Бруно никого не напугала, да и кто бы мог ее заметить под низко надвинутым капюшоном? Наверняка никто. Хотя солнце уже проникло в прорехи между низкими крышами и разбросало лучи по тротуару – авеню, жившая по студенческому расписанию, только-только просыпалась. В половине одиннадцатого она все еще не стряхнула утреннюю сонливость, уличные торговцы начали раскладывать товар на лотках, бездомные рылись в горах вчерашнего мусора, складывая наиболее ценные находки в свои тележки, на столиках уличных кафе стояли картонные стаканчики с недопитым латте и валялись недоеденные булочки. Беркли не было никакого дела до эксцентричного пешехода. Впрочем, по местным меркам, эксцентричность Бруно не дотягивала и до среднего уровня.

«Слайдеры Кропоткина» тоже просыпались и готовились к наплыву посетителей в обеденный перерыв: пирамида сырых котлеток высилась рядом с плоским грилем, огонь под ним уже пылал, и лысый повар отскребал вчерашний нагар со стального листа.

– Привет первому посетителю! – воскликнул повар, даже не взглянув под капюшон и не заметив маски. – Два с луком?

– Да, как и в прошлый раз.

– Мы знакомы? – Странное, смахивающее на сжатый кулак лицо теперь обернулось к Бруно, и увеличенные стеклами старомодных очков глаза, похожие на две устрицы, внимательно его оглядели.

– Мы встречались. Вы угостили меня третьим бургером за счет заведения.

– Они всегда возвращаются. И что их сюда тянет?

– Доброта. Но на сей раз если я захочу еще один, я за него заплачу.

– О, да вы при бабках! А, да вы же дружок Большого Свинарски, я узнал вас, даже в этом маскарадном костюме. – Над раскаленным стальным листом взлетела обоюдоострая лопатка, когда повар еле заметно взмахнул мускулистой рукой и выложил две котлетки на подушку из луковых колец.

– Получили спецдоставку овсяных хлопьев на завтрак?

– Да.

– Только не подумайте, что вы под наблюдением. Хотя все мы сегодня под колпаком у спецслужб, так ведь? Да нет, просто мы живем через стенку.

– Я помню.

– Вы так загримировались сегодня, чтобы банк ограбить? – Лысый очкарик балагурил, шинкуя лук на холодном конце длинного стального листа.

– У меня была хирургическая операция.

– А, тогда все ясно: вы в программе защиты свидетелей. Вам потребовалось новое лицо. Уверен, вы – важная шишка в организованной преступности, как только вы сюда вошли в тот раз, я сразу вас раскусил. Но не волнуйтесь, я дока в этих делах, никто тут вами не станет интересоваться. Бер-зверск-ли – последнее место, где вас станут искать, так что в этом смысле тут идеальное убежище.

Бер-зверск-ли? Столарски употребил то же самое шутливое название. Но Бруно не стал переспрашивать.

– Я не шишка в организованной преступности, – возразил он.

– Значит, личный швейцарский банкир Большого Свинарски?

– Да нет, просто его школьный приятель. – Но даже об этом Бруно не хотел распространяться. – А что, Киту и правда нужен швейцарский банкир? И почему вы его называете таким прозвищем?

– А вы думаете, он все свое бабло прячет в гамбургерах и в квартирах многоэтажного клоповника? Не-ет, он наверняка выводит деньги в офшоры. И я его так называю, чтобы спровоцировать вас, товарищ!

– Но вы же сами живете в его клоповнике.

– Потому что я придерживаюсь двух принципов. Истинный анархист живет в олигархическом обществе, но абсолютно свободен от него и паразитирует на теле богатства. Второй принцип вам, скорее, знаком: держи своих врагов близко.

– Так мог бы рассуждать и Кит. Если, конечно, он в курсе, как вы его презираете.

– О, он в курсе. Он просто еще не решил, что с этим делать.

– Насколько я знаю, все в этом городе его презирают. А у вас к нему конкретные претензии?

– Моя претензия сродни тому обвинению, какое раковая опухоль нечистой совести может предъявить всей прогнившей системе. Я не обвиняю лично Столарски. Его коррумпированность отнюдь не редкость в нашем городе, просто она сразу бросается в глаза в общей картине. Беркли был нужен мальчик для битья, вот Столарски им и стал. Но хорошо бы им взглянуть на картину в целом.

– Поговаривают, он предпочитает ваши слайдеры своим бургерам.

– Еще бы!

Приступы самомнения лысого повара начали утомлять Бруно.

– Вы можете сегодня сделать на вынос?

– А?

– Положить их в пакет?

– А что насчет третьего, который вы собирались заказать?

– У меня сократился желудок, так что спасибо, не надо. Двух вполне достаточно.

– Как скажете.

Интересно, повар «Кропоткина» обиделся? Он, должно быть, разыгрывал свои ток-шоу по сто раз на дню. И тем не менее, выполняя заказ на вынос, он насупился.

– Послушайте, – проговорил он, отдавая Бруно сдачу, но не раньше, чем получил новенькую, еще хрустящую двадцатку. – Моя дверь всегда открыта. Я хочу сказать, в «Джеке Лондоне».

Удивление Бруно осталось незамеченным. Он же не мог изумленно поднять брови, так чтобы это кто-то увидел. Но под маской его пришитые веки широко раскрылись.

– У меня часто бывают гости, так что загляните как-нибудь, тем более на плите всегда булькает жаркое в горшочке. – Неловкость, с какой повар сформулировал свое приглашение, придала его словам трогательную искренность. Но все равно он так и не представился.

Что же за жаркое может тушиться в горшочке у этого анархиста? Бруно не стал даже гадать. От аромата мяса у него разыгрался голод и желудок взбунтовался – так беснуется голодный пес, упавший в колодец.

– Спасибо, – произнес он без энтузиазма.

– De nada[53], – отозвался анархист.

И когда Бруно уже вышел на залитый полуденным солнцем тротуар, повар бросил ему в спину, вложив в просьбу весь свой сарказм:

– Не забудьте поставить «лайк» на нашей страничке в «Фейсбуке»!

* * *

Бруно несколько часов гулял по городу, не приближаясь к апартаментам «Джек Лондон». Он на ходу умял слайдеры, когда шагал по Колледж-авеню, потом обошел вокруг кампуса и направился к Греческому театру по аллее мимо сбросивших кору эвкалиптов. От сухой земли поднимался аромат, намекающий на смутные воспоминания, которые Бруно старался гнать прочь. Повернув обратно к центру Беркли, он забрел в кампус и в длинном коридоре университетского корпуса нашел мужской туалет. На его маску никто не обратил внимания.

Оказавшись у подъезда «Джека Лондона» он на минуту задержался у истертой таблички с именами жильцов.

Продавец сказал, что он его сосед «через стенку» – значит, его надо искать на втором этаже. Помимо него, там проживало еще трое: О. Хилл, Г. Плайбон и еще кто-то, чья фамилия была сцарапана ключом. Но даже эти фамилии могли принадлежать людям, жившим тут сто лет назад, и ни о чем не говорили. Бруно стал подниматься по лестнице.

Прогулка его утомила, и он в полудреме завалился на складную кровать. Через несколько часов он, вздрогнув, проснулся и сразу учуял едкий запах скисшего молока, которое забыл утром вылить в раковину. Он с трудом добрел до кухонного отсека и избавился от молока. Потом налил стакан холодной воды и насыпал на ладонь горку новых таблеток, не удосужившись заглянуть в напечатанный на этикетке график их приема, впрочем, в полумраке он бы и так его не смог прочитать. Но как только вонь от прокисшего молока выветрилась, он ощутил другой запах, от которого у него разгулялся аппетит. Теперь потянуло – или ему, как загипнотизированному, это только почудилось? – ароматом жаркого в горшочке повара «Слайдеров Кропоткина».

Бруно шагнул из квартиры в общий коридор, хотя его голова после сна еще не вполне соображала. Но его старые помощники, эспрессо и парацетамол, сбежали и ничем не могли помочь. Наверное, от него теперь дурно пахло, ведь он завалился спать в спортивных штанах и футболке «ДЕРЖИСЬ». Ему придется потратить пару двадцаток на новую одежду или хотя бы на прачечную. Да и маска вся пропиталась мазью и потом. Но все это сейчас мало беспокоило Бруно, который шел крадучись по коридору. Ему захотелось превратиться в монстра из фильма ужасов, в нечто, выползшее из болотной трясины и привлеченное звуками людских голосов и кулинарными запахами. Ароматы пищи были слишком уж насыщенными, чтобы их можно было счесть обонятельной галлюцинацией. Бруно же хотелось честно признаться Берингеру, что тот сумел вызвать в его воображении призрачный аромат жареного мяса, который преследовал его во время полета из Берлина в Сан-Франциско.

Но нет. Бруно толкнул скрипучую дверь квартирки-студии номер 28, выходившей во внутренний двор многоэтажки, – здесь-то и обитал лысый изготовитель сэндвичей. Хотя все стены были заняты книжными стеллажами и постерами, размером и обстановкой комната казалась зеркальным отражением той, в которой поселили Бруно: даже складная кровать была такая же, правда, сейчас она была сложена, чтобы освободить место для троих, оседлавших лежащие на полу подушки и слегка склонившихся над мисками с варевом и доской с кусками хлеба и заветренными ломтиками сыра, – группа напоминала скаутов вокруг костра. Под окном на доске, положенной на два цементных блока, стоял проигрыватель для пластинок, и из него пронзительно верещала джазовая мелодия.

– Мы имеем дерзость заявить, что каждый имеет право на хлеб, что хлеба хватит на всех и что под священным лозунгом «Даешь всем хлеба!» наша революция победит!

Повар с куполообразной лысиной и в круглых очках ухмыльнулся и поднял стеклянную банку, до половины наполненную красным вином.

– Входите, товарищ!

– Я не хотел вам помешать.

– Чем помешать? Это трапеза в вашу честь!

Бруно вошел. Он узнал одну женщину рядом с поваром – она была в темных очках той же формы. Бет, менеджер торгового зала в магазине «Зодиак-медиа» – она отпустила Бруно одежду, в которую он сейчас был облачен. Ее короткие черные волосы были по-прежнему гладко зачесаны назад, а белая блузка застегнута до шеи. Чудной мужской костюм, созданный для стильных лесбиянок. Слева от Бет сидела, скрестив ноги по-турецки, атлетически сложенная миловидная чернокожая, вполне возможно, подружка Бет. Ни та, ни другая не особенно удивились появлению мужчины в маске, который едва ли откажется от миски варева, булькающего в горшочке. Хотя никто не потрудился встать с подушек, обе отодвинулись друг от друга, чтобы освободить для пришедшего место, и стали наперебой стучать по полу, словно приглашая робкого кота присесть там. Может быть, это сборище и впрямь было устроено в честь Бруно. По крайней мере, повар из «Кропоткина» уж точно рассказал им про него, дабы упредить изумление, с каким обе могли бы отреагировать на его зловещую маску.

– Я Бет, мы уже встречались.

– Точно. По удивительному совпадению, я недавно думал о том, что мне надо бы снова заглянуть к вам и выбрать еще пару ваших чудесных футболок.

– Черт, да я могу принести вам десяток, если хотите, вовсе не обязательно заявляться в нашу клоаку.

– Это было бы очень мило.

– Познакомьтесь: моя партнерша Алисия.

Чернокожая кивнула в знак приветствия, и Бруно пожал ей руку.

– Я Александер. Я бы сел, если не возражаете…

– Садитесь, Александер, – сказала Алисия.

Она добродушно улыбнулась, обнажив золотую коронку. На ней был желтый комбинезон, пошитый из парашютной холстины, со стильными карманами на плечах и бедрах. Тем временем Бет щедро налила красного вина в пустую стеклянную банку и поставила ее на пол – для Бруно.

– А я даже не знаю имени нашего хозяина.

Пока Бруно устраивался на подушке между двух женщин, повар из «Кропоткина» вскочил и бросился в кухонный отсек, тоже как две капли воды похожий на кухонную зону Бруно. Он вернулся с плошкой, доверху наполненной густым красным супом, и поставил на колени Бруно.

– Я Гэррис. Хотите острого соуса?

– Вы рекомендуете? Насколько я помню, вы не любитель подливки.

– Другой контекст. Суп сам по себе подливка. И я предлагаю добавить в нее остроты. Я сам делаю соус из толченых халапеньо.

– Мечтаю отведать!

Гэррис – видимо, тот самый Г. Плайбон из списка жильцов – усмехнулся, ливанув в плошку Бруно своего зелья. В плошке был минестроне или что-то еще более замысловатое, с рисом, макаронами-ракушками, нутом, красными бобами и волокнистыми кусочками курицы. Приправленный жгучим перечным соусом, суп оказался превосходным. Бруно почувствовал, как суп замочил края прорези для рта в его маске, но ничего не мог с собой поделать и жадно поглощал ложку за ложкой.

– Вам стоит подавать его в «Кропоткине», – предложил он. – Я имею в виду ваш соус.

– Неплохая идея. Я мог бы назвать его «Заряд вдохновения».

– А кто остается в заведении, когда вы не работаете?

– Всегда найдется кто-то, кому под силу сложить слайдер, у них не слишком мудреный рецепт. В настоящий момент вечернюю смену стоит студентик по имени Джед, хотя обычно я сам люблю работать по вечерам – интереснее собеседники.

– Думаю, в ваше отсутствие философский океан там сильно мелеет.

– Но оформление зала с его несомненным диссидентским колоритом воздействует даже на самые приземленные умы.

– Уверен, вы правы.

– Бет сказала, что вы старый друг Кита Столарски, – вмешалась в разговор Алисия и, сверкнув золотым зубом, радушно улыбнулась Бруно, который как раз отправил в рот очередную ложку супа. В ее тоне угадывалась и симпатия, и немой вопрос. – И каково это – дружить с ним?

– Вообще-то ничего особенного. Его же никогда нет. По-моему, он уехал из города по делам.

– Да, уж это нам известно, – сказал Гэррис Плайбон слегка агрессивно, а почему, Бруно не мог понять. – Когда он сваливает из города, у нас такое чувство, словно черная туча рассеялась. Слава аллаху за эти его забеги по шлюхам.

– Он поэтому уезжает? – спросил Бруно. – Чтобы бегать по шлюхам?

Плайбон пожал плечами.

– Понятия не имею.

Алисия передала Бруно кусок бумажного полотенца, оторванного от лежащего рядом рулона, чтобы тот вытер рот.

– И на чем же… основана ваша с ним дружба? Мне правда интересно. Он ведь знаменит тем, что у него нет друзей, но это не единственная причина, почему мы так рады вам, Александер.

– Наша дружба основана на том, что… я помню его со школы. Правда, воспоминаниям в основном предается Кит.

И не только он, еще очень активна в этом плане его чертова подружка, подумал Бруно, но промолчал. Мне он тоже не слишком нравится, мог бы он добавить, если бы это признание послужило ему пропуском в их диковинный клуб. Хотя создавалось такое впечатление, что Бруно уже принят в члены.

– Вы тоже работаете на Кита? – задал он вопрос Алисии. Это было странно: при всем их показном отвращении к его старинному приятелю эти люди либо получали у него жалованье, либо жили в принадлежащем ему доме. Впрочем, не все.

– Я работаю в Тихоокеанском киноархиве, – ответила Алисия. Увидев, что Бруно это ни о чем не говорит, добавила: – Это часть калифорнийского художественного музея. Я вообще-то работаю в библиотеке кино- и видеофильмов.

– А!

– Мы с Бет познакомились там, она пишет диссертацию об Абрахаме Полонски[54].

– Я занимаюсь в программе риторики, – заметила Бет, хотя этим ничуть не прояснила ситуацию. – А в магазине подрабатываю нелегально, чтобы поменьше выплачивать по студенческому займу.

– Ну конечно! – Бруно наслаждался их откровенностью, поглощая ее, как суп.

– А чем вы занимаетесь, Александер?

Вот он и на краю пропасти. Жизнь Бруно давно раскололась, в точности как его лицо. Вот только маски для этой жизни не нашлось. Новые знакомцы Бруно, пускай и совершенно негламурные, вращались в мире поденной работы, из которого он давным-давно вырвался, сбежал, но который теперь выдал его с потрохами. Другие, по крайней мере, были связаны экономическими отношениями с Китом Столарски, в то время как Бруно полагался на его подачки: коробка хлопьев, двадцатки в конверте и новые футболки, выданные ему Бет.

– Я сейчас в промежутке, – вяло проговорил он. Упоминать о триктраке показалось ему неуместным.

– Он же болен, Лисия, – заметила Бет. Она кивнула на лицо Бруно, наконец обратив внимание на маску. – Ему нужно время, чтобы оклематься.

– Да уж вижу.

– Меня вылечили, вот что забавно, – неуверенно возразил Бруно. – Я раньше был болен – как мне объяснили, возможно, я был болен всю жизнь. Так что мне надо оклематься от лечения.

– Западная медицина – это хрен знает что такое! – изрек Гэррис Плайбон таким тоном, словно это была непреложная истина.

– Ну тогда вы попали в нужное место, – подхватила Бет. Что она имела в виду – эту квартиру или дом в целом?

– Сейчас я это понимаю, – Бруно отложил ложку, обхватил плошку руками, поднес к прорези в маске и высосал остатки супа.

Плайбон выжал очередную порцию остроумия:

– Да уж, Телеграф-авеню – воистину остров потерянных игрушек.

Все ясно: здесь люди обретали славу благодаря нестандартному наряду или зубоскальству, сборнику тирад собственного сочинения, наготе или ритуальному слогану, исторгаемому на предельной громкости. Со своей маской и капюшоном Бруно вполне мог влиться в их ряды. Но попрошайка супов постарался не обидеться. Если открывать свою дверь нараспашку под лозунгом «Хлеб для всех!» – кто же кроме потерянных игрушек ввалится в эту дверь?

Для этой радеющей о всеобщем равенстве шайки поваров, продавщиц и киноархивисток Бруно вполне мог бы стать домашним любимцем. Как-то в Монако, вскоре после того, как он попал в рабство к Эдгару Фальку, Бруно вышел из «Кафе де Пари» с двумя женщинами, любовницами, обладавшими шармом кинозвезд. Им он позволил сделать из себя развлекуху и игрушку. Именно тогда он вплотную приблизился к роли жиголо с Фальком в роли сутенера, как потом предположил Кит Столарски, хотя у Фалька в этом не было никакого интереса и никто не потратил и не получил никаких денег. Это так сильно отличалось от шалостей девятнадцатилетнего Бруно с клиентками Chez Panisse – стареющими матронами, падкими на его тело и благодарными за кажущуюся доступность. А теперь, оказавшись в ином мире, Бруно мог радоваться дармовой тарелке супа и футболке, полученным от этих милых и безобидных людей, на которых в своей прошлой жизни он бы даже не взглянул.

Но если Бруно надеялся скрыть свое новообретенное одиночество и безденежье, ему это не удалось.

– А что, у вас и правда здесь нет никого, кто мог бы за вами поухаживать? – поинтересовалась Алисия.

– В Беркли нет.

– Но есть кто-то где-нибудь?

Бруно не требовалось никакого дополнительного доказательства того, что с удалением мутного пятна его панцирь сломался: искренняя участливость Алисии заставила подумать, что обуревавшие его мысли вдруг проникли к ней в мозг.

И он решил это проверить, прибегнув к заведомой лжи.

– У меня есть подружка в Германии.

Этим лесбиянкам он мог бы больше понравиться, предъявив гарантийный талон женского одобрения.

Алисия протянула салфетку с намерением вытереть ему подбородок. Бруно инстинктивно отпрянул от нее, потом наклонился вперед. Она вполне могла бы стать его Оширо.

– Ваша маска вся перепачкалась, – заметила Алисия.

– Не страшно. У меня есть еще одна.

Очередная ложь.

– Не хотите ее снять?

– Нет.

– А почему она не с вами? – спросила Бет.

– Кто?

– Ваша подружка. Почему она за вами не ухаживает? – Она заговорила строго, как «плохой полицейский», словно уравновешивая «доброго полицейского» Алисию.

– Нам… было не по карману купить ей билет.

– Что за хрень! – возмущенно выпалила Бет. – А я-то думала, Кит вам предоставил открытый счет, как королевской особе.

– Нет, только спортивный костюм и коробку хлопьев, – процедил он, намеренно не упоминая про расходы на больницу – там счет, вероятно, шел на десятки тысяч долларов. Впрочем, обливать помоями домовладельца считалось хорошим тоном у обитателей апартаментов «Джек Лондон». Бруно сомневался, что сможет еще больше подорвать и без того никудышную репутацию Столарски.

– Ну, черт, – продолжала Бет, – я могу распоряжаться небольшими суммами наличности. Он разрешает мне списывать расходы со счета, так что в его банке никто и глазом не моргнет, особенно если им известно, что его нет в городе.

– Ты мне об этом никогда не сообщала, – встрял Плайбон.

– А это не твое дело, – отрезала Бет. – На Шэттак есть турагентство, – продолжала она, обращаясь к Бруно. – Можем туда сходить завтра.

– Она… гражданка Германии, – сказал Бруно. – Ей понадобится виза. Я даже не знаю, есть ли у нее паспорт.

– Ну так узнайте!

– Она секс-работница, – выпалил Бруно. – Играет роль госпожи.

Мэдхен, насколько ему было известно, вовсе не играла роль госпожи, но это амплуа казалось куда внушительнее, чем полуголая официантка в черной маске на молнии. Его прихотливая ложь преобразилась в мощный инструмент воображения, выскользнувшего из-под его контроля.

– Мы рады за нее. Как ее зовут?

– Мэдхен.

– Значит, у нее гибкий график, – сделала вывод практичная Бет.

– Готова поспорить, она милашка! – заметила Алисия.

– Точно!

– А она уже видела… ваше лицо?

– Еще нет.

– А, вот почему вы не хотите ее сюда звать, да?

– Может быть.

– Вам надо ей сообщить, – твердо сказала Алисия. – Поделитесь с ней своими страхами, пусть приезжает.

– Я не отвечал на ее звонки.

– Он прав в своих сомнениях! – подал голос Плайбон. – Вы ведь знаете, как Рензо Новаторе[55] называл женщин? «Самые жестокие из всех зверей в неволе».

– Заткнись, Гэррис! – Алисия вместе с подушкой подползла поближе к Бруно и одной рукой обвила его спину, а другой дотронулась до его колена.

Ее окрик словно отбросил Плайбона прочь от компании. Бруно решил не уточнять, кто такой этот Рензо Новаторе. Он припал к сильному и податливому плечу Алисии. Если бы Бет присоединилась к ним и обняла его с другой стороны, Бруно не стал бы возражать. Возможно, даже Гэррис Плайбон мог бы поучаствовать в групповом объятии – сейчас Бруно был готов и к такому повороту. Но Плайбон встал, отправился в кухонный уголок и принес четыре стопки, на которых было выведено «Аризона» под крошеным кактусом и птичкой, и бутылку односолодового скотча, а еще прихватил завернутый в пергаментную бумагу бесформенный обломок темного шоколада, словно отрубленный от массивного блока. На анархистские посиделки без спросу проникло «Гетто гурманов».

Вернувшись в квартиру 25, Бруно снял маску, чтобы промыть ее в раковине под струей воды. Он тер кончиками пальцев ткань, смывая с пористой поверхности засохшие кляксы красного супа и шоколада. Потом повесил ее сушиться на шторку душа, а сам залег в кровать, но сначала проверил телефон и поставил его заряжаться. Новых звонков не было. Последний раз Мэдхен звонила до операции. Но телефон все еще работал. Фальк, далекий благодетель Бруно, продолжал оплачивать счет.

III

Призрак апартаментов «Джек Лондон» спал по десять или двенадцать часов кряду, заглатывал таблетки не по графику и в произвольном количестве, а перед сном обрабатывал мазью швы. Маску, нижнее белье и носки он простирывал в раковине и потом сушил. На следующий день после суповой вечеринки у Плайбона у него под дверью появился огромный пластиковый пакет с логотипом «Зодиака», набитый новенькими спортивными штанами и многочисленными футболками с надписью «ДЕРЖИСЬ». Тира Харпаз так и не появилась. Призрак бережливо тратил двадцатки из конверта, когда попало питался в студенческих забегаловках, чья интернациональная кухня служила жалким напоминанием о его прошлой эмигрантской жизни: монгольское барбекю, суши с клеклым рисом, фалафель. Он ежедневно выходил на прогулки, бороздя Шэттак-стрит или Колледж-авеню, разминая затекшие от анестетиков ноги и проверяя себя на выносливость. В кафе он подбирал брошенные газеты и читал их, сидя на лавочке в Уиллард-парке, под доносящийся с корта стук теннисных мячей. Но газеты были ему не интересны. Он ни на кого не смотрел. Маска отпугивала прохожих, и к нему никто не приставал, кроме разве что городских сумасшедших.

Бруно старался обходить «Кропоткина» стороной. С него было довольно и того, что он мог столкнуться с Гэррисом Плайбоном на лестничной площадке. На пятый или шестой день своего одиночества он и впрямь столкнулся с поваром в подъезде.

Бруно поблагодарил его за суп и теплую компанию.

Плайбон отмахнулся, строго погрозив ему пальцем.

– Обычный акт взаимовыручки, к чему любой человек должен быть готов в общении со своими ближними.

– Ну, в любом случае приятный был вечер. Вы виделись с Бет и Алисией? Мне надо поблагодарить их за новую одежду.

– Девушки в полном ажуре, – буркнул Плайбон. – Они полагают, что радикальный секс способен изменить бытие коллектива. Это нежизнеспособный подход, хотя я невольно восхищаюсь их энтузиазмом.

– Значит, нас уже двое.

– Мне нужно вам кое-что передать. Дамы просто из штанов выпрыгнули, когда услыхали про вашу госпожу. Думаю, Бет решила сама переговорить с девчонкой из турагентства, это одна из ее бывших. В общем, они забронировали авиабилет из Берлина с открытой датой, заплатив за него из черной кассы «Зодиака». Эту «черную кассу» обычно используют для скупки голосов на общих собраниях владельцев бизнеса на Телеграф-авеню, чтобы протащить нужные решения. Как я понимаю, вам теперь можно позвонить своей немочке, чтобы она изменила в брони фамилию Бет на свою – и дело сделано.

– Это просто фантастика!

– Одна акула, вокруг нее масса прилипал, но все плывут в одном направлении.

– Простите, не понял.

– Просто запомните: ваш старый друг Столарски делает бабки быстрее, чем его подручные могут их освоить. Все это дерьмо… – тут Плайбон взмахнул рукой, как бы давая понять, что вокруг них сплелась гигантская паутина заговора, причем невидимая, – …не более чем квартирки в доме, который по-хорошему надо бы спалить дотла. Но пока он еще стоит, думаю, вам будет приятно увидеться с вашей подружкой.

– Да. – Бруно уже устал от провокационных шарад повара-анархиста. Он понадеялся, что в следующий раз их встреча состоится в обществе Бет и Алисии. Когда это произойдет и произойдет ли вообще, Бруно оставалось только гадать.

– Ладно, пойду, пора открывать заведение.

На этом их беседа завершилась.

* * *

Когда же ему захотелось гамбургер, он вошел в запретную дверь «Зомби». Похожее на расплавленный слиток здание выглядело слишком заманчиво, чтобы он смог пройти мимо фасада, извергающего в вечернее небо танцевальные ритмы и кроваво-красные лазерные лучи. Бруно вышел из дома пораньше, надеясь, что у входа еще не образовалась длинная очередь, как бывало уже совсем затемно, надвинул капюшон пониже и потуже затянул шнурок, оставив узкую бойницу – капюшон вместо мутного пятна теперь служил ему заслоном от внешнего мира. Насколько же ужасны здешние бургеры? Бруно не терпелось это выяснить.

Очередь, хоть и не вытянулась на улицу, внутри змеилась тройным кольцом к прилавку: как в аэропорту перед зоной предполетного досмотра люди теснились между толстыми канатами, прикрепленными к бронзовым стойкам. Студенты стояли стайками или поодиночке. Их лица были освещены темно-розовой подсветкой, утопленной в сводчатом потолке, и экранами мобильников. И повсюду в дымном мареве яркими пятнами выделялись ослепительно-белые, с откровенными вырезами, футболки сотрудниц «Зомби», а блестящие флажочки с буквой «З», воткнутые в готовые гамбургеры, казались такими же яркими в сиянии ультрафиолетовых ламп. Красные и ультрафиолетовые отблески играли на кедах «Конверс» и на воротничках поло «Лакост» посетителей. Подавальщицы за прилавком, как и описывала их Тира Харпаз, были все как на подбор с пышными формами.

А в глубине зала, в полумраке, за длинными столами на простых скамейках сидели друг напротив друга клиенты и жадно поглощали свои бургеры, не вступая в разговор, так как все равно их слова тонули в грохоте ритмичного диско. Этот интерьер напомнил ему старую сказку про пещеру, где зловещими тенями маячили озаренные мигающей подсветкой груди официанток.

Бруно оставался невидимым, пока не оказался в голове очереди у прилавка и не заметил реакцию кассирши. Она кивнула на него и хихикнула, привлекая внимание одной из официанток, которая только что вернулась с подносом грязной посуды и объедков.

– Ну вы и чудик!

– Простите, что?

– Ваше лицо светится!

Нейлоновая ткань маски отражала ультрафиолетовый свет, ярко освещавший прилавок с грудастыми девушками в белых футболках и фирменные флажки бургеров. Бруно затянул шнурок еще туже, сузив поле обзора, и глубже зарылся в капюшон, заменивший ему мутное пятно. Но это он сделал напрасно. На возглас кассирши сразу откликнулось несколько человек, пожелавших узнать, что случилось. И тут же любопытные лица и служащих, и клиентов замаячили рядом с его бойницей, пытаясь тоже полюбоваться светоотражающим эффектом маски – она была словно луна, застрявшая на дне глубокого колодца.

– Я могу просто сделать заказ?

– Конечно, Джейсон![56]

– Сделай для человека в маске бургер с кровью, да побольше!

– Не обижайте его, а то он устроит тут кровавую баню!

Всеобщее внимание стало для него невыносимым. Бруно развернулся и, мечтая поскорее выбраться наружу, ринулся сквозь скопище тел, словно сквозь толпу озверевших фермеров с вилами.

Ему пришлось удовольствоваться пакетом начос и гуакамоле в пластиковом контейнере, купленными у равнодушного дядьки в ярко освещенном мини-маркете. Со всей этой дрянью Бруно скрылся за дверью квартиры 25. Скинув толстовку на кровать, заметил мобильник на полу у плинтуса. Он отключил его от зарядного кабеля впервые с момента выписки из больницы и нажал клавишу «Перезвонить».

После пятого звонка, когда он уже решил, что его звонок переведется на голосовую почту, в трубке послышалось ее кроткое «Алло?».

– Мэдхен?

– Да?

Ее голос звучал еле-еле, как бы сквозь сон, и он сразу подумал, что она, должно быть, спала. В Германии сейчас на десять часов позже? Что ж, во всяком случае, он не оторвал ее от ночных трудов в каком-нибудь подземелье, где она, с голым задом и в черной кожаной маске, участвует в очередном действе. Бруно ведь ничего про нее не знал. И его рассказ о ней был выдумкой.

– Это я, Александер. Ты мне звонила на мобильный.

– Извини – bitte – я случайно.

– Нет, не извиняйся. Я рад.

Она не ответила, между ними шумно вздыхала электронная пустота, словно океан в раковине.

– Нет, – продолжал он. – По правде сказать, твой звонок для меня много значит.

– Тогда я тоже рада. – Говорящая по телефону на неродном языке, в полудреме, Мэдхен напоминала щебечущего птенца. Но он ни на секунду не забывал о ее откровенности, которую она проявила и на ванзейском пароме, и в доме у немца, в черной маске и с голым задом, и в настойчивых звонках на его мобильный.

– Я тебя разбудил?

– Нет, – она явно солгала.

– Это мне нужно извиняться. Я проигнорировал твои сообщения. То есть я их не проигнорировал, а мне надо было перезвонить раньше.

– Я боялась, ты умер.

Все еще оставалась вероятность, что апартаменты «Джек Лондон» были особой привилегией Бруно в загробной жизни. Но он сказал:

– Нет.

– Я не смогла ничего узнать в «Шаритэ».

– Полагаю, они заботились о неприкосновенности моей личной жизни. – Тебе бы надо было им сказать, что ты моя подруга, мысленно посоветовал он. Я же взял на себя смелость так заявить.

– Ты был сильно болен?

– Если честно, да.

– А сейчас… тебе лучше?

– И лучше, и хуже одновременно. – Как бы ему сменить эту очевидную тему? Ему хотелось, чтобы Мэдхен спала, чтобы он явился ей как персонаж сновидения. – Я как будто где-то очень-очень далеко.

– Ты в Америке?

– В Калифорнии.

– Уже очень поздно, понимаешь, Gott[57], скоро утро!

– У вас там все еще темно, Мэдхен?

– Ja.

– Не включай свет. – Он лежал на кровати посреди комнаты, озаряемой только отблеском уличных фонарей, а рядом нетронутый гуакамоле сопревал в пластиковом пакете на полу. В телефоне он слышал шум разделяющего их океана, как в морской раковине, в которой угнездились в обнимку оба их голоса, как в виртуальном панцире, оберегавшем их от безразмерной галактики комнат, лишенных их тел.

– Свет выключен.

– Хорошо.

– Ты хочешь спросить, одна ли я?

– Ты одна?

– Ja.

Больше не одна, хотел он сказать, но не сказал.

– Ты хочешь спросить, что на мне надето?

– Нет, – прозвучал в темноте голос человека в маске.

– Ладно.

– Нам это не нужно.

– Ja.

– Я расскажу тебе историю. Жил-был человек, и однажды он оказался на пароме и увидел там другого человека, женщину, очень красивую. Этот мужчина и эта женщина поглядели друг на друга и между ними тотчас же установилась связь, я уверен, ты понимаешь. Но этот мужчина был очень глуп, очень непонятлив и не видел дальше своего носа, и когда ему выпал шанс сделать нечто важное для этой женщины, вскоре после их встречи, он этот шанс упустил, упустил как последний дурак. И тогда ему, уж не знаю почему, пришел конец. Как в сказке, но это не сказка. И после того случая мужчина внезапно упал в пропасть. Он сорвался с утеса и провалился в преисподнюю. Попал в сумерки жизни. А та женщина, разумеется, его там увидела. Она – единственная, кто приблизительно понимает, что с ним произошло. Она очевидец. И женщина не могла помочь мужчине больше, чем он хотел помочь ей. Но в том, что она присутствовала там и видела его падение, было его спасение. По-другому не скажешь.

Он произнес куда больше слов, чем привык слышать от себя. И этот длинный рассказ был тем малым, чем он мог оплатить свой долг перед ней, так ему сейчас казалось, это была единственная для него возможность компенсировать череду ее неотвеченных звонков, которые, словно дорожка из хлебных крошек или гранатовых зернышек, указывали путь к свободе – из подземелья его болезни, из Калифорнии, от Кита Столарски и Тиры Харпаз, из рабства, в которое он попал, потому что зависел теперь от их благодеяний. Он вслушивался в дыхание Мэдхен и не мог думать ни о чем более возвышенном, чем о том, как доставить ей удовольствие в ее потревоженной этим берлинским утром спальне. Они могли бы заняться сексом по телефону, ведь она и сама уже в некотором роде это предложила. А принимая во внимание обезображенную внешность Бруно, большего он, вероятно, сейчас и не желал бы. И все же, помимо его желаний, оставалась еще игра с более высокими ставками. Как будто после броска игральных костей на двух кубиках выпала комбинация очков, требующая сыграть блиц[58]. И он сыграл.

– Этот мужчина взял с собой в преисподнюю свою мечту об этой женщине. Дело в том, что он ведь тоже видел, кто она. Она доверила ему свой секрет, почти случайно. И так, по воле случая, он смог узнать ее лучше, чем другие мужчины, знавшие ее многие годы – или им казалось, что они ее знают. И это знание поддерживало его в темном узилище. Оно помогло ему выжить. То есть я хочу сказать, что она помогла ему выжить.

Необходимость, из-за языкового барьера, четко выражать свои мысли в телефонном диалоге, летящем по спутникам связи через временные пояса и государственные границы, очистила речь Бруно от всего лишнего. И в этом было свое преимущество, ведь он рассуждал о глубинной эротике судьбы.

– Мне кое-что нужно от тебя, Мэдхен.

– Ja?

– Прилетай и позаботься обо мне. Я среди врагов.

– Прилететь… куда?

– В Калифорнию.

– Сейчас?

– Ты не можешь? Тебя что-то удерживает?

– Я не знаю.

– У меня есть билет для тебя.

– Nein, Александер! Это правда?

– Это правда.

Замолчав, Мэдхен словно еще больше от него отдалилась. Словно выплыла из раковины. Билет? Он вызывает ее к себе? Он же лишится ее сейчас из-за столь невероятного поворота событий.

– Мэдхен?

– Мне надо подумать.

– Конечно. Если для тебя это слишком…

– Я могла бы прилететь, может быть, через неделю.

– Не решай ничего второпях.

– Я прилечу.

– Но, Мэдхен…

– Ja?

– Я выгляжу иначе, чем когда мы встретились.

– О, Александер, дорогой Александер, неужели ты думаешь, для меня это так важно?

IV

Накануне приезда Мэдхен Тира Харпаз вновь возникла в жизни Александера Бруно. Это произошло через шесть дней – он как раз дошел до последней двадцатки из пособия, столь же для него оскорбительного, сколь и ненавистного. Но деньги, точно наркоз, обеспечивали жизнь и сон.

Экстрасенсорный дар Тиры, возможно, вновь пробудился в тот самый момент, когда Бруно задумался, не придется ли ему клянчить еды у Плайбона или у Бет Деннис в «Зодиаке». Несколько дней тому назад Бет выудила из него номер телефона Мэдхен, а на следующий день постучалась и с усмешечкой отдала распечатку электронного авиабилета. Из него он узнал полное имя своей попутчицы с ванзейского парома: Мэдхен Абпланальп – и ее возраст: тридцать два года. После чего не видел ни Бет, ни Плайбона, хотя и не избегал встреч с ними. Бруно даже не отложил денег на городскую электричку, чтобы доехать до аэропорта и встретить немецкую гостью. Он понятия не имел, как объяснить ей свое состояние, когда она прилетит. Тира Харпаз поймала его на выходе из «Джека Лондона». Она припарковалась под знаком «Остановка запрещена», заблокировав проезд к мусорным бакам, и резким свистом пригласила подойти к открытому окну «вольво». Она сидела, вальяжно развалясь на водительском сиденье, и курила косяк. Хотя Бруно вполне мог бы пройти мимо, сделав вид, будто не заметил ее, он чувствовал себя как преступник в наручниках.

Ее первые слова прозвучали словно обвинение:

– Значит, ты все-таки ходил в «Зомби», несмотря на мои просьбы.

– Я слышал только одну просьбу. Разве их было несколько?

– Ладно, умник. Хочешь, покатаемся?

Он сел к ней в машину, как ему хотелось думать, по доброй воле. На ней сегодня была блузка из флуоресцентного полиэстера с большими цветами лаймового цвета, туго обтягивающая груди и живот, а тесные белые рукавчики подчеркивали на удивление рельефные бицепсы. Когда-то эта блузка была ей впору. Длинные руки закона, невольно подумал он, все еще заставляли Тиру Харпаз лелеять несбыточные грезы о карьере в полиции. С таким же успехом они с Китом Столарски могли быть командой детективов-недотеп, вечно осложняющих себе жизнь.

– Ты что, устроила на меня засаду? И долго ты собиралась ждать, когда я выйду?

– Я только что подъехала.

– Но сколько ты была готова тут проторчать? Я так полагаю, ты и сама не знаешь.

– Минут сорок пять. Потом я бы поднялась к тебе.

– По-моему, ты отдала мне лишний ключ.

– Ах да, точно. Ты заставил меня притвориться, будто ключ всего один. Ну, извини.

– А что насчет «Зомби-Бургера»? Ты лично следила за мной или наняла кого-то?

– Менеджер раз в неделю присылает Киту пленки с камер видеонаблюдения, отмечая в записи наиболее интересные моменты. Я их просматриваю хохмы ради, а потом размещаю самые забавные фрагменты на «Ютьюбе». В последней записи был клевый чувак в светоотражающей маске. Тебе бы понравилось.

– Не пойму, что из всего сказанного является шуткой.

– О, а ты делаешь успехи! Я-то думала, ты начнешь меня уверять, будто слыхом не слыхивал о «Ютьюбе».

– Нет, я знаю, что такое «Ютьюб». Это то место, куда заходят люди, чтобы стать вопиюще некомпетентными в триктраке.

Взяв у нее предложенный косяк, Бруно сунул его в прорезь для рта и затянулся. Под маской мышцы лица были постоянно напряжены, готовясь к встрече с миром.

– Тебе в этой штуке не жарко?

– Постоянно.

При свете дня он впервые заметил, что ее чернющие волосы явно крашеные. Он остро, до умопомрачения, ощущал близость Тиры. Возможно, в ее отсутствие он мысленно зондировал ее тело, даже не подозревая об этом. В последние дни жизнь по соседству с Телеграф-авеню приводила Бруно в безотчетное воодушевление, как будто Тира следом за Столарски исчезла из города. Прошлое и будущее куда-то уплыли, оставив для него лишь помаленьку расширяющуюся орбиту хождений по кафе и тротуарам, во всяком случае, пока он не израсходовал все двадцатки. Он даже как-то дошагал до своей старой школы и потом стал бесцельно ходить через Пиплз-парк, как будто эти районы Беркли не вызывали у него никаких щемящих чувств. И вот явилась Тира и предъявила ему неоплаченный вексель.

Вырулив со двора, Тира поехала по Шэттак-стрит на север. После пары затяжек он протянул ей косяк и взглянул под ноги, сделав вид, что собирается бросить на пол.

– Валяй, – разрешила она.

Странное дело: хотя «вольво» явно не мыли с его последней поездки, гора недокуренных косяков исчезла с коврика. Он кинул новый окурок на коврик, замусоренный обертками от конфет, скомканными бумажными салфетками и полосками пластыря с темными кровавыми пятнами.

– Ты сдала окурки на переработку?

– Один из прихвостней Кита знает, что я оставляю машину незапертой. И подбирает их для своих нужд. Это только один из множества безвозмездных способов поддерживать здешний механизм в рабочем состоянии.

– Личный помощник босса?

– Хуже. Просто его сотрудник-урод. Крутится вокруг меня на своем велике, разнюхивает, воображает, будто я его не замечаю. Революционер хренов, твой сосед Плайбон. Насколько я знаю, за то время, что мы не виделись, ты неоднократно посещал его гостиную и веселился с ребятами.

– Погоди… Что, Гэррис Плайбон работает на Кита?

– Шутишь? А ты думаешь, Кит согласился бы иметь конкурента в бургерном деле и не контролировать его? Но эта информация не для всех. Людям нравится думать, что они показывают Киту язык, пожирая анархистские слайдеры.

– А я считал, что они с Плайбоном заклятые враги.

– Одно другого не исключает. Масса людей получают зарплату у своих заклятых врагов.

Они въехали в Нортсайд. Бруно сидел, тупо глядя вперед, обалдев, чувствуя, как горят щеки под маской. А Тира продолжала тараторить без умолку.

– Кит называет это сценкой из сталинской пьесы. Зачем тратить силы и проникать в тайный диссидентский кружок, когда можно просто создать его самому и посмотреть, что получится.

– А Плайбон в курсе?

Она шумно фыркнула – так воздух выходит из проколотой шины.

– А сам-то ты как считаешь?

– Куда мы едем? – спросил он, меняя тему. Вряд ли она везла его на секретную квартиру для допроса.

– А я все думала, когда же ты спросишь. Я подготовила для тебя сюрприз. Правда, ты одет неподобающим образом, хотя правильнее сказать, что ты ни для чего не одет подобающим образом.

– Мне гадать или ты скажешь? А надеть на голову мешок не надо?

– У тебя на голове уже есть мешок. Я забронировала столик в Chez Panisse.

Второй раз за последнюю минуту Бруно потерял дар речи.

– Что скажешь? – Теперь голос Тиры чуть дрогнул, выдав неуверенность, которую ее многословные потуги на остроумие должны были замаскировать. Или же она просто заранее все мастерски рассчитала – почему Бруно должен забыть о своей паранойе? – В кафе, – добавила она, словно уговаривая его. В ресторане с его недешевым сет-меню их пара бросалась бы в глаза. А кафе было более демократичным, там можно было остаться незамеченным, спрятаться от посторонних.

– Моя последняя трапеза перед?…

– Чем?

И почему она должна понять его шутку? Он подумал, что не стоило бы тратить усилия и объяснять ей, почему в своих фантазиях он представлял ее сотрудницей полиции.

– Ладно, давай поедим.

– Тогда лезь и жуй!

– Прости, не понял…

– Ну, как панда – он же лазает по деревьям и жует листья. – Она улыбнулась. Чем глубже они забирались в чащу взаимного недоумения и недопонимания, тем больше она чувствовала себя в своей стихии.

– Я больше не лазаю и не жую, – ответил Бруно и тронул свою футболку. – Я теперь только держусь за ветку.

– Клево, будем держаться вместе. Только дай мне найти место для парковки.

Бруно прекрасно знал, что даже в кафе меню было составлено с таким расчетом, чтобы посетители заказывали недешевые гастрономические изыски, но Тира сразу пресекла попытки официанта предложить им блюда от шефа и заказала розового шампанского. Бруно предположил, что деньги, даже шальные, всегда могут приобрести то, что требуется, и они же смогли превратить Chez Panisse в нечто большее, нежели обычный коктейль-бар, точно так же, как в Сингапуре, деньги смогли оплатить шикарный номер в дорогом отеле и пакет простецких бургеров. А в данном случае деньги купили молчаливое нежелание клиентов и персонала разгадывать тайну человека в маске.

Правда, Бруно почувствовал, что его появление в кафе вызвало волну любопытства. Он приспустил капюшон, чтобы увеличить себе обзор и не производить странного впечатления, позволив любопытным исподтишка разглядеть его уши и шею и убедиться в том, что он – человек. Он не поглощал шампанское с такой же скоростью, как Тира, но и не отставал от нее, слушая вполуха ее левацкие бредни и жадно набрасываясь на закуски: картофельную пиццетту с молоками форели, кростини с куриной печенью и горошком – совершенно не сочетавшиеся с розовым шампанским, которое Тира постоянно подливала ему в бокал. Бруно терзали галлюцинации, будто и официант, и сотрудники, пробегавшие мимо их столика на кухню, были его старые знакомые: беспутный наставник Конрад, молодые официанты и уборщики посуды, сушефы, чьих имен он уже не помнил. Но все они, разумеется, сейчас были бы постаревшими, как и сам Бруно, хотя и не такими старыми развалинами. А эти лица были молоды не потому, что время для них остановилось, но потому что тех, прежних, сменили новые вариации. А кто сменил Бруно?

Тира ни в какую не поддавалась на поползновения официанта навязать им блюдо дня или вызнать, понравилась ли им та или иная закуска, словно намеренно бравировала своей бестактностью. После того как они практически опустошили вторую бутылку, она вцепилась официанту в рукав и притянула к себе – ну, вылитая сотрудница полиции в подпитии.

– Когда-то это место считалось приличным! – произнесла она заплетающимся языком.

– Я могу вам что-то еще предложить?

– Нет, просто раньше это было особенное место. А теперь оно стало заурядным. Вы и сами это знаете, да?

– Я считаю, что мы до сих пор особенные.

Формулировка официанта подразумевала несколько выводов на выбор.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Вот видите! Александер, скажи ему!

– Все было великолепно, – отозвался Бруно.

– Он тут раньше работал, понимаете? Так что он член секты, как и вы. Но ирония в том, что ему лучше знать, чем кому-либо еще, куда лучше, чем мне. Он ведь тогда тут работал. А сейчас это заурядное заведение.

– Позвольте я унесу это? – вежливо проговорил официант, найдя повод закончить беседу, и начал собирать пустые тарелки.

– У вас есть галета с персиками? – не унималась Тира.

– Сегодня нет.

– Я хочу галету, любую, какая есть.

Финал их трапезы был смазан. На десерт они ели что-то шоколадное под сладкое вино. Если Тира и заплатила, то Бруно этого не увидел. Вероятно, она положила на блюдечко пластиковую карту. Или у Столарски здесь был личный счет, если такое возможно. Сгустились сумерки, Бруно был немного пришиблен от выпитого, и, хотя ему стоило бы опасаться подвыпившей Тиры за рулем, он почти не помнил, как они добрались до «Джека Лондона». Она поднялась к двери его квартиры, не спрашивая разрешения. Но по крайней мере, она подождала, когда Бруно достанет свой ключ.

Слишком яркий верхний свет в комнате он не стал включать и зажег подсветку в кухонной зоне.

– У тебя есть что-то?

Он услышал, как она со стуком сбросила туфли на пол.

– Мне больше не стоит пить, да и тебе тоже.

Он налил им воды из-под крана в пустую банку из-под джема, позаимствованную у Гэрриса Плайбона.

– Ты прав, я напилась. Давай-ка покурим и расслабимся.

Прежде чем он успел попросить ее не дымить в квартире, она достала зажигалку и прикурила.

– Итак, помнишь, что ты сказал про «Ютьюб» и триктрак?

– Ну, более или менее.

– Так вот, я проделала то же самое, что и Кит. То есть я не заходила на «Ютьюб», как он, а облазила учебный сайт «Триктракология».

– Мне такой сайт не известен, уж прости, если я с тобой груб.

– Груб, глуп, скуп и всем моим потугам дает отлуп!

– Прости, не понял…

– Ты самый учтивый мужчина из всех, кого я встречала, Александер. В этом плане твой недостаток делает из тебя калеку.

Тира положила на кровать раскрытый чемоданчик с комплектом для триктрака. Обернувшись к ней, он увидел, как она с полнейшим равнодушием отбросила в сторону берлинский камень.

– Я так освоилась с игрой в последнюю неделю, что продула пять тысяч в интернете, так что можешь мной гордиться.

– Да, это серьезное достижение. – Он скинул кеды, стянул толстовку и бухнулся рядом с ней на кровать.

– Уверена, что ты обдерешь меня дочиста за три-четыре партии.

– Мы что, играем?

– Ага. – Она протянула ему косяк. – Правда, никак не могу запомнить, как расставлять эти хрени. Наверное, классика для тех, кто играл только онлайн, да?

– Не уверен, что это свойство можно назвать классическим.

Он встал на колени рядом с ней, повинуясь позыву выровнять расставленные ею кое-как фишки на доске – и толком не зная, сможет ли он этим ограничиться. Затянувшись разок косяком и опасаясь последствий дальнейших затяжек, он поспешил вернуть ей сигарету. Но она отрицательно покачала головой.

– Ты испытываешь отвращение к чужой слюне?

Вот чем можно было бы объяснить происхождение неисчерпаемого клада Плайбона, эту кучу недокуренных косяков, сваленных на резиновом коврике «вольво» с пассажирской стороны.

– Я очень даже люблю чужую слюну, – ответила Тира. – Если она принадлежит правильному человеку. А вот моя собственная слюна вызывает у меня отвращение. Мне не доставляет удовольствия влажный кончик скрутки.

И Бруно затушил косяк, как и в прошлые разы, примяв его кончиками пальцев и уже привыкнув к болезненному ожогу. Если напрячь память, так он мог вернуться к школьным годам. Тем не менее перед ним лежала доска, розоватая, манящая, обещая, как всегда, перенести его в иные сферы. Камень из берлинской брусчатки, как ни странно, несильно расцарапал поверхность.

– Значит, на этот раз я должен выиграть очередной транш двадцаток?

– Не-а. Ты играешь не на деньги, а на мою одежду.

– Как это – твою одежду?

– Будешь ее снимать с меня, глупый. И не отнекивайся, ты меня щупал глазами весь ужин. – Тира подперла груди рукой и приподняла их, и они теперь показались ему близнецами-младенцами, умоляющими, чтобы он их обнял покрепче. Груди прижались друг к дружке у выреза ее просвечивающей полиэстеровой блузки – той мистической границы, которую Бруно, нет сомнений, всю истоптал откровенными взглядами.

– Давай, триктракни меня, триктракни двойным и тройным выигрышем, чтобы я оголила сиськи!

Он шумно отхлебнул воды из стеклянной банки и почувствовал, как замочились края прорези для рта. Было уже поздно напяливать на голову капюшон, да и шампанское его разгорячило. Капюшон ему больше не нужен. Фишки были расставлены, и Тира выбросила на доску светлые кости. Выпали две четверки.

– Принято выбрасывать только одну кость, чтобы определить, чей первый ход.

– Я же ни разу не играла с живым человеком, так что не знаю, как принято. А ты ради забавы можешь сделать для меня исключение, страшила!

Бруно пожал плечами. Она сдвинула светлые фишки в сильную стартовую позицию. Он выкинул свои кости, выпало два-три, и он поставил темные фишки в свой «двор», избрав тактику ленивого продвижения. Еще не время для более наступательной игры. Сначала он должен понять, какие уроки она усвоила, и немного подождать, пока не выветрится хмель. Что бы его с Тирой ни связывало, их связь возникла давно, задолго до начала этой игры. Она права: он может сделать для нее исключение ради забавы. Если он добьется унижения Тиры, выиграв у нее, он также сможет, возможно, восстановить неприкосновенность квартиры 25, что, впрочем, предполагало ее способность к унижению.

Она сразу предложила удвоить ставки. Под маской он удивленно вздернул брови.

– К чему такая спешка?

– Нам надо придать игре смысл. Или, знаешь ли, сдавайся, если чувствуешь, что проигрываешь.

Бруно принял ее предложение, а затем сделал прайм на пяти[59]. Ей не везло. Он наблюдал, как она в панике мечется по доске, потом поймал и уничтожил оставленный ею блот. Игра приобрела спринтерский темп, и Тира явно отстала. И вместо того чтобы удвоить ставку и оторваться еще дальше, Бруно позволил ей отыграться. Она гневно чертыхалась на кости, не совершавшие для нее чуда.

Потом, когда Бруно поставил последнюю фишку на финальную позицию, она стащила с себя носки и бросила их один за другим ему в голову. Он пригнулся.

– Если я правильно интерпретирую международные правила игры в триктрак на раздевание, носки считаются одним предметом одежды, а не двумя.

– Верно. Ты выиграл одну партию.

– Но ты же удваивала ставки. Для этого и используется удваивающий кубик. Так что кроме носков я еще выиграл и твои штаны. Спасибо!

– Если бы ты внимательно изучал международные правила игры в триктрак на раздевание, или любой другой игры на раздевание, ты бы, твою мать, знал, что проигравшая вправе снять все, что ей заблагорассудится.

С этими словами Тира расстегнула блузку и сбросила ее на кровать, выпустив на волю массивный и замысловатого вида черный бюстгальтер, и он тотчас представил в разных ракурсах то, что в нем помещалось.

– Ты по-настоящему оценишь эти правила, когда сам проиграешь, – добавила она.

– Учитывая, как ты играешь, моя очередь проиграть не наступит никогда.

– Да пошел ты! Я буду чувствовать себя оскорбленной, если ты скажешь, что тебе не хотелось снять с меня блузку, впрочем, ты же не из тех чудаков, кто из чувства противоречия предпочитает наблюдать за обратным процессом. Уверяю: тебе понравятся мои сиськи!

– Самопожертвование – так это обычно называет Эдгар Фальк.

– А, твой извращенец Гэндальф? Уж кто-кто, а этот старый педик знает наверняка.

Бруно расставил фишки заново и воспользовался правом кинуть кости первым. Выпало шесть-три, и он снова двинул фишки широким фронтом, вынудив ее обороняться. Он ощутил, как ее слабая игра снижает его тонус, пришибая его так же, как шампанское и марихуана. Но теперь никакое помутнение не висело преградой между ним и доской, как и между ним и телом Тиры, и он внимательно изучал ее повадки. Она вела себя как подросток на экзамене, слегка высунув язык, когда бросала кости, потом надолго задумывалась, прикидывая варианты. Познав азы игры на компьютере, она не научилась принимать в расчет реакции и мимику противника. Она напоминала тех самоучек, постигавших премудрости триктрака в режиме онлайн, которые в последние годы все чаще встречались Бруно в клубах, но ее ходы выдавали безнадежную глухоту к красноречивым командам игральных костей.

На этот раз Бруно взялся за удваивающий кубик. В любом случае это был акт милосердия – если Тира была достаточно догадлива, чтобы отказаться, ей бы не пришлось сбрасывать новый предмет одежды. Если бы она приняла предложение удвоить ставку, этот фарс закончился бы быстрее. Она бросила на него загнанный взгляд.

– Не удивляйся, – спокойно заметил он. – Так играют в эту игру.

Она скорчила гримаску, взяла кубик – и тем решила свою судьбу. Бруно собирался сделать гаммон, то есть удвоить очки в конце игры. В последний момент выпавшие на костях две шестерки позволили вернуть в «дом» одинокую светлую фишку, а другую – снять с доски.

– Опять два предмета, – напомнил он.

Она расстегнула бюстгальтер, встала на кровати, нависнув над ним, и рывком скинула джинсы. Ее трусики, оказавшиеся у него прямо перед глазами, не гармонировали с бюстгальтером – розовые, из тонкого хлопка, ношеные. И не узенькие, а большие, прямо бабушкины трусы, хотя и не такие облегающие, чтобы скрыть черную поросль в паху, которая окаймляла трусики на ляжках и внизу живота, при этом на внутренней стороне ляжек волосы тянулись широкой полоской, вверху превращаясь в узкую тропинку. Бруно поймал себя на том, что мысленно сравнил цвет бюстгальтера под просвечивающей блузкой с порослью, торчащей из-под трусиков, и ему пришло в голову, что, как и бюстгальтер, черный лесок в ее паху нахально проглядывал из-под тонкой хлопчатобумажной завесы. Черный лесок сам по себе был соблазнительным заслоном, дразнящим обрамлением влекущей плоти. Но на самом деле настоящим заслоном служило рассеянное сознание Бруно: эти глупые сопоставления, эти попытки избавиться от своих желаний и от признания себе в том, что он не в силах отвлечься от ошеломляющих подробностей обнаженного тела.

Избавившись от штанов, Тира изящным прыжком вернулась обратно за доску и села, скрестив ноги. Ее трусики растянулись, заслон стал почти прозрачным. Странное дело, Бруно уставился на единственную деталь ее одежды – и подумал, что это и есть проявление той самой фатальной учтивости, в которой она его уличила, хотя при этом он пялился на ее промежность. Тем не менее взгляд Бруно застили ее груди и живот – три полушария, словно три глаза, воззрившиеся на него. И никакого мутного пятна между ним и ею, которое могло бы его спасти. И хотя он подался вперед, чтобы расставить фишки и взять стаканчик с костями, игральной доске следовало десятикратно увеличиться в размерах, чтобы он смог притвориться, будто ничего не видит, или чтобы она не перехватила его взгляд.

– Твоя очередь кидать кости, – хрипло проговорил он.

Полоса везения Тиры началась с двух шестерок. Она сыграла правильно – что было несложно – и перед следующим броском костей предложила Бруно удвоить ставки. Он не стал отказываться. Он опять выдвинул фишки вперед на тот случай, если выпадет удачная комбинация костей – он играл медленно, на автомате. Но на сей раз она удачно выбросила кости и смогла выставить на бар две его незащищенные фишки. И очень скоро она сделала отличный прайм, закрыв шесть соседних пунктов. Неужели ее нагота так влияла на выпадающие комбинации? Да нет же, это его мозг был предательски затуманен ее наготой. Бруно предположил, что, играя в таком неагрессивном стиле, он, сам того не ведая, преподавал Тире урок блокирования фишек противника, прямо как по учебнику, тем самым подтягивая посредственного противника к своему уровню.

Судьба, безжалостная к его промахам, дважды вознаградила Тиру, позволив выиграть у него с двойным счетом, когда она сумела снять все фишки с доски. После этих двух гаммонов ему пришлось снять с себя практически все: носки, штаны, футболку «ДЕРЖИСЬ». Но он был лишен чувства стыдливости. Его тело могло бы сморщиться и усохнуть от истощения, но пребывание в клинике убило в нем всякое смущение. Это ведь просто тело, жалкий предмет, мчащийся сквозь время, так что если его тело чего-то и лишилось, то не одежды, вовсе не одежды.

Бруно остался должен Тире еще один предмет одежды, и он встал перед выбором, который теперь казался пустяковым. Он стянул трусы, представ перед ней в одной лишь маске. Он даже не заметил, как его член налился кровью и отвердел. И встал, слегка покачиваясь, точно солдат в карауле. У него это была первая эрекция за все время существования его нового «я».

– Наконец-то на сцене появились марионетки!

– Марионетки?

– Так их называет Кит.

– Что называет? Пенисы?

– Гениталии, обоих полов. Они же марионетки. Валяются, как тряпочки, пока не начинается шоу. – Тира протянула над доской руку и обхватила его член, словно для рукопожатия. Бруно задохнулся, ощутив почти невыносимое удовольствие. А когда выдохнул, она сжала его крепче, слегка подергала и выпустила. И как ни в чем не бывало принялась расставлять фишки на исходные позиции – прилежная ученица.

– Мы разве не закончили?

– Еще нет, Иосиф Прекрасный! – И она указала пальцем на его маску.

Ему выпало два-один, и он сделал первый ход задними фишками. Тира, прежде чем бросить кости, потрепала его член еще раз.

– Перестань!

– А ты не торчи! – выпалила она, резко хохотнув.

– Я не могу играть, когда ты меня трогаешь!

– Отлично. – Она выбросила кости: три-одно – и закрыла пункт в своем «доме». – Тогда буду трогать себя. – Ее ладонь скользнула по ляжке к промежности, и она запустила пальцы в трусики.

– Я уже не могу понять, проигрываю я или выигрываю, – заметил Бруно, издав жалобное хныканье – совсем не то, что он хотел. Он кинул кости и с трудом понял, что выпало. Его фишки, словно оказавшись в невесомости, воспарили над доской и поплыли перед глазами.

– Возможно, и то, и другое одновременно.

– Я бы не отказался от шоу марионеток, – глухо выдавил он, но она услышала.

Тира сжала в пальцах удваивающий кубик и протянула ему.

– Сдавайся – и посмотрим.

– Но у тебя еще кое-что осталось на теле… одежка, прикрывающая…

– Тогда сдадимся вместе. – Тира опять потянулась к его промежности и обхватила головку. От ее прикосновения член вполне мог бы сам по себе взмыть вверх к потолку. Другой рукой она медленно стянула трусики с ляжек и подалась вперед, сбив фишки с доски.

– Раскрой рот, – скомандовала Тира. Он повиновался. Она сунула ему между зубов трусы, а затем стала нащупывать у него на затылке застежки маски. – Где у этой штуковины молния?

– Молнии нет, – пробубнил он сквозь кляп.

– Неважно. – Она рывком расстегнула застежку-липучку, сдернула маску с его черепа и, скомкав, бросила вместе с запашистым бельем – последние предметы их одежды.

Тира провела кончиками пальцев по отвердевшим шрамам вокруг его глаз.

– Нежнее!

– У меня были туфельки из крокодиловой кожи, потрясающие, они лежали в чемодане, который потеряли или украли в Коста-Рике! До сих пор их жалко. У тебя кожа на ощупь как у тех туфель.

– Я еще не законченное произведение. Я смягчаю крокодиловые части лица витамином Е.

– Ты никогда не будешь выглядеть как раньше, Александер. Эту маску тебе никогда не снять.

Она что, выудила эту мысль из его головы? Он никогда не подозревал в Тире таких способностей. Но теперь, когда его голова лишилась панциря, все было возможно.

– То, что вверху, то и внизу, – сказал он и, сняв ее руку с пениса, опустил к давнишним шрамам у его основания.

– Ты все равно чертовски красив, – произнесла она.

– Спасибо.

– А теперь ощути вот это, – Тира приложила ладонь Бруно к своей промежности, но в последний момент удивила его, сместив ладонь влево. В густом лесочке между ляжкой и пахом он нащупал под шелковистой кожей твердый бугорок размером с мячик для гольфа.

– Киста, – пояснила она. – Она неопасная, и уже много лет.

– Ясно, – он погладил подкожный бугорок, покраснев от смущения.

– Мне сказали, что ее можно удалить, – с вызовом продолжила она. – Но я отказалась, она мне не мешает.

Если это была проверка, он с легкостью ее прошел.

– У тебя удивительная кожа.

Доска была сдвинута к скомканным носкам, берлинскому камню и пустой банке из-под джема. Одна кость и фишка затерялись в простынях во впадине продавленного старого матраса и теперь слегка постукивали под телами Бруно и Тиры. Она была крепкой и вместе с тем текучей, как вода, ее руки пугающе мускулистыми, а соски, точно юркие язычки, скользили по его коже, ляжки были влажными и гладкими там, куда проникали его пальцы, а за ними и он… Похожее на мячик для гольфа уплотнение под кожей тоже как будто плыло, податливо соприкасаясь с ним, и ему было приятно, а не противно: ведь это была особенность ее тела, а не изъян. Тира, обычно такая говорливая, на этот раз не кричала и не стонала. В тишине их двойное дыхание звучало в унисон с пением пружин складной кровати. Мысли Бруно словно перетекали в ее мысли, во всяком случае, изливались далеко за пределы его тела.

При неярком свете кухонных лампочек, который он заслонял своим телом, невозможно было разгадать выражение ее лица.

– Меня как будто… проглотили, – проговорил он.

– Ешь или будешь съеден, – прошептала она. – Поймай и сожри. Таков наш девиз.

– Наш?

– Так Кит говорит.

– Мы можем не впутывать сюда Кита? – Бруно уже не забавляли ни марионетки, ни что-либо иное, отмеченное надоевшим ему лейблом Столарски. Он и так не избавился от подозрения, что Тира и Столарски – это один и тот же человек или что они оба относятся к нему одинаково. Если у него не было какой-либо иной причины трахать Тиру, то это могло быть просто желание вбить между ней и Столарски клин тайны.

– А почему?

– Ну, потому что тут он ни при чем.

Тира коротко хохотнула. Она оттолкнула Бруно и откатилась от него – ею овладело новое настроение, и это явственно ощущалось как пар или мороз на коже.

– А в каком это смысле Кит тут ни при чем?

– Он же уехал из города. – И Бруно махнул рукой в сторону Телеграф-авеню, коммерческой империи, которой правил Столарски, но которую тот милостиво покинул на радость мышам, сразу пустившимся в пляс. По крайней мере, в квартире 25, на их тайной явке. – Не хотелось бы делать поспешные выводы, но я решил, что он тебя бросил.

– Уж не знаю, что ты там решаешь или куришь. Может быть, мох? Кит вернулся на пару дней. И между прочим, он хочет видеть тебя в своем офисе завтра.

– В своем офисе?

– Ага. – Теперь Тира указала куда-то в сторону, но не рукой, а подбородком. – В «Зодиаке». – Она выгребла свою одежду из скомканных простыней и разбросанных фишек. Ловким движением рук набросив лямки бюстгальтера на плечи, она застегнула его на спине. – И еще он сказал, что раз ты здоров, то бесплатные завтраки кончились. Собственно, я и пришла, чтобы сообщить тебе это.

Книга третья