I
В пору бурной юности Александер Бруно воображал, что у жизни есть лицевая сторона и оборотная. Оборотную сторону воплощало все то, что он видел вокруг себя в Сан-Рафеле, потом в Беркли, в Пиплз-парке и на Телеграф-авеню; в этой изнаночной жизни были его мать и два хозяина мастерской, обитавшие среди белой гипсовой пыли и унижавшие Джун, и домовладелец, старавшийся захаживать в их квартиру на Честнат-стрит в его отсутствие, и зловредные учителя государственной школы, которые держали его в строгости, и другие дети, которых учителя тоже держали в строгости, и сердобольные волонтеры, работавшие в столовках для бездомных, куда частенько забегала Джун за бесплатной едой.
На первых порах Бруно пришлось с превеликим трудом продираться вглубь, туда, где жизнь била ключом, – в мир уборщиков посуды и официантов в «Спенгерз», а потом Chez Panisse, с их дешевыми колесами и скабрезными шуточками, которыми они обменивались за спинами посетителей. И там он мог наблюдать за лицевой стороной жизни тех, кого они обслуживали, словно стоя позади прозрачного зеркала, оставаясь на своей, изнаночной, стороне. То была зона привилегий и роскоши – единственное место, куда стоило попасть. Или так он тогда думал. И если раньше Бруно никогда не подвергал эту убежденность сомнению, то теперь, после того как во время операции он оказался на краю смерти и благополучно вернулся, на смену прежней убежденности пришло новое понимание. Пусть Кит Столарски был императором пластикового фасада Телеграф-авеню – ее лицевой стороны, абсолютно лишенной какого-либо шарма, но ведь Гэррис Плайбон – король изнанки Телеграф-авеню. И именно на эту сторону попал Бруно или пал – с радостью. И дело не в том, что он с удовольствием окунулся в прошлое, некогда им отброшенное, точно застрявший в ботинке камешек. Бруно перестал думать о том, что стало с Джун или с его школьными приятелями, а их помимо Столарски было немало, или с коллегами-официантами, или даже с Конрадом. Бруно не нуждался в том, чтобы в Беркли о нем помнили. И здесь, в «Кропоткине», он почувствовал себя вернувшимся в тот вневременной чудаковатый полусвет, к которому всегда принадлежал. Этот ресторанчик – обычный театр. Уходя, Бруно сунул маску и веревку с петлей в ящик, набитый кухонными прихватками. И на улице вмиг стал неузнаваемым для тех самых студентиков, кто еще час назад, завидев его за прилавком, шутливо обращались: «Эй, мертвяк!» Он забросил и свою медицинскую маску, став обычным человеком со шрамами. Его лицо все еще было ему непривычно, когда он на ходу замечал свое отражение в витринах. Но и прежнее лицо точно так же неприятно бы его поражало. Ведь это и впрямь поразительно: мертвец, а живой.
Бет Деннис вернулась из Чикаго и снова появилась в квартире Гэрриса Плайбона. После временного изгнания Бет с факультета риторики и утраты места менеджера торгового зала в «Зодиаке» ее гладко зачесанные черные волосы и свирепые очки выглядели куда менее забавными, скорее угрожающими. И сексапильнее – в стиле гангстерши 1950-х или старосты корпуса женской тюрьмы из старого боевика. Она была под стать Бруно – очередным солдатом тайной армии Плайбона. При первой же возможности, ковыряясь в котелке с нескончаемым супом Плайбона, Бет проявила живой интерес к Мэдхен Абпланальп. Они же вступили в забавный заговор: Мэдхен воспользовалась авиабилетом, из-за приобретения которого Бет осталась на бобах. Кроме того, Бет говорила по-немецки. Поглощенные беседой, обе забыли обо всем, но Бруно все равно не понял бы ни слова, даже если бы они не укрылись за завесой взаимного восхищения друг другом.
– Alexander ware perfekt fur dein Bankautomatenprojekt. Das Blode ist nur, dass er kein Girokonto hat…[69]
Бруно, радуясь своей невидимости, вылавливал из плошки плавающие куски, пытаясь разгадать рецепт супа. Он обнаружил, как обычно, обрезки моркови и сельдерея, а еще миниатюрные щупальца, лохматые желтые мидии и тминные зернышки. Этот суп – картина моей нынешней жизни, подумал Бруно. Этот суп – я. В какой-то момент крошечное морское чудовище… но вдруг попадается ломтик вареной картошки… Тем временем Плайбон вернулся из кухонного отсека с небольшим пластиковым контейнером, наполненным косяками, заново скрученными из окурков, которые он собрал с коврика в машине Тиры Харпаз. В своей новой жизни Бруно везде оказывался одурманенным травкой – занятно, что марихуана была единственным наркотиком, который никогда его ни в малейшей степени не интересовал. Неважно: он теперь ассоциировал себя не с собственными пристрастиями, но лишь с теми, что были привычными и естественными в его нынешних местах пребывания – в «Слайдерах Кропоткина» и в жилой многоэтажке «Джек Лондон». Аромат древнейшей дури проник глубоко в деревянные половицы и плинтусы – и если у кого-то из обитателей дома вдруг истощился бы запас травки, наверное, вполне можно было откалывать щепки и курить их.
– Er kann meine Karte benutzen, um Geld abzuheben. Es ist vollig egal, wessen Konto das ist[70].
– О чем вы, черт побери, болтаете, а? – Но подчеркнуто раздраженная интонация, с которой Плайбон задал вопрос, не произвела никакого впечатления на обнимающихся Мэдхен и Бет.
Бруно еще не слышал ни одного упоминания об Алисии, хотя он бы не стал утверждать, что их отношения исключали то или иное поведение. У лесбиянок, как и вообще у людей, много непонятного. Что касается Мэдхен, то хотя его немецкая подруга и превратила квартиру 25 в интимное святилище с уютно горящими свечами и ароматными курениями, их с Бруно еженощные возлежания рядом друг с другом так ничем и не завершились. Но он не ревновал. Что бы это ни было, они все в этом участвовали. А может быть, Бруно и сам оказался адептом лесбийской любви. Впрочем, в глубине души он испытывал чувство вины за то, что желал Тиру Харпаз. Однако Бруно понятия не имел, где сейчас могли находиться Кит и Тира. Регулярные исчезновения были особенностью стиля правления Столарски на Телеграф-авеню: император отказывался являть подданным свое лицо. А может быть, он был естествоиспытателем, скрытно взирающим с высоты, как мышки копошатся в его лабиринте?
– Я просто рассказывала Мэдхен, как снять наличные в банкомате, – лениво пояснила Бет. – Она считает, что Александер идеально для этого подходит.
– Идеально для чего? – спросил Бруно, завороженный изучением супа.
– Гэррис – член группы контрслежения восточной части залива, – пояснила Бет. – Они планируют устроить банкам одну подлянку. Я хочу все это снять на видео. – Тут она сделала вид, будто направила на Бруно маленькую видеокамеру. – Сам объясни, Гэррис.
Плайбон глубоко затянулся косяком.
– Хотим сказать «приветик» камерам, встроенным в банкоматы. Только и всего. – И повар изложил детали своего плана: днем 15 мая, в годовщину протестов в Пиплз-парке[71], десятки людей в масках должны снять из всех банкоматов в Беркли по двадцать долларов. Эта точно скоординированная и абсолютно легальная акция может встревожить власти и спровоцировать их нервную реакцию.
– Девчонки дело говорят, – продолжал Плайбон. – Ты уже вылитый Лон Чейни[72]. – Он передал косяк Бет, та – Мэдхен, и комната наполнилась дурманящим дымом.
– Боюсь, у меня нет банковского счета, – произнес Бруно.
– Ты можешь воспользоваться моей картой, – сообщила Бет. – С учетом перенесенной тобой операции, уйдешь в несознанку, если что, и станешь все отрицать. Да это будет cause célèbre[73]. И для съемки ты классно подходишь – с такой-то офигительной внешностью. Высокий, зловещий, не в обиду будет сказано.
– Я не обижаюсь. Я высокий и зловещий.
Его рука погладила шрамы, изрывшие кожу вокруг носа. Когда-то один только Бруно мог видеть мутное пятно, застывшее между ним и окружающим миром. Теперь же, когда его уродство могли видеть все, Бруно забывал о нем.
– По-моему, это просто гениально, – заявила Мэдхен. – Я и сама с радостью пойду к банкомату и сниму деньги.
Но Плайбон покачал головой.
– Для тебя, как для иностранной гражданки, это слишком большой риск.
– Ладно.
– Если хочешь помочь, можешь поработать вместо меня и Бруно в закусочной.
– Ja, – ответила Мэдхен и, привстав с подушек, протянула ему окурок.
Плайбон поспешно обтер ладони о кухонное полотенце, положил остатки марихуаны себе на язык и сглотнул.
– Не пропадать же добру!
– Расскажи им про миллион в масках, Гэррис! – попросила Бет соблазнительным шепотом.
Бруно представил себе Плайбона сутенером, устроившим в своей квартире гарем с разбросанными по полу подушками и красным вином в стеклянных банках из-под джема.
Плайбон повертел ладонью – не будучи на работе, он по привычке мысленно держал в руке лопатку.
– Просто мне в голову пришла идейка. Ты ведь знаешь, что после событий в Сиэтле[74] власти на митингах протеста стали использовать средства распознавания лиц?
– Я не знал.
– «Черный блок», «Дзенгакурен», «Анонимус»[75] – все они скрывают лица. Сикхи снимают в аэропортах свои тюрбаны, а у нас преследуют чернокожих подростков в капюшонах и мусульманок в бурках. Как тебе идея марша миллионов в масках?
– С ума сойти!
– Точно, но этого не будет. В комитете сидят одни «зеленые», последователи Букчина[76]. В них нет ситуационистской[77] жилки! – Плайбон навис над Бруно. – Ты будешь есть этот суп или только пялиться на него?
– Я его вкушаю, – оправдываясь, пробормотал Бруно.
– Могу тебе его подогреть.
– Не надо, все отлично.
Плайбон скроил гримасу и отправился в кухонный уголок. Инакомыслие жилистого повара было подобно эпилептическому всплеску, до поры до времени затаившемуся в недрах его тела – возможно, это был результат давления инородного тела на какой-то участок головного мозга. Какой-нибудь Ноа Берингер сразу бы срубил важное новообразование в любом организме, после чего пациент долго бы привыкал к его отсутствию. Бруно, к примеру, отказался от роскоши, от собственнических инстинктов, от азарта игрока – всего того, что составляло глубинную суть его личности. И тем не менее он существовал, оставаясь пленником крупного странноватого тела, совершающего неуправляемое беспорядочное странствие во времени.
– Wir sollten ihn davon uberzeugen, auch am Millionen-Maskierte-Marsch, teilzunehmen[78].
Женщины вновь завели заговорщицкую беседу. Бруно не надо было понимать каждое их слово. То ли это было связано с проявившейся способностью к телепатии, то ли на него подействовал дурман травки, но он явственно ощутил, будто его обнимают руки всех присутствующих в святилище-гареме Плайбона, напоенном ароматами его похлебки.
– Ja, verdammt. Er sollte ganz vorne mitmarschieren[79].
Мэдхен улыбнулась, глядя на Бруно. Он тоже улыбнулся и подмигнул ей. После поездки на ванзейском пароме, после поцелуя над ее велосипедом, после того как звуки их голосов эхом отскочили от одиноких спутников связи, и пролетели тысячи миль, и омыли их израненные сплетенные тела, интимная близость с немкой все еще оставалась невнятной, зачаточной.
– Должно быть, сложно убеждать женщин в бурках, – предположила Бет, все еще размышляя о марше Плайбона.
– Неважно, кто скрывается под бурками, – отозвался Плайбон из кухни. – Например, вы, девчонки, вполне могли бы присоединиться к ним.
– Ja, почему бы и нет? – заметила Мэдхен.
Ее воодушевление говорило о том, что она и раньше много раз участвовала в маршах женщин в бурках. Мэдхен и Плайбон в воображении Бруно приникли друг к другу: долговязая ладная немочка, неубиваемо невинная, роняющая блестки. И бледный мрачный анархист, чьи локти напоминали заскорузлые ветки больного дерева, а глаза, точно у крота на свету, щурились и моргали, стоило ему снять свои нелепые окуляры с темными, как у бутылки кока-колы, стеклами. Это было невозможно и все же возможно, ведь как-никак человеческие особи вступают в любые мыслимые союзы. Их идиллия сгладила в Бруно чувство вины. Ему захотелось кинуться в бездну гадкого остроумия и твердых сосков Тиры Харпаз, припасть к магической кисте под кожей ее ляжки. Забросив под кровать доску для триктрака, он теперь мысленно передвигал людей, как фишки, на выгодные позиции. Мэдхен может стать в их паре локомотивом – эту фишку он, несмотря на огромный риск, выдвинул вперед. Бруно надо сыграть ею наверняка, ради собственного спасения. Сам же Бруно может оставаться и без прикрытия. Он, как всегда, был блотом, одинокой фишкой, отбившейся от других.
– А ты будешь классно смотреться, – заявила Бет. – Висельник во главе колонны.
– Я классно смотрюсь в любой ситуации, – пробурчал Бруно. – Вот почему никто не знает, что со мной делать.
Бет, с помощью Алисии и Мэдхен, тщательно подготовила Бруно для коронного камео в ее видеофильме. Она вручила ему свою дебетовую карту, заставила запомнить пин-код и дала пачку отксерокопированных записок, которые он должен был показывать представителям власти:
«Я – участник ненасильственного социального эксперимента и не имею ни намерения, ни желания каким-либо образом причинить вред какому-либо частному лицу или учреждению. Благодарю вас за проявленный интерес – и хорошего дня!»
Они также выбрали для него наряд: смокинг, брюки, белая рубашка и выходные туфли, которые сменили уже привычные ему спортивные штаны и футболку с надписью «ДЕРЖИСЬ». Плюс его медицинская маска – вместо мешка с веревкой. Акция не была комедией, и он не должен был восприниматься как «Повешенный работник закусочной». Мэдхен еще раз прошлась по его голове ножницами, подровняв линию волос над ушами и на затылке, и ее целомудренная заботливость напомнила ему о медсестре Оширо. Затем Бруно принял душ, тщательно побрился и примерил наряд, устроив генеральную репетицию перед видеокамерой Бет. В глубине души он надеялся, что катастрофическая нефотогеничность его облика сильно их разочарует. Смокинг придал Бруно неприступный вид, и его задержание представлялось столь же невозможным, как арест циркового фокусника посреди выступления. Раньше он использовал этот костюм для уклонения от налогов и вывода выигрышей из протекторатов и эмиратов; трудно было вообразить, что снятие двадцати долларов на глазах у всех нанесет урон его тефлоновой броне. В любом случае ему было приятно надеть ее на себя. Питаясь какое-то время только супом Плайбона и крадеными слайдерами, Бруно похудел, обретя прежнюю форму, – и смокинг сидел на нем как влитой. Наверное, я выздоравливаю, подумал он. Он бросил взгляд на валяющийся под кроватью набор для триктрака, но играть ему было не с кем. Только слегка поскрипывали носки кожаных итальянских туфель – он надел их впервые с тех пор, как купил дешевенькие кеды. Он притянул к себе Мэдхен, нежно положив ладонь ей на спину, словно собрался закружиться с ней в вихре танго. Она засмеялась, когда он чуть наклонил ее назад. У него возникла эрекция. И ему было наплевать, заметили это обе лесбиянки или нет.
Да, он наденет свою маску для участия в их социальном эксперименте. Но это будет в последний раз. Буквально за одну ночь Бруно обрел жестокую красоту, куда более яркую, чем раньше, перед тем как хирург отворил дверь его лица. Ему захотелось, чтобы кто-нибудь назвал его Флэшменом – почему возникло такое желание, он и сам не знал.
Когда Гэррис Плайбон вернулся с вечерней смены в «Кропоткине», Бруно уже опять переоделся в футболку «ДЕРЖИСЬ» и снял туфли. Шлепая босыми ногами, он присоединился к обеим женщинам в квартирке Плайбона, чтобы отпраздновать будущую акцию – там уже стояли стеклянные банки с красным вином и дымился спасительный котелок с супом. Но к тому моменту, как они с Мэдхен вернулись в квартиру 25, его новообретенное возбуждение улетучилось, и оба мирно заснули. Но он ничего не забыл.
II
Когда Бет и Алисия, направив объектив видеокамеры на Бруно, вывели его из «Джека Лондона», Телеграф-авеню уже была похожа на взбаламученный пруд. Годовщина беспорядков в Пиплз-парке заставила коллективный психоз выплеснуться наружу, смешав в уличной толпе обитателей парка, праведно скорбящих и одиноких инвалидов, помоечных старателей и студентов, туристов и не проблевавшихся с утра пьянчуг. Кто-то, вооружившись мегафоном, толкал старомодную речугу о свободе слова, укладывая штабелями слова, которыми любой в нужный момент мог бы воспользоваться. Никто не слушал оратора. Слова извергались мощным потоком, но в то же время летели мимо цели – как это могло быть, оставалось загадкой. На авеню образовалась длинная пробка, когда кто-то выкатил на середину проезжей части палету на колесиках с укрепленной на ней пятиметровой куклой.
Бруно засунул медицинскую маску в правый карман смокинга, хотя вокруг него сновали люди с закрытыми лицами, вероятно, такие же, как и он, участники сегодняшней акции. На лицах других застыла лишь маска страдания. В нагрудном кармане Бруно лежали мобильный и сорок долларов – все, что осталось из конверта. А в брючном кармане, на удачу, камень из берлинской брусчатки. Если бы он прихватил еще и чемоданчик с комплектом для триктрака, то мог бы освободить квартиру для ее законного владельца, бросив там зарядный кабель для телефона и ворох ношеных футболок и спортивных штанов. Для него это была возможность уйти как можно дальше от «Джека Лондона» и больше туда не возвращаться.
Бет пятилась спиной сквозь толпы, заполнившие тротуар, фиксируя на видео проход мужчины в смокинге, покуда Алисия расчищала путь в людской массе, оберегая спину подруги. Мэдхен с ними не пошла, вместо того она устроила себе маленькое приключение, оставшись в одиночестве за прилавком «Кропоткина», так что и Плайбон мог преспокойно присоединиться к акции.
В полдень Бруно пристроился к шестерым активистам, собравшимся перед шеренгой банкоматов неподалеку от университетского кампуса. Все шестеро были в масках Гая Фокса. По их виду можно было предположить, что они пили всю ночь напролет, потому что все еле держались на ногах, вопили и цеплялись к прохожим, едва ли походя на участников мирной провокации, как ее накануне описывал Плайбон. Но в их компании высокий мужчина в смокинге и лаковых туфлях не привлекал ничьего внимания – как и предполагалось. Он олицетворял изнанку сенсации, оставаясь слепящим силуэтом в толпе, пустым пятном в ярком свете. Его застегнутая на липучки маска надежно скрывала лицо, но едва ли добавляла что-либо к его портрету, а возможно, даже и лишала его отчетливости. Может быть, ему больше бы подошел мешок с веревкой, оставленный в закусочной.
Бруно ввел пин-код, а потом отдал Бет карту и чек вместе с двадцатидолларовой бумажкой, но она вернула ему банкноту.
– Это счет моего отца, так что можешь оставить себе.
Они с Алисией ретировались на противоположную сторону улицы, все еще парализованной пробкой. Бет пятилась и снимала людей у банкоматов. Двое в масках Гая Фокса вступили в перепалку с охранником банка «Уэллз Фарго» – низкорослым мексиканцем, едва ли способным помешать акции. Вряд ли все происходящее могло попасть на встроенные видеокамеры банкомата, но Бруно еще вчера объяснили, что городская система слежения протянула свои щупальца повсеместно, как в казино. Так что даже мимолетная картинка беспорядков естественным образом могла бы стать поводом для публичного разбирательства и протеста, притом что неподалеку также происходили аналогичные, правда, незафиксированные столкновения. В любом случае Бруно был рад, что успешно выполнил свое задание. Стянув маску с лица, он запихнул ее в брючный карман, где лежал его берлинский камень-талисман.
Алисия одарила его сладкой улыбкой, сверкнув золотым зубом, и похлопала по рукаву.
– Ты молодец.
Он почувствовал себя псом, заслужившим лакомство в награду.
– Спасибо.
– Мы разошлем видео, – продолжала Алисия. Бет встала на цыпочки, подняв камеру повыше, чтобы сделать общий план возбужденной толпы. У банкоматов никого не арестовали – досадно! Зато на территории кампуса, у старых ворот Сейзера, вроде бы началось какое-то шебуршение.
– Пойдем туда, проникнешься духом протеста!
– Да я уже проникся, – кивнул он.
Бруно остался один, но тотчас окунулся в атмосферу зарождающегося уличного хаоса, вызвавшего у него желание поскорее сбежать. Усвоенное с детства знание нравов Телеграф-авеню говорило, что главные события начнутся тут с наступлением темноты. Он сам не понимал, так ли уж это важно для него. Сейчас важно было найти дорогу к «Слайдерам Кропоткина», проверить, как справляется Мэдхен с грилем, и вызволить ее, если это требовалось. У въезда на Телеграф появились оранжевые конусы, преграждавшие путь транспорту – и Бруно не мог точно сказать, кто их тут поставил, то ли городские власти, то ли сами активисты. И не он один. Кто-то приволок к конусам усилитель и подключил к нему электрогитару.
Бруно уже знал в лицо завсегдатаев «Кропоткина», но, одетый в смокинг и без маски, он проскользнул мимо них неузнанным. Заранее объявленные беспорядки не притупили голод любителей слайдеров, которые набежали сюда в обеденный час. Причем особенно много было среди них плотников. Их обслуживал, с характерным щегольством, Гэррис Плайбон, а вот Мэдхен не было видно. Плайбон орудовал за прилавком в полупрозрачной маске Рональда Рейгана – этот сувенир у него остался после собственного номера у банкомата.
– Так-так-так. Вот и наш Дэппер Дэн[80]. Ты умудрился сбежать от легавых.
– А где Мэдхен? Я думал, она помогает.
Плайбон-Рейган пожал плечами.
– Она получила предложение повыгоднее. Всегда меня кидают.
– Какое еще предложение?
Плайбон наклонил голову вбок и, сложив вместе большой и указательный пальцы, многозначительно пошевелил кончиками.
– Если сомневаешься, следуй за деньгами.
– Не понимаю.
– Великий вождь пришел и забрал немецкую скво.
Тут Плайбон ткнул большим пальцем через плечо – этим жестом он сопровождал свои рассказы о набегах на «вольво» Тиры Харпаз. «Люди, живущие на холме» – так он их как-то назвал. У Бруно екнуло сердце.
– Ты имеешь в виду Столарски?
– Ага. Когда я пришел, тут стоял его «ягуар». Фараон время от времени находит успокоение души в поедании пирамиды слайдеров, правда, он ни шиша не кладет в банку для чаевых.
– Что же произошло?
– Когда я вошел, они болтали. Он попросил ее выйти за дверь на пару слов, и я встал за прилавок. Минут через десять он вернулся один, отдал мне пакет, – тут Плайбон указал лопаткой на смятый пакет для слайдеров, лежащий в мусорном ведре, – и сказал, что они едут обедать.
– Как ты мог ему позволить?
– Позволить? Его высокопревосходительство повелитель зверей земных и рыб морских не спрашивал моего позволения.
– Ты же мог по крайней мере ее предупредить.
– Мэдхен, насколько я понимаю, большая девочка. И кроме того, товарищ, неужели я похож на того, кто советует другим, как им поступать? – Все это время Плайбон умудрялся переворачивать котлетки, резать лук, плавить сырные квадраты и засовывать все это в булочки, а готовые слайдеры складывать в обертки, руководя движением очереди едва заметными кивками и ухмылками. Наверное, из Плайбона получился бы отличный диктатор крошечного государства.
– Ты не знаешь, куда они поехали?
Плайбон опять пожал плечами.
– Скорее всего, он поит ее мартини в баре «Парагон» отеля «Клермонт». Идеальное место, чтобы сказать: «Смотри, детка, настанет день – и все это может стать твоим!»
– Он был один?
– Ой, что это с твоим каменным лицом? Шрамы побагровели. Был ли он один? Пока он не вывел ее отсюда, как кошку на поводке, да, он был один. А потом уже не один.
– Тиру не видел?
– Насколько мне известно, они никогда не ездят вместе. К тому же она не большая любительница «Кропоткина».
– Нам надо ее перехватить. Я имею в виду Мэдхен.
Брови Плайбона выгнулись арочками над очками, и он мотнул головой на вытянувшуюся до двери длинную очередь едоков.
– Даже если бы я в точности знал, где их искать, я все равно должен тут стоять до шести, пока не придет мальчонка. Слушай, спусти пары. Я уверен, что Столарски привезет ее обратно в квартиру. Особенно после того, как она задурит ему голову своей болтовней.
Стоя посреди закусочной в смокинге, Бруно представил, как сейчас перемахнет через прилавок и задушит Плайбона, привалив его спиной к раскаленному грилю. Но подобное импульсивное желание могло бы прийти в голову любому, только не ему, – например, одному из юнцов, бурно обсуждавших, взять ли им с полки горчицу или кетчуп, – и импульс быстро угас.
Он сидел один в квартире 25, глядя не на входную дверь, а на открытые окна. Издалека доносились обрывки речей, произносимых в мегафоны, и мелодий регги, прерывавшихся взрывами хохота или воем сирен. Нависшее над городом медленно темнеющее небо приобрело оранжеватый оттенок, словно где-то на холмах полыхал пожар. Его мысли путались. Он не ждал Мэдхен, понимая, что сегодня она не вернется, или убеждая себя в этом. Она и не вернулась. Может быть, он ждал прихода Плайбона. Он уже привык к приглушенному лязгу велосипеда, когда Плайбон выкатывал его из лифта в общий коридор и вел к своей двери. Но и тот не вернулся.
Тогда он отправился обратно в «Слайдеры Кропоткина». Теперь к уличному фонарю были прикованы цепями два велосипеда. Компанию Плайбону составил его новенький сменщик – Робин при анархисте-Бэтмене. Бруно вошел внутрь. Паренек суетился за прилавком, обслуживая шумную ораву несостоявшихся революционных активистов и сочувствующих, а освободившийся от рабочих обязанностей Плайбон честил их почем зря.
– Так вот как в наше время отмечают памятную годовщину волнений в Пиплз-парке. Да это все равно что судороги трупа Свободы. Славная годовщина теперь воспринимается как удачный повод разбить пару окон, стырить трубку для травы, кожаный ремень или потрепанные джинсы на память. Да у вас кишка тонка хотя бы перевернуть полицейскую машину. И это современная молодежь.
– Я тебя ждал, – подойдя к нему вплотную, тихо произнес Бруно.
– Так, ладно. Ты меня ждал. Вот он я.
– Мэдхен все еще… похищена.
– И что я должен в связи с этим делать?
– Отвези меня на холмы.
– Вообще-то мне надо побыть здесь, – заявил Плайбон. – Похоже, сегодня вечером у нас тут жизнь будет кипеть.
– Хочешь, я им расскажу, что ты работаешь на Столарски?
Лицо Плайбона вытянулось и приобрело кислое выражение, а глаза в линзах очков стали похожи на две огромные устрицы. Бруно не был уверен, что его шантаж сработает, но Плайбон вроде как передумал. Он обтер обеими ладонями покрытый испариной высокий лоб, потом сплел вытянутые пальцы и хрустнул костяшками. Взглянул на своего помощника.
– Сможешь справиться тут один полчаса или около того?
Паренек поднял вверх большой палец.
– Почему же нет?
– Одолжишь Александеру свой велик?
Возможно, свою роль сыграл решительный настрой Бруно. Или Плайбон почуял, что намечается нечто интересное, некая скандальная акция, которую он не хотел проворонить.
– Конечно. – Паренек порылся в кармане, нащупал ключ от цепи и перебросил его Плайбону. – Только повнимательнее, когда будешь ехать под уклон, задний тормоз не фурычит.
– Меня уклон не беспокоит, – насмешливо заметил Плайбон. – Ты сможешь проехать милю в горку по Юклид-стрит? Резиденция великого султана расположена около озера Анза.
– Естественно! – Бруно снова блефовал. Он понятия не имел, ни хватит ли ему сил, ни где находится озеро Анза.
– Тогда чего же мы ждем?
III
Дом в районе Кресент, в холмистой части города, фасадом стоял к холмам и поэтому был как бы без лица. В ночной темноте он казался возвышением над подъездной дорожкой, и под ним с трудом можно было различить высокую деревянную дверь и задние бамперы «ягуара» и «вольво», припаркованных на пандусе перед решеткой гаража. Низкая крыша дома сливалась с темной листвой с одной стороны, а с другой – с розовыми цветами, сияющими в лунном свете. Позади угадывался абрис холмов, окаймляющих каньон. Двое мужчин приблизились к дому на велосипедах. Первый, внушительного вида, лысый, в очках, был в велосипедном шлеме – он лихо взял подъем, остановился у конца подъездной дорожки и слез с велосипеда. Второй, рослый, в смокинге, без шлема, низко опустив плечи, вел велосипед, толкая его перед собой, как сани для собачьей упряжки.
Стрекотали цикады – или это невидимый трансформатор на телефонном столбе ритмично зудел в ночной тишине. Здешние дома все стояли фасадами к холмам, туда же выходили их панорамные окна и сдвижные двери, а со стороны улицы они казались глухими бункерами. Если бы мужчины подкрались сюда с противоположной стороны, со стороны каньона, точно местные койоты, они бы застали обитателей дома врасплох. Александер Бруно, во всяком случае, мог бы предложить так и сделать, если бы за время велосипедной поездки не выбился из сил и не расцарапался до крови – его смокинг пропотел, а брюки порвались на коленях. Довольно уже и того, что они сюда добрались.
Гэррис Плайбон прислонил велосипед к разросшимся кустам. Бруно последовал его примеру. Костяшки его пальцев тоже кровоточили: один раз на Юклид-стрит он свалился с велосипеда, и ему еще повезло, что он не ударился головой об асфальт или о припаркованный автомобиль. Он не чувствовал ни коленей, ни костяшек пальцев из-за опоясывающей его ребра жгучей боли – результат не падения с велосипеда, а короткой поездки по крутому подъему, после которой он бросил крутить педали и, вцепившись в руль, покатил велосипед в гору. Что-то, может быть его кровь, булькало в легких.
Бруно крепко сжал берлинский камень в кармане. Возможно, так он готовился учинить бунт в этой безмятежной и ненавистной державе. Правда, он не видел ни единого окна, куда можно было бы швырнуть камень. Но потом он заметил одно – стеклянный треугольничек над темной дверью, под козырьком крыши, в котором отражалась синева ночи и черная листва. Еще одно шпионское зеркало, за которым притаился Столарски и тайком следил за происходящим? Бруно взвесил камень в руке, выгнул запястье и кинул. Точный страйк – камень с тонким звоном разбил отражение. Берлинский талисман Бруно исчез в глубине дома. Но дом остался непотревоженным.
– Ты что делаешь? – прошипел Плайбон, как раз открывший правую дверцу незапертой «вольво» Тиры Харпаз.
– Заявляю о своем приходе, – запальчиво отозвался Бруно, который еще не мог отдышаться после усиленной работы педалями на протяжении, как ему показалось, многих миль.
– У него для этой цели имеется дверной звонок. Но мне нравится твой стиль, товарищ!
– Спасибо!
Бруно стоял в конце подъездной дорожки и вглядывался в дом. Улица позади них была тиха. Залив, ожерелье мостов, далекие башни – все, что они заметили по пути сюда, обогнув городской парк Роуз-гарден, осталось за холмом. И Беркли, с его многоквартирными домами, Пиплз-парком, был столь же далек от этого мирного оазиса, как берлинский Нойкёльн от Кладова. Бруно произвел единственный выстрел и остался ни с чем. У цитадели Столарски не было причины как-то отреагировать на его появление. Может, ему удастся снять «ягуар» с тормоза и откатить от гаража? Но Столарски едва ли оставил ключи в замке зажигания – это уж совсем маловероятно, да и машина была явно заперта.
– Плайбон, хренов хорек, это ты там?
Бруно не услышал, как щелкнула дверь. В темноте, скрываясь за дверью, стоял Столарски. Плайбон молчал.
– Какого хрена ты разбил мне окно?
И снова Плайбон не проронил ни звука. Бруно тоже не подал голоса.
– Ты не один? – Вероятно, он заметил два велосипеда в кустах.
– Не стреляй, – произнес Плайбон.
– Выходите на свет, чертовы уроды-анархисты.
– Тут их нет, Кит, – Плайбон скользнул на пассажирское сиденье «вольво», оставив дверцу открытой, чтобы его осветила лампочка внутри салона. Он поднял руки.
– Кто это там с тобой, а? Один из твоего революционного воинства, хорек хренов? Это и есть твое великое действо? Два чувака и камень? А где же плакат «Сожрите богатых!», а?
– Это я, – дрожащим голосом негромко произнес Бруно.
Он шагнул вперед и, обойдя распахнутую дверцу «вольво», оказался на виду.
– Господи воля твоя! Вы только поглядите на него! Одет по последней моде! Весь в крови и соплях да с запонками. Ты похож одновременно на доктора Франкенштейна и его монстра, точно вас сшили, как сиамских близнецов.
Когда Бруно приблизился, Столарски вышел из-за двери. В руке он держал пистолет, стволом вниз. Он был босой, в одной тонкой футболке. Под футболкой во тьме угадывались, словно эскизный набросок, очертания его гениталий – торчащий из волос пенис смахивал на второй саркастически наморщенный нос.
– Ты, хорек хренов, забирай свое добро и проваливай!
Голос Столарски изменился: стал вкрадчивым и беззлобным. Он непринужденным жестом махнул пистолетом, словно указывая Плайбону направление движения, – как будто стирал ненужную картинку с экрана. Плайбон как ни в чем не бывало набил карманы окурками с травкой.
– Мне надо вернуться в закусочную.
– Не сомневаюсь.
Плайбон вылез из «вольво», взгромоздился на свой велик и умчался прочь.
– Заходи, Флэшмен.
Бруно последовал за полуодетым хозяином по коридору, подсвеченному крошечными красными и голубыми лампочками, утопленными в плинтусы. Он слышал собственное свистящее дыхание. Коридор вел в большое помещение, озаряемое бледными бликами ночного неба. Когда они дошли до конца коридора, его взору предстало панорамное окно – этого следовало ожидать, но все равно его поразил открывшийся вид: теснящиеся верхушки деревьев, плотной стеной тянущихся на горизонте над головокружительной бездной под холмами, и совсем вдалеке круто уходящие вверх холмы на противоположной стороне каньона. Почва и скалы желтоватого цвета были покрыты редкой растительностью, а кривые деревца растопырились, точно скрюченные пальцы мультяшной ведьмы. Ущербная луна висела высоко в небе и серебрила смахивающие на волосатый пудинг ягодицы Столарски и содержимое комнаты: диванчик и кресла, книжные полки, репродукции в рамах, отдельно стоящий бар с бутылками, ведром для льда, смятыми салфетками и какой-то штуковиной в форме гондолы – не то увлажнитель, не то ионизатор воздуха, – низкий кофейный столик, на который хозяин небрежно положил пистолет, картинно крутанув его на столешнице, словно предлагая сыграть в «бутылочку».
– Хочешь выпить?
Бруно хотелось воды, но еще больше он хотел ничего не принимать от Столарски. Он помотал головой.
– Пластырь нужен?
– Нет.
– Тогда какого рожна ты сюда заявился?
– Где Мэдхен?
– Мэдхен в порядке. Ты что, ее евнух?
– Я хочу с ней поговорить.
– Прости, она не может сейчас говорить, в данный момент она занята. – Столарски согнул ноги в коленях, обеими руками обхватил гениталии, затряс головой и высунул язык. – Ты меня понял? За-ня-та.
Фыркнув, Столарски направился к бару и долил себе скотча в недопитый стакан.
– Да шучу я, Флэш. Она в полном порядке. Похоже, я заполучил себе новую личную ассистентку. Эти немцы такие четкие и дисциплинированные, у них это прямо врожденный инстинкт. Она поможет мне привести в порядок все мое дерьмо. Расслабься, тебе нужна разрядка! – Махнув рукой на диванчик, Столарски перехватил взгляд Бруно, устремленный на пистолет. И добавил: – Не обращай внимания. Наверное, я услыхал птицу или летучую мышь в чердачном окне. Я перепугался.
Столарски своей болтовней напускал туману, и Бруно было трудно собраться с мыслями.
– Она что, и правда будет… работать на тебя?
– Ну да, а почему нет? – Столарски повернулся к нему спиной и шагнул к панорамному окну. – То есть я, конечно, ляпнул первое, что пришло в голову, но можно сказать, она уже работает – если посмотреть на это дело под нужным углом зрения.
– А я не согласен.
– Разумеется, нет – потому что тебе чуждо чувство благодарности.
– А Тира здесь?
– Не-а, она умотала. У нее есть коттеджик в долине Сонома, она любит там время от времени прятаться…
– В винном хозяйстве в Глен-Эллен?
Резко обернувшись, Столарски ухмыльнулся.
– Как ты догадался?
– Она сказала, это ты туда уматываешь.
Бруно застрял между Тирой и Столарски, а может быть, и Плайбоном – в безумной паутине их взаимного вранья. Возможно, Столарски никогда и не уезжал из города – теперь, когда Бруно собственными глазами увидел его цитадель изнутри, ему казалось естественным, что Столарски крепко обосновался тут среди холмов, точно тролль под мостом. Возможно, не было даже никакого винного хозяйства, да и никакого Глен-Эллен тоже.
– Тогда почему ее машина стоит у гаража?
Столарски ткнул пальцем в Бруно.
– Ты меня подловил. Вообще-то она лежит в овраге на границе имения. Я как раз собирался сходить в кладовку за мешком негашеной извести. – И он театрально хлопнул себя по лбу. – Машина! Как я мог забыть о ней, черт меня побери, это же явная улика!
Бруно мысленно прикинул расстояние от себя до пистолета на кофейном столике и сравнил с расстоянием от столика до Столарски. Сейчас эта мерзкая тварь стояла почти вплотную к окну – черным пятном на фоне блестящей листвы и бледного неба, и лунный свет четко очерчивал его кривые волосатые ноги. Бруно мог бы схватить оружие. Но тут Столарски поманил его к себе, и удачная возможность, если таковая и возникла, была упущена.
– Погляди-ка!
– Что там?
– Ты же хотел удостовериться, что она в порядке, так? Подойди и погляди. Отсюда прекрасный вид. Она совсем не выглядит старой.
Бруно шагнул вперед, и ему почудилось, что он упал в пейзаж за окном. Комната, которую Бруно принял за единственное помещение в доме, была лишь небольшой надстройкой над огромным зданием, о размерах которого было невозможно догадаться, стоя перед скромным с виду бунгало со стороны улицы. Они со Столарски находились в небольшой мансарде дома, глубоко вросшего в землю, а его длинный низкий флигель спускался по крутому склону холма и смыкался с домом поменьше, то ли гостевым коттеджем, то ли бунгало для прислуги. Окна коттеджа были освещены.
А между постройками, в окружении маленьких патио и миниатюрных садов, стояла наполненная горячей водой ванна из красного дерева, и поднимающийся от нее пар трепал листву деревьев и стелился на сброшенную одежду, сланцы и пустые стаканы, раскиданные по деревянному настилу. В ванне, опершись на локти и погрузившись в пену до сосков, сонно блаженствовала Мэдхен. Она не взглянула на них.
– Я бы пригласил тебя принять с нами ванну, но извини, у меня здесь установлена система очистки сточной воды, и фрагменты чужой крови, спермы и прочих телесных выделений потом несколько недель нарушают щелочно-кислотный баланс – я это испытал на собственной шкуре и скажу тебе: приятного мало.
Бруно был вынужден отдать должное Столарски: Мэдхен обожала принимать ванну. И если бы ей пришлось нырнуть в суп Плайбона, Бруно с радостью бы сунул туда половник и вычерпнул ее оттуда. Интересно, смогла бы она услыхать, как он выкрикивает ее имя. Но он не стал проверять.
– Но знаешь, что забавно? В этой воде отлично растворяется кокаин, без проблем. Его можно было бы использовать вместо хлорки.
Бруно перестал дышать через рот, и стесненность под ребрами прошла. Но у него вдруг пропал голос.
– И эта леди большая любительница наркоты. Уж если начнет, то ее никакая сила не остановит.
Бруно не слушал, а просто молча взирал на ангела с парома, от которого ему не было никакого прока, да и ей от него.
– На мое счастье, я и не пытался ее останавливать.
Столарски мог бы поведать, что нравилось ему, но теперь это уже не имело никакого значения.
– Вот, смотри, что я нашел у нее в сумке. Думаю, это твое. – Столарски схватил со столешницы бара три голубых пузырька с тугой крышкой и протянул их Бруно. Тот узнал этикетки: назначенные врачом болеутоляющие, которые ему вручила перед выпиской Оширо и которые он забыл выбросить. Бруно сунул их в карман, где недавно лежал берлинский камень.
– Миленькая, правда?
Но Бруно уже перевел взгляд с Мэдхен в ванне на коттедж внизу, почти скрытый в листве, – за занавесками он заметил движение, или это ему только почудилось? Тира Харпаз? Эх, и почему они не подъехали к дому со стороны каньона? Тогда Бруно бы сначала наткнулся на этот коттедж и нашел бы там Тиру. А что потом? Они бы удрали вместе от Столарски – и навсегда. Бруно выкинул бы свою наивную галантность и бросил Мэдхен? Или Тира повергла бы его в еще большее смущение, сообщив, что убила Столарски или не только Столарски, а заодно еще и Мэдхен? Бруно уже перестал понимать, каковы его намерения в отношении Тиры, хотя ему еще было не все равно, какого Тира о нем мнения, и он стыдился и своих исцарапанных коленей, и голой немки, пользующейся запасами наркоты Столарски, и своих дурацких оплошностей. Например, того, что он подъехал к дому с улицы.
– Кокаиновый Suppe Mit Tittenschnakken[81], – произнес Столарски за его спиной.
– Что?
– Просто подумал, чтό бы ты произнес, подав это блюдо на стол, мистер Chez Panisse.
– Ты прямо читаешь мои мысли, – буркнул Бруно.
– Ага, как комикс про Базуку Джо, – кивнул Столарски. – Все ясно с одного взгляда и можно поржать. А потом книжонку можно скомкать и выбросить, лишь бы она не прилипла к твоей подошве. – И замолчал, только чтобы глотнуть виски. А иначе он мог бы зубоскалить до бесконечности.
– Ты знал?
– Знал что?
– Что после операции моя способность к телепатии снова вернулась. Ты это понял… еще тогда?
– Когда?
– В детстве. Я тебе в этом признавался? Я многое забыл с тех пор.
– В чем ты мне признавался? Что ты телепат? – Столарски почесал выпирающий живот, задрав грязную футболку и обнажив все, что болталось ниже живота.
– Да.
– Флэшмен, ты это серьезно? Ты наименее способный к телепатии из всех обитателей земли. Ты думаешь, что с легкостью можешь влезать в чужие мысли, потому как обладаешь какими-то сверхспособностями, или что?
– Это, конечно, сомнительно, – согласился Бруно. – Я никогда не развивал свой дар. Многие годы я старался его не применять, поэтому у меня и образовался этот барьер в черепе, это помутнение. Из-за желания не слышать голоса…
– Да ты спятил.
– Нет, правда. Когда доктор Берингер удалил нарост, он высвободил поток… мыслей наружу и внутрь.
– Я только что перестал тобой восхищаться, Флэшмен. Но скажи мне, как в таком пустом человеке может быть полным-полно дерьма?
– Ты разве не понимаешь, что именно в этом источник твоего восхищения? – Бруно пропустил мимо ушей оскорбление, желая лишь прорвать пелену недоверия. – Ты чувствовал, что я такой же, как ты. Вот почему ты и помнил обо мне все это время…
– Ни фига, у нас с тобой нет ничего общего, кроме разве что… ну, ты понимаешь.
Скроив масленую гримасу, Столарски ухмыльнулся и кивнул на окно, в сторону коттеджа внизу.
– Она дала тебе потрогать свою кисту, а?
– Но ты ведь телепат, так? – И Бруно отвесил Столарски поклон, предвкушая удовлетворение от его ответа.
– Хм, в сравнении с тобой кто не телепат?
– Ты не понял…
– С чего же начать? Вспомни, когда в последний раз ты был хозяином ситуации, а не ситуация владела тобой? Ты ведь понятия не имел, что твои противораковые таблетки своровала эта чудачка, да? И она спала в твоей постели без всякого секса, бедняжка. Она что, оказалась для тебя слишком морщинистой?
– У меня нет рака.
– Ах да, я и забыл, мне же следует изъясняться с тобой эвфемизмами. И как мы его назовем – твой нарост? Твой маленький дружок? А таблетки для него, от которых у тебя глаза вылезали из орбит, – так лучше?
– Дай мне с ней поговорить.
– С кем из двух?
Пока Бруно размышлял над ответом, Столарски взял пистолет. Он бережно сжал его в обеих руках и поднял.
– А теперь садись на свой велосипед и дуй отсюда. Даже мое Schadenfreude[82] имеет пределы.
– Я не уеду без нее. – Возможно, это было самое безнадежное заявление, которое Бруно когда-либо делал.
– И что ты сделаешь, разобьешь все окна в моем доме? По-моему, у тебя больше нет камней.
– Разве ты не говорил, что это была птица?
– Не будь ребенком! Я же видел вас в камерах наблюдения с того самого момента, как тебя и этого хорька засек датчик движения. А может, я воспользовался своим даром телепатии, а?
– Почему ты разрешаешь ему таскать травку из машины Тиры?
Столарски пожал плечами.
– Сам не знаю. Как говорится, «Держи друзей под кайфом, а врагов – под еще большим кайфом».
– Опусти пистолет.
– Давай не будем дурить. Если бы ты принес с собой ствол, мы могли бы устроить дуэль, с десяти шагов, бабах! – и конфликт закончен. Очень плохой вариант. Мы могли бы сразиться в триктрак, но ты не принес и свою доску, так?
– Не принес.
– Видишь, ты и для этого уже не годен.
Бруно прижал лоб к стеклу, открыл рот, но не смог выговорить ни слова.
– Давай, кричи, но она не услышит тебя из-за бурления воды в ванне и из-за шума в голове. Или не стоит кричать, просто брось на нее последний взгляд, а потом найди коня, на котором ты сюда прискакал.
– И что дальше?
– Ты поедешь помогать хорьку жарить его бургеры, только сначала помойся и приведи себя в порядок.
Это не бургеры, а слайдеры, чуть не поправил его Бруно. И произнес:
– А как насчет Мэдхен?
– Вот сейчас мы и проверим твои сверхспособности. Посмотрим, сможешь ли ты прочитать мои мысли, когда я произношу вслух те же самые слова, ладно? Мэдхен будет заниматься своим ремеслом, потому как, в отличие от тебя, она не позабыла того, в чем была когда-то хороша, – так вот, она будет этим заниматься до тех пор, пока не компенсирует мне все расходы и не наскучит мне, вот тогда она сможет купить обратный билет и получить от меня щедрые чаевые. Это же лучше, чем торчать на Хейст-стрит и жрать чипсы, что скажешь? Так что перестань беспокоиться о ней и подумай лучше о своей ситуации.
– Я ни в какой не ситуации.
– Тогда напиши пьесу в стиле Беккета в свободное время. Пшел на улицу, Флэшмен!
Столарски бесцеремонно захлопнул дверь перед его носом, и Бруно остался с двумя машинами, своим велосипедом и равнодушной луной. Он подумал, что Столарски хватало приличия не разгуливать с голым задом по своей подъездной дорожке. Ведь, разумеется, не у него одного, а и у его соседей были камеры наружного наблюдения. Смятая медицинская маска Бруно осталась в кармане брюк за ненадобностью: после того как он покрутился перед домом Столарски, маска вряд ли могла скрыть его внешность от камер. Может, стоит ретироваться по тропе со стороны каньона? Нет. После ванны унижения, в которую его сунул Столарски, ему не хватило духу столкнуться лицом к лицу с Тирой Харпаз.
Из-за сломанного заднего тормоза Бруно дважды чуть не свалился на крутом спуске Юклид-стрит. В первый раз он умудрился соскочить с седла в полный рост, а во второй раз неуклюже остановил велосипед, с грохотом врезавшись в припаркованный автомобиль и получив в придачу к прежним увечьям ссадины на ладонях и вывих лодыжки. Но даже в этих невзгодах он нашел утешение: он ехал под уклон и теперь мог просто держать ноги на педалях, а не крутить их до изнеможения.
Он снова въехал на заблокированную полицейским кордоном улицу, очищенную от машин и освещенную мигалками. Беспорядки на Телеграф-авеню состоялись точно по графику. Зрелище возбудило у него давние клочковатые воспоминания детства: едкий запах слезоточивого газа, и Джун, схватив его в охапку, бежит в феминистский книжный магазин в поисках укрытия. А сейчас самые буйные, получив взбучку, присмирели в ожидании дальнейших событий.
Толпа была слишком плотной, чтобы можно было проехать сквозь нее, поэтому Бруно слез и повел велосипед рядом, как раньше катил его под гору. На некоторых магазинных витринах красовались новенькие фанерные щиты – обычная, даже ритуальная предосторожность во время массовых протестов. Однако витрины заведений Столарски не были оборудованы защитой. Стеклянная громада «Зодиак-медиа» вызывающе сияла, как маяк в ночи. Магазин мог положиться на свою монолитную ауру, гарантировавшую ему неприкосновенность, – и на охрану. За ним сиял мясной монумент «Зомби-Бургера» во всем своем сатанинском непотребстве. Перед ним все еще тянулся хвост очереди, который сливался с толпами людей, перетекающими с тротуара на проезжую часть, и в этом месиве уже было не отличить голодных от жаждущих.
– Господи боже ж ты мой, вы только поглядите, что копы сотворили с этим мужиком!
– Да это же Чувак, я тебя еле узнал в этом маскарадном прикиде. А где твоя маска? Неважно выглядишь, приятель!
– Ты только скажи, кому надо бошки свернуть, – мы свернем!
– Спасибо, не надо. Вообще-то я просто грохнулся с велика.
Бруно свернул с Телеграф на Дюрант. Просочившись сквозь толчею к «Слайдерам Кропоткина», он увидел, что в закусочной полно посетителей: кто-то прижался к узкому прилавку, кто-то стоял на тротуаре или даже присел на бордюр, все были возбуждены и все жадно поглощали слайдеры. Плайбон и его юный сменщик орудовали в поте лица и, как можно было судить, перестали брать деньги и отпускали всем бесплатно, превратив закусочную в пункт раздачи животного белка, чтобы городская молодежь подкрепилась для продолжения беспорядков. Плайбон стоял спиной ко входу и яростно сметал лопаткой черные огарки с гриля. Приход Бруно остался незамеченным. Он прислонил к фонарному столбу велосипед и оглядел его: урон был незначительным – только пара царапин и слегка погнуты несколько спиц. Смутьяны пощадили «Слайдеры Кропоткина», потому что никто не знал, что заведение принадлежит Киту Столарски. Тут Бруно пришло в голову, что своим теперешним пребыванием в Беркли – причем в его положении это вообще казалось дурной шуткой – он обязан по-сталински загадочному желанию Столарски всадить самому себе занозу в зад. Гэррис Плайбон, возможно, и прав, куда более прав, чем он сам думал. Планировалось, что Бруно заменит Плайбона, но не за прилавком закусочной, нет, а в роли антагониста Столарски. Победить местных противников Столарски, включая Плайбона, было слишком легко. Столарски сдернул Бруно из Европы и сделал из него нового врага, чтобы разогнать свою скуку.
Но Бруно провалил проверку. Он же мог схватить пистолет в тот самый момент, как Столарски положил его на бар. Он мог бы приберечь берлинский камень для панорамного окна или разбить его стулом. Но нет. Осколки стекла могли бы осыпаться прямо в горячую ванну. Там, на холмах, Бруно был невольно парализован при виде Мэдхен, ведь эту фишку он никогда не смог бы сместить с безопасной позиции. А здесь, на улице, он смог увидеть ситуацию четче: немка никогда не была выигрышным очком. Если бы Бруно спас Мэдхен, Столарски в ответ только пожал бы плечами. У этого урода отсутствовало тщеславие, которое можно было бы уязвить. Заставить Столарски пожалеть о том, что он пробудил Флэшмена в душе Бруно, можно было одним способом: лишить его чего-то действительно для него важного. В первую очередь надо было смахнуть с доски Плайбона. Он этого заслуживал, после того как струсил у дома на холмах. Бруно быстро прошел за прилавок и открыл ящик с прихватками, куда он положил маску висельника. Последний салют своему лицу, чтобы пощекотать нервы зрителям, не узнавшим его без маски. Он повернулся к небольшой стальной раковине и обмыл под краном окровавленные пальцы и расцарапанные ладони. Прилавок скрывал его разорванные брюки и содранные колени, а маска позаботилась об остальном, скрыв искаженное болью и отчаянием лицо, его нынешний лик.
– Нам не нужен третий повар, – скривился Плайбон.
– Пусть твой помощник пойдет и прикрепит велосипед цепью, – отозвался Бруно. – И пора бы ему уже сделать перерыв, не думаешь? – И он натянул маску на лицо.
– Слушай, тут и двух поваров не нужно.
– Мертвяк! – крикнул кто-то из очереди.
– Мученик анархизма, – тихо поправил Бруно. Он ощутил тихую ярость, и это его воодушевило. – Гэррис, передай мне, пожалуйста, лопатку!
Помощник Плайбона поспешно выскользнул на улицу надеть цепь на велосипед, а может, он просто почуял назревающую опасность.
– Что там с твоей подружкой?
– Ситуация все еще не разрешилась. Передай мне лопатку.
– Да я отскребаю ею гриль, – недоуменно пробурчал Гэррис. – А потом можешь помочь мне бланшировать лук и начать лепить новую порцию.
– У меня другая мысль.
– Прекрасно, тогда собери все свои загадки в мешок и проваливай, а я спокойно поработаю, ладно?
– Хочешь, я всем расскажу, на кого ты работаешь?
– Прости, что?
– Я всем скажу, что ты наемный работник Столарски, – понизив голос, продолжал Бруно, – его послушная марионетка, так это называется?
– Сейчас неподходящее время шутки шутить, товарищ!
– О, я как раз считаю, самое время! А ну-ка, дай! – Бруно не хватило духу завладеть пистолетом Столарски, но он без колебаний вырвал лопатку из руки Плайбона. Видимо, такова была сила его маски. – Дам тебе шанс сразиться со мной. Ты играешь в триктрак?
– Настольные игры – опиум для народа! Будучи одиноким мальчишкой, заблудившимся в призрачном буржуазном мире, я научился в них играть. В чем смысл?
– Я напомню тебе правила.
Бруно подхватил алюминиевое ведро и вывалил на гриль луковые кольца, которые тотчас начали шкворчать на раскаленной поверхности. Вооружившись лопаткой, Бруно острым ребром измельчил лук и, сложив его в кучки, расставил на воображаемой доске для триктрака – двадцать четыре пункта и бар в центре. Бруно не стал выливать бульон на гриль – от переизбытка жидкости луковые кучки могли бы поплыть по стальному листу, порушив позицию.
– Ты двигаешь свои фишки в этом направлении, – объяснил он Плайбону, воспользовавшись лопаткой как указкой, – а я двигаю свои фишки навстречу твоим в противоположном направлении. – Подхватив горку сырых котлеток, он выставил их в стартовые позиции на луковых пунктах. – Цель игры – первым выдвинуть все свои фишками из «дома».
– Эй, еще не время плавить сыр! – возразил Плайбон, когда Бруно стал выкладывать сырные квадраты на котлетки-фишки.
– Но это необходимо, чтобы различать наши фишки. Твои фишки – темные котлетки без сыра. А мои – желтые с сыром. Простая элегантная игра. Это как ездить на велосипеде. Если научишься, уже никогда не свалишься – если только тормоза не сломаны.
– Да, я помню. – Плайбон окинул стальной гриль угрюмым взглядом прилежного ученика. Он невольно испытывал тягу к любому догмату. – Но чем мы заменим игральные кости?
– Касса! – сымпровизировал Бруно. – Мы, не глядя, будем нажимать на клавиши. Две цифры будут очками на выброшенных костях, не считая нуля, конечно.
– Нули не встречаются в живой природе, ты же понимаешь, это же чистая абстракция, это шаг к отрыву человека от природы.
– Хорошо, обойдемся без нулей. – Бруно поправил котлетки на стартовых позициях, розовые мясные фишки уже начали поджариваться и коричневеть на шкворчащих луковых подушечках, а сырные квадраты на его фишках уже оплавились и растеклись.
– Ходи первый, – предложил Бруно.
– Хожу!
Плайбон театральным жестом ткнул в две клавиши кассового аппарата. Он привык не глядя орудовать клавиатурой и, быстренько складывая в уме выпавшие цифры, мог получать нужные комбинации очков. Но нет, Бруно заметил, что Плайбон косится на экран, чтобы узнать итог. Шесть-два – не слишком сильный вариант для удачного начала игры. Плайбон схватил вилку и воткнул ее в свою фишку и сосчитал ходы: один-два-три-четыре-пять-шесть, не имея понятия, где остановится его фишка. Фишка встала на восемнадцатом пункте. После чего Плайбон сдвинул вторую фишку на два пункта вперед – чем подтвердил полную неосведомленность в тактике игры.
Бруно дважды ткнул в кассовую клавиатуру. Из-за маски с узкими прорезями для глаз его обзор был сильно ограничен, так что ему было очень просто использовать клавиши без мухлежа. Шесть-один. Он ударил по фишке Плайбона и прикрыл ее. Игра без риска, но тройной прайм уже был достаточным преимуществом, и Бруно удвоил бы ставку, будь в его распоряжении удваивающий кубик. Можно было, конечно, слепить кубик из пары котлеток, но нет. Бруно не стремился выиграть, ему хотелось просто поиграть. Передвигая мясные фишки, он намеревался получить более существенный выигрыш, чем поражение Плайбона. Поднимающийся от сухого гриля аромат едко пощипывал ноздри, и этот мясной триктрак напоминал своего рода пещеру оракула, доску для спиритических сеансов или магический шар. Не стоит торопиться, чтобы выведать все его секреты.
– Смотрите, они же играют в парчизи![83]
– Заткнись, ниггер, никакая это не парчизи. Это хрен знает что!
– Дай-ка мне парочку котлетин, когда их скинут с доски!
Плайбон сурово поднял руку.
– Погоди! – Он снова ткнул в клавиши – выпали четыре и три. Что позволило ему снять фишку с бара и получить очередной блот на заднем пункте. Он ухмыльнулся, поглядев на Бруно, осмелившись выразить критическое суждение точно с таким же извиняющимся видом, с каким он давал гостям отведать своего супа по новому рецепту. Луковые пункты на раскаленном конце гриля начали сморщиваться и чернеть. Плайбон включил вентилятор потолочной вытяжки на полную мощность, и тот мерно заурчал.
В следующие три раза Бруно безжалостно ударил по фишкам Плайбона, получив от фортуны щедрый подарок. Фишки Плайбона заплясали на баре и потом расползшимися плюхами свалились на «домашнее» поле Бруно, их было там уже так много, что это даже раздражало – при таком темпе игра могла бы завершиться его победой в течение часа.
– Ты попался в мою ловушку! – ни к селу ни к городу выпалил Плайбон.
– Народу явно нравится «игра сзади»!
– Это уж точно!
Около них собралась немалая толпа зевак, в том числе и помощник Плайбона, который утихомиривал посетителей, не позволяя им делать заказы. Все ингредиенты почернели и были совершенно несъедобны. Бруно уже с трудом передвигал лопаткой сморщенные фишки, поэтому он, по примеру Плайбона, взял в руку вилку. Когда сырные квадраты окончательно испарялись, превратившись в горький дымок, Бруно клал на пережаренные фишки новые ломтики сыра. Жар от гриля заставил его скинуть смокинг – все равно тот был безнадежно испорчен. Его лицо обильно потело под маской висельника, но он остался в ней, только время от времени поднимал веревку вверх, чтобы проветрить шею. Плайбон нажал кнопку воспроизведения на бумбоксе, куда был вставлен его адский компакт-диск Сонни Шэррока, и увеличил громкость до максимума, чтобы заглушить урчание вытяжки и гомон зрителей. В тот самый момент, когда Плайбон снял вилкой очередную котлетку с бара, две фишки Бруно – его прайм и мясную плюшку на девятнадцатом пункте – объяло пламя. Повар только равнодушно хмыкнул и сбил огонь, присыпав его горкой невостребованного лука, – этого вполне хватило.
– Нам бы поторопиться! – проорал Плайбон, перекрывая визги гитары. – Я и так запер тебя там, где хотел!
Между ходами им приходилось приваливаться спиной к прилавку, чтобы глотнуть кислорода. Бруно опустился до пещерного уровня Плайбона и теперь ходил почти наобум, оставляя блоты в своем «доме» просто ради того, чтобы вдыхать поменьше едкого дыма, витающего над задней линией игрового поля. У обоих на баре стояли блоты, когда заблокированные фишки вдруг вспыхнули синим пламенем.
– Я готов принять твое поражение! – гаркнул Плайбон, потянувшись к черпаку, чтобы плеснуть бульона на пламя. – А-а-а, твою МА-А-А-АТЬ! – стальной черпак, все это время овеваемый струей обжигающего воздуха, засасываемого в вытяжку, так раскалился, что до него было невозможно дотронуться: Плайбон затряс над головой обожженной ладонью и пустился в дикий танец. Теперь огонь объял все, что было на гриле.
– Пусть горит! – изрек Бруно. – Все равно наш поединок был далек от чемпионского уровня.
Зрители потянулись на улицу вдохнуть свежего воздуха. Бруно бросился следом. Внутри остался один только Плайбон, еле заметный за пеленой дыма. Роясь под прилавком, вероятно, в поисках огнетушителя, он выудил оттуда смокинг Бруно, которым замахал над языками пламени, точно матадор мулетой. Слишком поздно: ткань лопнула в его руках. Помощник Плайбона бросился внутрь и выволок своего наставника на тротуар, где тот остолбенело присел на бордюр. Он растерянно снял с носа очки. Толстые линзы уберегли его глаза. Вокруг них багровели два бублика мгновенного ожога, а брови могли бы осыпаться горсткой трухи от одного прикосновения. Небольшое помещение закусочной пылало, черный дым поднимался к крыше и улетал в ночное небо, точно перевернутый водопад.
– Черт бы тебя побрал, Висельник, ты спалил «Кропоткина»! – раздался голос из толпы.
– Он принадлежал Киту Столарски, – заметил Бруно, непонятно кому адресуя это обвинение.
– Дарту Вейдеру?
– Да.
– Черт, но это же несправедливо!
– Нет.
– Нам нужно спалить к чертовой матери «Звезду смерти»!
– Да, именно так и сделаем!
– Смерть «Зодиаку»!
Нестройная колонна разделилась на две когорты: одни бросились прочь от приближающихся сирен, а другие последовали за Бруно, который устремился через горы мусора по белой разделительной полосе опустевшей Дюрант-стрит в направлении Телеграф-авеню. Маска из мешковины помогала Бруно уверенно шагать к пункту назначения, не позволяя отвлекаться на посторонние предметы – ни на превращенную в пепелище закусочную (за его спиной раздались ужасный грохот и вопли, когда обклеенное манифестами витринное стекло лопнуло и высыпалось на тротуар), ни на многочисленную армию взволнованных зевак, толпящихся вдоль его маршрута.
На перекрестке Дюрант и Телеграф их колонну встретила фаланга полицейских, которые выстроились позади блокпоста и машин с мигалками, явно с намерением направить протестующих в южном направлении, подальше от святая святых университетского кампуса, обратно к Пиплз-парку – к традиционному месту массового скопления людей, на которое власти города давно махнули рукой. Впереди маняще переливалось огнями здание «Зодиак-медиа», похожее на светящуюся рыбину, но из-за полицейского кордона подойти туда было никак невозможно.
– Идем к «Зомби», – предложил Бруно.
Ему даже не пришлось к чему-то призывать людей, которые послушно следовали за ним, как крысы или дети за дудочкой.
– Точно! Спалим на хрен эту сраную капиталистическую говнобургерную!
Каменная башня «Зомби-Бургера» торчала, лишенная какой-либо защиты. Наоборот, в здании, смахивающем на жутковатый рисунок Доктора Сьюза[84], жизнь била ключом, работа ни на минуту не прерывалась, и нескончаемый поток людей постоянно втекал в пещеру, из которой обратно вытекал такой же поток людей, прикованных, словно наркоманы, к коробкам с гигантскими сэндвичами, и этот способ управления толпой был куда эффективнее, чем тот, что применяли полицейские с их дубинками и пластиковыми щитами. Что же делать Бруно, стоит ли ему попытаться, расталкивая всех локтями, ворваться в кухню и спалить этот шутовской дворец изнутри, раздув там огонь и обильно полив его мясным жиром? Или поджечь снаружи? Но прежде чем он пришел к какому-то решению, студенты, сопровождавшие его от самого «Кропоткина», уже взялись за дело: они принялись громить деревянный барьер, принесенный с блокпоста, по очереди нанося по нему удары ногами и издавая дурацкие вопли в духе бойцов кунг-фу, словно это был картонный конь, которого они решили превратить в гору макулатуры.
– Дай-ка я сложу костер! Я же был бойскаутом! Нужно разровнять площадку и раздуть пламя.
– Нужны щепки для розжига, чтобы занялось!
– К черту щепки, к черту розжиг! – К ним подскочил парень в маске и, дикарски танцуя, стал обильно брызгать бензином из баллончика, который он держал между ног, имитируя струю мочи, и жидкость желтоватыми кругами ложилась на металлические стены «Зомби» и на разбитый деревянный барьер, который бесформенной грудой досок лежал у стены бургерной.
Неужели Бруно и впрямь командовал этим отрядом уличных баламутов? Вопрос бессмысленный. Кто-то принес коробок спичек и, чиркая одну за другой, бросал их на сложенные шатром доски. Одна спичка зажгла бензин, но результат оказался жалким. Доска загорелась, да, но такой огонь не мог нанести большого урона металлическим стенам «Зомби». Из дверей бургерной появилась одна из подавальщиц – в ультрафиолетовых отблесках, пляшущих на ее белой футболке, она казалась привидением. К тому же огромный огнетушитель за ее спиной придавал ей сходство с ангелом или водолазом. Направив хобот огнетушителя на пламя, она исторгла из красного цилиндра несколько выплесков косматой белой пены. Один из бойцов Бруно, прикрывший нижнюю часть лица платком на манер грабителя поезда из старого вестерна, подбежал к девушке с намерением спасти с таким трудом разведенный огонь. Она угрожающе направила хобот на него, и он поспешно отпрыгнул в сторону, словно увертываясь от полицейского электрошокера.
Витающий над «Зомби» запах гари был почти невыносим, из его верхних этажей били в воздух лазерные лучи, и было впечатление, что это грозный тотем огня. Здание, возможно, было специально выстроено с таким расчетом, чтобы устоять в условиях уличных беспорядков, а может быть, даже и в атомной войне, после которой оно осталось бы одиноко стоять посреди обезлюдевшей пустыни Беркли ироническим мемориалом прожорливости рода человеческого.
– Я знаю другое здание, принадлежащее Столарски, – шепотом произнес Бруно, – за мной!
И он двинулся по Чаннинг-уэй вокруг квартала – этот путь был длиннее, но зато он мог быстро удалиться от воя сирен и от любопытных взглядов протестующих, среди которых наверняка затесались переодетые полицейские. Ему необязательно было глазеть по сторонам, потому что от него не отставал боевой отряд пехотинцев, четыре или пять человек, а больше людей и не требовалось. Плайбон, который всегда был сторонником малочисленных групп активистов, мог бы им гордиться.
Он шагал под горку молча и спокойно, за его спиной остался Пиплз-парк. Он уже не чувствовал боли ни в коленях, ни в костяшках пальцев. Бесчувственность была одним из врожденных талантов Бруно. Он, вероятно, получил еще одну возможность отвертеться от беспокойной судьбы? Но нет, он свернул за угол на Дана-стрит, а потом снова зашагал по Хейст.
Когда за ним захлопнулась входная дверь, обшитый светлыми деревянными панелями вестибюль «Джека Лондона» почудился ему храмом карамельного света и умиротворения. Уличный бунт остался далеко отсюда – в десятках миль, а может быть, и лет. Такое было впечатление, будто Бруно и его единомышленники совершили тайный рейд, вроде вылазки отряда самураев, чтобы забраться в дом к богатому европейцу и похозяйничать там. Или вроде – как их там называла Мэдхен? – «группы Баадера – Майнхоф». Один из его боевиков, который действовал в стиле кунг-фу, дико завыл, подпрыгнув, нанес подошвой удар по одной из светлых панелей вестибюля и легко пробил в ней дыру.
– Нет! – сказал другой. – Лифт!
Мокрая вязь струи бензина покрыла много лет не крашенную деревянную обшивку лифтовой кабины. От первой же зажженной спички, поднесенной к каждой из трех стенок, быстро вспыхнуло пламя.
– Нажми кнопку верхнего этажа – пусть поднимается!
Двери закрылись, и лифт, как зажженный бумажный фонарик, пополз в глотку здания.
Только тогда Бруно обернулся и поглядел на поджигателя в маске – на нем была такая же, как у него, мешковина с веревкой висельника. Столарски говорил, что у него припасено несколько десятков, если не сотен, таких масок. Выходит, с него ни на минуту не спускали глаз шпионы Столарски – но он понял это слишком поздно. Он и сам мог оказаться одним из его шпионов.
IV
Притом что ему нередко приходилось бывать в весьма экзотических местах, он еще ни разу не проводил ночь в тюремной камере. Калифорнийским полицейским пришлось водворить его за решетку. Они препроводили его в расположенную неподалеку тюрьму Беркли на Мартин-Лютер-Кинг-уэй – причем на какой-то момент Бруно померещилось, что его волокут в здание школы, но они проехали мимо.
Возможно, для него это был опыт по изучению силы притяжения родных мест, их способности разбивать в пух и прах его самоуверенные притязания, не говоря уж о краткой передышке, когда он грезил о некоем чудесном спасении. Жалкие лохмотья выходного костюма Бруно – в отсутствие смокинга он остался в обгорелой и забрызганной мясным жиром рубашке с закатанными рукавами и в брюках с разодранными коленями – не произвели никакого впечатления на представителей власти – ни в момент ареста перед пылающей многоэтажкой, ни в различных камерах, по которым его водили всю ночь до утра. В местах временного заключения Бруно был рад смешаться с их убогим населением – ощущая себя примерно так же, как когда он лежал на вспоротой брусчатке перед громадой берлинского центрального вокзала. Никто ни словом не обмолвился о его лице. Наверное, потому, что вокруг было немало куда более страшных рож.
Туманным утром он совершил мучительную поездку на казенном автобусе до Окленда, где состоялось предварительное слушание по его делу и назначению залога. Тира Харпаз внесла за него залог и встретила у дверей суда, когда Бруно, пошатываясь и щурясь на слепяще яркий свет, робко вышел на свободу. Пассажирское место в «вольво» было все таким же замусоренным, но он впервые, казалось, ощутил себя вполне достойным этого свинства.
Она вела машину в полном молчании. Вовсе не такой он представлял себе их встречу: в машине сидели рядом словно не живые люди, а их двойники-куклы, бессловесные и неподвижные. Телепатические способности Бруно, осмеянные Столарски, улетучились, а его физические силы иссякли после велосипедных поездок и поджогов. Усилием мысли он рисовал себе ее кисту и подумал: «Ешь или будешь съеден», и еще: «Давай совершим двойной побег», но эти мысленные послания трепыхались в воздухе, как рекламные транспаранты, оторвавшиеся от самолетика, перекручивались и падали с неба его сознания.
Бруно не спрашивал, куда они едут. Ее маршрут и так был понятен. На сей раз они не сделали остановку в «Зуни», чтобы полакомиться устрицами и жареным цыпленком. В районе Потреро Тира свернула с моста к югу и помчалась мимо вереницы придорожных билбордов и освещенных солнцем холмов, усеянных домиками, похожими на розовые подарочные коробки – так их когда-то называла Джун. Проведя ночь в тюрьме, Бруно думал о ней – не о Тире, а о матери. Он вспоминал, как мальчишкой шагал из школы домой, что тогда еще доставляло ему удовольствие, по Мартин-Лютер-Кинг-уэй, а потом мимо магазинчиков индийской еды и одежды на Юниверсити-авеню и так добирался до квартиры в многоэтажке на Честнат-стрит – пока их оттуда не выселили.
Тира удивила его, когда заехала на автостоянку аэропорта – пустынный асфальтовый островок напротив древнего павильона авиакомпании «Юнайтед».
– Мы ждем кого-то с прибывающего рейса? – полушутя спросил он. Тира свирепо зыркнула в ответ.
– Можешь тут переодеться. Твои вещи в багажнике, выбери там что хочешь.
Она сунула руку под рулевое колесо и, дернув рычаг, открыла багажник. Бруно неловко вылез и пошел назад, не понимая, что она имела в виду. В багажнике он обнаружил мягкую дорожную сумку, которая была ему незнакома.
– Смелее! – сказала Тира.
Выйдя из машины, она встала рядом с ним у раскрытого багажника.
Он расстегнул молнию и обнаружил в сумке вещи, лежавшие в стенном шкафу его номера в отеле Шарлоттенбурга и брошенные им как ненужный балласт в момент его поспешного бегства из-за неоплаченного гостиничного счета. Он с изумлением перебирал рубашки и тщательно отглаженные брюки. В отделении рядом с одеждой лежали чистые длинные носки, несколько пар нижнего белья с все еще болтающимися магазинными биркам, спортивные штаны и футболки.
– Все как ты любишь, – язвительно рассмеялась Тира. Она махнула в сторону пассажирского сиденья. – Иди переоденься там. Я отвернусь, обещаю.
Он выбрал костюм-двойку из вискозы темно-горчичного цвета, которым очень дорожил. А он-то боялся, что костюм потерялся. Под пиджак он надел не рубашку, а футболку с надписью «ДЕРЖИСЬ». Так его две личности слились воедино. С учетом того, что правильное число – два, а не сто и не ноль. Он переоделся на пассажирском сиденье, сбросив истерзанные рубашку и брюки, осторожно прикрыл брюками покрывшиеся кровавой корочкой колени и быстренько натянул новое одеяние. Тира стояла, прислонившись спиной к машине, и курила косяк – сделав по привычке две затяжки, она отбросила недокуренную сигарету.
– Вот, я чуть не забыла.
Она открыла переднюю правую дверцу и, запустив руку в бардачок, протянула Бруно две вещи: его берлинский камень и бумажную папку с логотипом туристической фирмы, стоявшим на распечатке электронного авиабилета для Мэдхен, из-за которого была уволена Бет Деннис. Неужели все в Беркли пользуются услугами одного турагента? Или же Бет и Алисия неосознанно действовали по сценарию, сочиненному Столарски? Или же кто-то еще двигал фишки по полю? Бруно интуитивно понял, что ответ лежит прямо перед ним на виду, на голой доске его сознания, с которой убрали мутное пятно, как камушек с дороги. А может быть, не так важно все это знать. В папке лежал авиабилет на имя Александера Б. Флэшмена. Плотный новенький паспорт был засунут во внутренний кармашек папки рядом с билетом и квитанцией, выписанной на то же имя. На фото было изображено нынешнее лицо Бруно – фотография, которую Кит Столарски сделал «полароидом» у себя в офисе в тот день, когда вручил ему маску висельника.
Бруно положил билет во внутренний карман пиджака и взвесил камень на ладони. Потом взглянул на Тиру.
– Кит сказал, что это твое, – пояснила она.
– Да.
– Еще он сказал, что ты можешь сварить из него суп, уж не знаю, что он имел в виду.
– Тира…
– Что?
– Я не могу улететь, не будучи уверен, что Мэдхен в безопасности.
– Да-да. У меня для тебя есть еще один сюрприз. – Она села на водительское сиденье, взяла мобильный, прочитала эсэмэску и бросила телефон в сумочку.
– Какой?
Она ткнула пальцем через парковку. Бруно бросил туда взгляд и заметил «ягуар» Столарски, припаркованный параллельно «вольво» капотом в сторону выезда. На него через стекло глядела Мэдхен. Она подняла руку. Мэдхен выглядела, как всегда, умиротворенной. Справа от нее, за рулем, виднелся уродливый силуэт Столарски, который сейчас почему-то решил играть роль бессловесного лакея.
– Немка заявила то же самое, – продолжала Тира. – Потребовала доказательств, что ты в безопасности. Она тошнотворно мила!
Возникшая конфигурация автомобилей напоминала обмен шпионами на нейтральной зоне в эпоху холодной войны или взрывоопасное выяснение отношений между обиженными семьями на школьном выпускном вечере. Зачем они привезли сюда Мэдхен – чтобы она смотрела, как он вылез из машины и копается в вещах в багажнике «вольво»? Он предположил, что и для нее приготовлен чемодан – той же невидимой рукой.
«Ягуар» медленно поехал к выезду со стоянки.
– Скажи ему: пусть остановится! Я хочу с ней поговорить.
– Времени нет. По-моему, ее рейс вылетает раньше твоего.
– Она ему уже надоела?
– Ему все надоело, – равнодушно произнесла Тира. – От нее, правда, есть толк – она для него хорошее алиби. Живое доказательство того, что, когда жилой дом загорелся, он находился в особняке на холмах. Он уже лет двадцать мечтает получить страховку за пожар в своем клоповнике – об этом знали все, кроме тебя.
– А что ты? Тебе тоже все надоело?
– Мне надоело видеть, как он получает все, что захочет, если ты об этом. Я-то думала, ты умнее, Александер.
– Хочешь сказать, что и я дал ему то, что он хотел?
– Ты выполнил свое предназначение. – Она старалась не смотреть ему в глаза. – И это обошлось ему достаточно дешево.
На том закончился их последний разговор.
В зале международных вылетов, зарегистрировавшись на свой рейс, сдав сумку и пройдя паспортный контроль, – как оказалось, никто не собирался арестовывать несчастного и к тому же слегка хромающего А. Б. Флэшмена, чье лицо в шрамах было запечатлено на фото в паспорте, – Бруно нашел на табло вылетов свой рейс «Люфтганзы» до Франкфурта. Но к тому моменту, как он добрел до дальнего гейта, Мэдхен уже улетела.
На платежном чеке его авиабилета стояло имя: Эдгар Фальк.