— Почему у меня нет денег?
— И нет бумажника, и нет фамилии. Потом вернут, все вернут. Это мы и хотим сделать — вернуть тебе то, что было отнято.
— Ботинки жмут.
— Мы живем на пожертвования. Потом подберем. А ты в ящике с обувью хорошо смотрел?
— Да.
— Ну ладно, вот туалет первого этажа, начинай с него. Когда закончишь — по-настоящему закончишь и блеск наведешь, — бери ведро и швабру и поднимайся. Я покажу тебе туалет на втором этаже, а потом и на третьем. Но чтобы подняться на третий этаж, надо получить разрешение — там живут девушки, так что сперва спроси кого-нибудь из персонала. — Джордж хлопнул его по спине. — Ну как, Брюс, понял?
— Да, — ответил Брюс, надраивая пол.
— Молодец. Будешь мыть туалеты, пока не выучишься. Главное, не какая у тебя работа, а то, как ты ее выполняешь. Своей работой надо гордиться.
— Я когда-нибудь стану таким, каким был прежде? — спросил Брюс.
— То, каким ты был, привело тебя сюда. Если снова станешь таким же, рано или поздно опять очутишься здесь. А может, в следующий раз и не дотянешь. Тебе и так повезло, еле-еле добрался.
— Меня кто-то привез.
— Тебе повезло. В следующий раз могут не привезти — бросят где-нибудь на обочине и пошлют к чертовой матери…
Брюс слушал и продолжал мыть пол.
— Лучше начинай с раковины, потом ванну и унитаз. Пол в последнюю очередь.
— Хорошо, — сказал он и отставил швабру в сторону.
— Тут нужна сноровка. Ничего, освоишься.
Брюс сосредоточил внимание на трещинах в эмали раковины: втирал туда порошок и пускал горячую воду. Над раковиной поднимался пар, и он застыл в белесом облаке, глубоко втягивая теплый воздух. Ему нравился аромат.
После завтрака он сидел в гостиной и пил кофе, прислушиваясь к разговорам вокруг. Здесь все друг друга знали.
— Если бы ты оказался внутри мертвого тела, то видеть бы мог, а вот сфокусировать взгляд не мог бы, потому что тут нужны глазные мышцы. Ни голову повернуть, ни глазные яблоки; пришлось бы ждать, пока кто-нибудь пройдет мимо. Просто жуть — лежать неподвижно и ждать.
Брюс смотрел не отрываясь на пар, поднимавшийся из кружки. Какой приятный аромат…
— Эй! — Чья-то рука дотронулась до его плеча. Женская рука. — Эй!
Он на мгновение поднял глаза.
— Как дела? — спросила женщина.
— Нормально.
— Как ты себя чувствуешь, получше?
— Нормально.
Он смотрел в кружку с кофе и вдыхал пар, не обращая внимания ни на женщину, ни на остальных. Смотрел только вниз, на кофе. Ароматное тепло. Как хорошо…
— Ты увидишь кого-нибудь, только если он пройдет прямо перед тобой. А если что-то, например лист, упадет тебе на глаза, то ты будешь видеть его вечно. Только лист, и ничего больше.
— Нормально, — повторил Брюс, поднимая кружку обеими руками.
— Представь, что ты в состоянии лишь ощущать. Просто смотришь, но не живешь. Человек может умереть — и при этом продолжать существовать. Иногда из глаз человека выглядывает то, что умерло еще в детстве; умерло, но по-прежнему смотрит оттуда. И это смотрит не пустое тело, а то, что внутри него, — оно умерло, но продолжает смотреть, смотреть, смотреть и не может остановиться.
— Это и есть смерть, — сказал еще кто-то, — когда смотришь на то, что перед глазами, и не можешь отвести взгляд. Какая бы чертовщина там ни была, ты не в силах ничего изменить, посмотреть в сторону. Остается только смириться и принять то, что есть.
— А если вечно пялиться на банку пива? Не так уж плохо, а?
Перед обедом был дискуссионный час. Ведущие из числа персонала писали на доске тезисы, а затем начиналось общее обсуждение.
Брюс сидел, сложив руки на коленях, смотрел в пол и слушал, как закипает большой электрический кофейник. «Фу-фууу!» — завывал кофейник, и от этого звука делалось страшно.
«Живое и неживое обмениваются свойствами».
Рассевшись на складных стульях, аудитория принялась обмениваться мнениями. Эта тема, похоже, обсуждалась далеко не в первый раз; видимо, в «Новом пути» так было принято: думать снова и снова об одном и том же.
«Внутренняя энергия неживого больше, чем внутренняя энергия живого».
Страшное «фу-фууу» звучало все громче, но Брюс не двигался и не поднимал глаз, просто сидел и слушал. Из-за кофейника было трудно понять, о чем говорят вокруг.
— Мы накапливаем внутри себя слишком много энергии неживого и обмениваемся… Черт побери, кто-нибудь разберется с этим кофейником?!
Наступила пауза. Брюс сидел, глядя в пол, и ждал.
— Я напишу еще раз: «Мы отдаем слишком много жизненной силы в обмен на окружающую реальность».
Обсуждение продолжилось. Кофейник умолк, и все заторопились к нему с кружками наготове.
— Хочешь кофе? — Голос сзади, рука на плече. — Нед? Брюс?.. Как его зовут — Брюс?
— Да.
Он встал и пошел вслед за всеми, ожидая своей очереди. Налив в кофе сливки и положив сахар, вернулся на место, сел на тот же самый стул и стал слушать дальше. Теплый кофе и ароматный пар. Хорошо…
«Активность не обязательно означает жизнь. Квазары активны, а медитирующий монах вовсе не мертв».
Брюс сидел, глядя в пустую фарфоровую кружку. Перевернув ее, он нашел фабричную марку. Сделана в Детройте.
«Движение по круговой орбите — абсолютное проявление неживого».
— Время, — произнес чей-то голос.
Он знал ответ: время идет по кругу.
— Верно, пора заканчивать. Кто-нибудь может кратко сформулировать вывод?
— Закон выживания — надо двигаться по пути наименьшего сопротивления. Следовать, а не направлять.
— Да, ведомые переживают ведущих, — прозвучал другой голос, постарше. — Вспомните Христа. Именно так, а не наоборот.
— Пора обедать — в пять пятьдесят Рик перестанет пускать.
— Поговорим об этом позже, во время Игры.
Скрип стульев… Брюс тоже поднялся, поставил свою кружку на поднос к остальным и присоединился к толпе выходящих. От них пахло одеждой. Приятный запах, только холодный…
Кажется, они хотят сказать, что пассивная жизнь — это хорошо. Но пассивной жизни просто не бывает. Здесь противоречие.
Что такое жизнь, в чем ее смысл?
Прибыла огромная охапка пожертвованной одежды. Кое-кто уже примерял рубашки.
— Эй, Майк, да ты клевый чувак!
Посреди гостиной стоял плечистый коротышка с кудрявыми волосами и, нахмурив брови, теребил ремень.
— Как им пользоваться? Почему не регулируется? — У него был широкий ремень без пряжки, и он не знал, как застопорить кольца. — Должно быть, подсунули негодный!
Брюс подошел к нему и затянул ремень в кольцах.
— Спасибо, — сказал Майк и, задумчиво выпятив губы, перебрал несколько рубашек. — Когда буду жениться, на свадьбу надену такую.
— Ничего, — кивнул Брюс.
Майк приложил к себе рубашку, отделанную на груди кружевами, и повернулся к двум женщинам, стоявшим у стены.
— Сегодня закачу вечеринку!
Женщины улыбнулись.
— Ну все! Обед! — громко объявил дежурный и подмигнул Брюсу. — Как жизнь, приятель?
— Нормально.
— Что дрожишь, замерз?
— Да, — кивнул он, — отходняк. Мне бы аспиринчику или…
— Никаких таблеток, — отрезал дежурный. — Иди-ка лучше поешь. Как аппетит?
— Лучше… — Он покорно поплелся в столовую. Люди за столиками смотрели на него с улыбкой.
После ужина Брюс уселся на лестнице между первым и вторым этажами. Сидел на ступеньках, сгорбившись и обхватив себя руками, и смотрел, смотрел… Вниз, на темный ковер под ногами.
— Брюс!
Он не шелохнулся.
— Брюс!
Его потрясли.
Он молчал.
— Брюс, идем в гостиную. Ты должен сейчас находиться у себя в комнате, в постели, но нам надо поговорить.
Майк спустился с ним по лестнице в пустую гостиную и прикрыл дверь. Потом сел в глубокое кресло и указал на стул напротив. Майк выглядел усталым, его маленькие глазки припухли и покраснели.
— Я встал сегодня в пять тридцать. — Стук. Дверь приотворилась. — Не входите, мы разговариваем! Слышите?! — во весь голос закричал он.
Приглушенное бормотание. Дверь закрылась.
— Тебе надо менять рубашку несколько раз в день, — сказал Майк. — Сильно потеешь.
Брюс кивнул.
— Ты из каких краев?
Он промолчал.
— Когда тебе снова будет так плохо, приходи ко мне. Я прошел через это года полтора назад. Знаешь Эдди? Такой высокий, тощий, на всех наезжает. Он меня восемь дней катал на машине, не оставлял одного. — Майк внезапно заорал: — Вы уберетесь отсюда?! Мы разговариваем! Идите смотреть телевизор! — Он перевел взгляд на Брюса и понизил голос. — Вот, приходится… Никогда не оставят в покое.
— Понимаю, — сказал Брюс.
— Брюс, не вздумай покончить с собой.
— Да, сэр, — ответил Брюс, глядя в пол.
— Не называй меня «сэр»!
Он кивнул.
— Ты служил в армии, Брюс? Там все и началось? Ты в армии подсел?
— Нет.
— Ты закидывался или кололся?
Молчание.
— «Сэр»… — усмехнулся Майк. — А я десять лет срок мотал. Однажды восемь парней с нашего этажа в один день перерезали себе глотки. Мы спали ногами в параше, такие маленькие были камеры. Ты никогда не сидел в тюрьме?
— Нет, — ответил Брюс.
— С другой стороны, я видел восьмидесятилетних заключенных, которые радовались жизни и мечтали протянуть подольше. Я сел на иглу еще совсем сосунком. Я кололся и кололся и наконец загремел на десять лет. Я так много кололся — героин с препаратом «С», — что ничего другого никогда не делал. И ничего больше не видел. Теперь я сошел с иглы и очутился здесь. Знаешь, что я заметил? Самое главное, что изменилось? Я начал видеть. И слышать. Например, журчание ручьев, когда нас пускают в лес, — тебе потом покажут наши фермы и все прочее. Я иду по улице, просто по улице, и вижу собак и кошек, даже маленьких. Никогда их раньше не замечал. Я видел только иглу. — Майк посмотрел на часы. — Так что я понимаю, каково тебе, — добавил он.
— Тяжело…
— Всем здесь было тяжело. Многие, конечно, потом опять начинают. Если бы ты сейчас ушел, тоже бы начал, сам знаешь.