Хотя в голове у меня не прояснилось, оказавшись среди деревьев, я почувствовала себя бодрее. У высокой пихты я остановилась, приложила ладонь к теплой щербатой коре. Как медведицы находят своих медвежат среди чужих, так и пихты узнают свои саженцы. Ради них они даже могут замедлить рост собственной корневой системы – чтобы мелкой поросли жилось привольнее. Чем больше я узнаю о растениях, тем отчетливее вижу, что они, как и мы, могут любить, понимать, сострадать, даже построить коммунизм. Разница в том, что их чувства и намерения глубоко вписаны в тело. Жаждущие света подсолнечник или череда без раздумий поворачиваются к солнцу, даже если небо затянуто облаками, тогда как люди, которые в душе ищут любви и тепла, способны подолгу игнорировать свои чувства и желания и отказываются от них при первой непогоде.
Чем дальше я шла, тем темнее становился лес, но где-то поверх него в небе белело солнце, и сквозь редкие прорехи на листву падали свинцовые бляшки света. Я не боялась заблудиться: знала, что лес тянется длинной, но достаточно узкой полосой и найти выход будет несложно. И все-таки стоит на секунду потерять ориентацию в пространстве, как тут же по спине взбегает испуг и ты замираешь в оцепенении, не зная, куда двинуться дальше. Я смотрела вокруг, пытаясь вспомнить, с какой стороны пришла, как вдруг наткнулась на два желтых глаза, которые пялились на меня из тени деревьев. Под ногой ледяным хрустом треснула ветка.
Зверь истошно залаял. Это был крупный, размером с пони, коричневый пес.
– Ну-ка, успокойся, – пристыдил собаку голос, и из темноты показалась выбеленная женская голова.
Только тогда я заметила в проемах между деревьями черные доски, задник небольшого строения. Женщина поинтересовалась, не заблудилась ли я, и, хотя я ответила отрицательно, предложила вывести меня к дороге. Мы зашли за деревья и оказались на поляне, почти полностью занятой озером, овальным и блестящим, как серебряная ложка. По краям озера были расставлены беседки, а мимо них тонким пояском шла тропинка. Обернувшись вокруг озера, она упиралась свободным хвостом в металлические ворота. Это была рыболовная база.
Пока мы с хозяйкой шли вдоль воды, пес оголтело носился рядом. Он вздымался на дыбы, а потом грузным телом обрушивался на землю, оборачивался вокруг своей оси и взмывал в воздух так, что все четыре лапы оказывались в свободном падении. В кутерьме он бросался под ноги, и мы едва не падали, задетые его тяжестью.
– Вот дурак! – Женщина хлопнула собаку по щетинистому боку. Она подобрала камешек и с размаху запустила его вперед. Пес тут же рванул по направлению руки.
– Находит на него что-то, – кивнула она мне, – но люблю дурака. Если бы не он, давно бы отсюда уехала.
– Можно ведь и с ним, – невнятно пробормотала я, глядя, как пес, прижав грудь к земле и подняв зад кверху, всматривается в озеро.
– Да нет, – протянула женщина, – наше место здесь.
– А давно вы тут живете?
Не удержавшись, пес с шумом сорвался в воду. Хозяйка и ухом не повела на его выходку.
– Да как сказать, – она пожала плечами, – здесь время по-другому идет, год за два, а то и побольше. Да и разве уедешь из этих мест? Вон какая красота.
Вздернутая рябью, как нитками, вода устало скребла берег. Долгими корнями деревья касались дна, лакали из озера, кланялись ему гибкими позвоночниками стволов, несли воду через все тело, подносили ее на листьях небу. В светло-белом воздухе метались блестящие точки: пыль, или пыльца, или все вместе.
Хозяйка рыбного озера довела меня до ворот, и мы попрощались. В какой-то растерянности я оглянулась на поляну и лес. Высвеченный солнцем пейзаж немного напомнил мне тот, что я видела во сне, но может, мне только хотелось видеть его таким. В сияющей дымке носился восторженный пес, а я не могла вспомнить ни одной вещи на свете, способной принести мне столько радости, сколько доставляло этому зверю его безмятежное существование. Я вышла за ворота, и они с тихим скрипом сомкнулись за моей спиной. От забора, разрезая лес на две половины, тянулась узкая грунтовка: проезжая, редкие машины рыбаков ёрзали по веткам зеркалами. По этой дороге я сначала вышла к карьеру – с обратной стороны, там, где ворочали песок экскаваторы, – а потом к деревне и, наконец, к дому. В сарае я взяла лопату побольше и принялась убирать с земли гнилые яблоки.
Часть яблок я свалила в компостную яму, еще часть вынесла в ведрах к мусорной куче. Когда я закончила, уже стемнело. Грязь на моих руках поблескивала свежими кровоподтеками. И может, из-за того, что я ждала от этого дня какого-то знака, а может, по другой, еще неясной мне причине я решила снова вернуться в заброшенный дом.
В этот раз я не пошла через высокое войско рудбекий, а проскользнула на соседний участок с краю. Там у забора стояла высокая ель, и земля была сплошь засыпана иголками и шишками, которые хрустели под ногами как печенье. Глухой трелью стрекотали сверчки – монотонный, трансовый звук трения упругих крыльев о рубчатые задние лапки можно было включать в колонках на занятиях йогой для более глубокого погружения в шавасану. Поверх рваной линии травы, над черным треугольником крыши, битым стеклом звенели белые звезды. Я отвела руками серые свечки пустырника, вошла в колышущееся разнотравье, достала телефон и включила фонарик. Теперь я была фосфорической глубоководной медузой, дрейфующей на глубине в шесть тысяч метров среди пустого черного ничто. Я обошла дом с торца и вышла к крыльцу, поднялась по зашарканным ступеням и толкнула прогнившую дверь.
В комнате было светлее, чем на улице, хотя никакого освещения, понятно, не предполагалось. Наверное, в небе показалась луна и теперь смотрела в одно из окон. Я постояла у двери – будто ждала приглашения, – потом сделала несколько нерешительных шагов, опустилась на дощатый пол и распласталась на нем, удлинившись до бесконечности. Пригвожденная на распутье видений и созвучий, между надеждой и страхом, готовая вспоминать.
…Только закончилась школа, и я объявила Нике, что уезжаю, – я так долго подбирала слова, что в итоге вышло неестественно. Мы сидели на скамейке у ее дома, и величавый куст сирени, давно отцветшей, трепал нас по макушкам. Она ухмыльнулась:
– А я завтра иду полоть картошку.
Каждый год, в первые дни летних каникул, мама отвозила меня к бабушке, где я оставалась до конца августа; каждый год я лишалась своей прежней жизни и – ее дружбы.
С бабушкой я жила в большом доме с пятью комнатами – не в пример нашей квартирке – и садом. Она никогда не усердствовала в заботе обо мне, и я была предоставлена сама себе. Целые дни я проводила, бродя по окрестностям, лазая по деревьям и забираясь в каменные гроты. Я выдумывала истории, которые пересказывала своим новым подружкам – соседским девочкам с необыкновенными именами: Марианна, Сюзанна, Жанна. Я врала, что у меня есть кошка с блестящим мехом и разноцветными глазами, которая умеет выполнять трюки. И что в далеком-далеком городе живет моя подруга, мы видим одинаковые сны и умеем читать мысли друг друга.
Я писала ей письма. Она никогда не отвечала, но я все равно регулярно проверяла почтовый ящик. Однажды вместо привета от нее я обнаружила там двух мертвых пчел. В сарае я нашла моток проволоки, согнула из нее маленькие крючки, насадила на них сухие тельца и просунула в уши. В этих сережках я проходила до 14 августа – дня ее рождения, – а потом сожгла их на импровизированном ритуальном костре. До моего возвращения оставалось две недели.
Пчела живет сорок дней, облетает тысячу цветов и дает меньше чайной ложки меда. Вся ее жизнь – ради этой ложки. Вся моя жизнь тогда сводилась к сомнению относительно нашей дружбы.
Когда в последние августовские дни за мной приехала мама, я стала мучить ее вопросами, как там Ника. Мама равнодушно отвечала: «Вроде гуляет с внучкой Алёшиных». Алёшины жили в доме Ники этажом ниже. Девочка, которая теперь с ней дружила, приехала на лето, а значит, это была не настоящая дружба.
Вернувшись в поселок, я сразу отправилась к ней. Помню, как топталась на пятачке перед подъездом, задерживала дыхание, чтобы успокоиться, трогала языком зуб, отколовшийся, когда я кусала металлическую проволоку. Они появились из-за угла, стремительные, как велосипедистки, но, увидев меня, затормозили. Ника чиркнула по мне своими черными глазами, смахнула челку со лба. Родинки у нее на щеках соединялись в созвездие Кассиопеи.
– Привет, – улыбка стягивала мне лицо, – я к тебе.
Стоял жаркий полдень, все было сухое и пыльное. Откуда-то несло дымом. От этого запаха и от того, какая земля была горячая, делалось тревожно.
– А я подругу провожаю! – Серьезная, она кивнула на алёшинскую внучку.
Я оторопело уставилась на незнакомку. Красивое, ничего не выражающее лицо и светлые волосы до лопаток, почти на голову выше Ники. Только теперь я заметила вынесенные на скамейку тюки и коробки и припаркованную у дома «Ладу». Больше мы не говорили, но когда дверь подъезда за ними захлопнулась, я подошла к машине и вывела пальцем на ее пыльном боку: «ОВЦА».
Я ждала, что с началом школы все как-нибудь уладится и мы снова станем подругами. Но в тот год было по-другому…
Что-то всплакнуло, и я очнулась. Надо мной выразительно мяукал Паштет. Его темная морда, почти касаясь моего лица, дрожала длинными усами. Сеанс окончен, говорил мне кот. Я поднялась с пола и стряхнула с себя оцепенение, а вместе с ним глубокое темное детство. Повертевшись у меня в ногах, Паштет продефилировал к двери и выскользнул в черный проем. Я вышла следом за ним.
Я возвращалась тем же путем, каким шла к заброшенному дому. Крапива грызла мои оголенные локти, и, вынырнув из высокой травы, я нащупала на коже хлипкие водянистые волдыри. Пальцы были ледяные. Во дворе я сняла с веревки полотенце и пошла в душ. Душевая занимала маленький сарайчик на краю участка. Утром я открывала кран, и вода взбегала по шлангу в большой чан на крыше. За день она нагревалась солнцем, и к вечеру становилась почти горячей. Контраст воды и холодного воздуха давал странное ощущение – будто вот-вот вознесешься на небо. Разгоряченная, полностью голая, я вышла на улицу. Над головой пульсировали льдистые звезды. Мысленно соединив две крайние звезды в хвосте Большой Медведицы, я нашла звезду Арктур, а от нее расчертила созвездие Волопаса. Я смотрела на него и думала о том, как нечеловечна и потому непостижима природа. Мы думаем, что она страдает и мучается, потому что люди вырубают леса и загрязняют реки, но правда в том, что, даже если завтра на землю упадет метеорит, природе будет на это наплевать. Планеты и звезды взрываются постоянно. Это просто физика.