а потеряла сознание. Остановилось сердце.
Но перед этим, в машине, вдыхая запах битума и оливковых цветов – сухой, сладковато-соленый, как дующий с моря мельтеми, – она наговорила мне короткое аудио. Всего 20 секунд. Не ее формат.
Мы крепко поругались накануне. С конца февраля мы только и делали, что ругались. Она упрекала меня в том, что я не уезжаю, я отказывалась понимать, почему должна это делать. Она называла меня сообщницей, я отвечала, что она не знает, о чем говорит. Она повторяла, что, несмотря на эмиграцию, остается русской, я говорила, что той страны, которую она знала, больше нет. Я чувствовала себя деревом, которое выдернули и швырнули на землю, но не могла ей этого объяснить…
В конечном счете мы перестали слушать друг друга, но все еще продолжали записывать свои сообщения – то оправдательные, то обвинительные. Только никто не мог заставить себя нажать “плей”».
Я подошла к зеркалу и уставилась на свое лицо. С носа белыми чешуйками сползала кожа. Тонкие красноватые веки дрожали светлыми ресницами. Волосы стали сухими и колючими, как скошенная трава. В треснутых уголках губ застыла кровь. Господи, кто же я теперь…
Когда снег наконец прекратился, я сняла с крючка ватную куртку и вышла на улицу. В пронзительном голубом небе стояло слепящее солнце, и воздух переливался, как слюда. Деревья, трава, земля все еще были припорошенными, но теперь скорее серебряными, чем белыми. Интересно, как они перенесли этот холод. Если нам и нужно чему-то учиться у природы, то не морали и не этике: убийство тоже природно, естественно. Я шла по поселку, заглядывая в оставленные дома, и остановилась у знакомой калитки, но и там никого не было; тогда я свернула к лесу. Не было ни одной причины, по которой мне понадобилось бы туда идти, но, может, в этом и был весь смысл. Романтики прошлых веков говорили о вегетативной, то есть растительной, гениальности, чтобы противопоставить интуитивное познание мира разумному, и раз я не могла понять происходящее головой, может, мне стоило попытаться осознать его другим способом.
Зябкий лес звенел ледяными деревьями. Он был в точности как в моем сне: под ногами искрился снегом мох. Я вдыхала законсервированный, настоянный на земле и хвое воздух. Я смотрела, как лес, переливаясь бриллиантовым светом, медленно зеленеет, сбрасывает с себя тающий снег, будто возносится из-под накрывшей его огромной волны. Я видела, как вода отступает.
Я нашарила в кармане телефон и открыла наш диалог. Нажала на кнопку и зажмурилась. Гул ветра в динамиках, а потом твои слова:
– Помнишь фотку, которую ты стащила на Монастираки? Ну, ту, с пейзажем, где из-под земли торчат высокие кусты, а за ними две колонны? Так вот: я сейчас смотрю на этот пейзаж, я его нашла!
Я все еще стояла с закрытыми глазами, но видела – как бы внутри своей головы – тебя, записывающую эти обрамленные ветром слова. Я сидела рядом с тобой и смотрела на гейзеры зеленых кустов и две колонны древнего храма. Вдали дрожала горячим воздухом кривая линия горизонта, и, ворвавшись в распахнутое окно, ветер взметнул твои кудри. И ты улыбнулась.
Утром следующего дня я впервые за долгое время расчесала волосы. А когда вышла во двор, чтобы умыться, ощутила странную перемену, которая произошла с этим местом. Поломанные деревья, озябшие цветы – нет, дело было в другом. Я долго смотрела по сторонам, пока наконец не осознала: заброшенный дом, еще недавно наглухо спрятанный в высокой траве, теперь стоял открытый и просторный. Крапива, пустырник, даже склонившие золотые головы рудбекии пропали – будто они наконец смогли обойти тяжелый мрачный закон, обрекающий их на неподвижность, победили пространство и вырвались в другой, оживленный, мир.
Я вернулась в дом и неторопливо собрала вещи. Потом выгребла из холодильника порченые остатки, набрала воды и вымыла полы. Разобравшись с уборкой, вытащила во двор чемодан, повесила на дверь тяжелый замок и, стуча колесиками по грунтовке, направилась к остановке, надеясь, что кто-то подбросит меня до станции.
Диана ЛукинаЙога на американских горках
Меня зовут Диана, сейчас мне двадцать два года. Биполярное расстройство показало себя, когда мне было восемнадцать. Лечение у психиатра я начала, когда мне было двадцать. Я знаю, что БАР зачастую проявляется именно в этом возрасте, хотя немало случаев, когда это происходит раньше или позже. Но в любом из вариантов, как только в жизнь человека вторгается БАР, начинается новый отсчет. Я проходила через многое в одиночку, и я вела дневник. Сначала я писала туда каждый день, подробно излагая свои мысли и ощущения, затем стала делать это реже. Отчасти потому, что мое состояние постепенно нормализовалось, отчасти потому, что симптомы становились привычными, уже не вызывали непонимания и страха. Я их приручила.
Однажды я наткнулась на группу поддержки людей с биполярным аффективным расстройством, где участники со схожими проблемами могут пообщаться и поделиться опытом. Там есть определенные правила общения: нельзя давать советы, все утверждения формируются через «я-высказывания». Если говорить проще, то все выглядит так: один человек задает вопрос – другие делятся своими историями по теме вопроса. То есть просто рассказывают случаи из своей жизни. И, как оказалось, это отлично помогает! Помогает понять, что ты не одинок, что многие имели схожий с тобой опыт. Бывает, слушаешь кого-то и думаешь: «Вот! Вот почему это со мной происходит! А я так давно не могла понять».
На такие онлайн-встречи приходят люди разного возраста и пола, но трудности у всех одни. Те, кто получил свой диагноз недавно, задают точно такие же вопросы, которые возникали у меня вначале. И я поймала себя на мысли о том, что мне очень нравится делиться своим опытом! Мне нравится рассказывать истории из своей жизни, в которых другие узнают себя. Мне нравится, когда люди говорят: «Твои слова успокоили и приободрили меня». Мне нравится помогать, мне нравится ощущать себя полезной.
Так может, мне рассказать об этом всем? Не ограничиваться приватным чатом? Ведь я уже точно уверена, что мой опыт и мои истории будут полезны людям с БАР, будут полезны близким таких людей, будут полезны каждому, кто захочет заглянуть в голову человеку с «биполяркой».
Проявления болезни каждого человека уникальны, но на самом деле очень схожи в основных моментах. Здесь я поделюсь своим опытом, а ты сможешь узнать себя в этих строках.
Эта история – группа поддержки, которую ты можешь носить в кармашке.
Глава 1До диагноза
Первые тревожные звоночки начались, когда мне было восемнадцать лет. Точнее, тогда начались громкие звонки. «Звоночки» были всегда, но я не обращала на них внимания, думала, что у всех так.
Мои школьные годы проходили обычно. По крайней мере, так же, как у моих друзей. Выучить уроки, покурить за гаражами, сходить на тренировку. Из книг – Чак Паланик и Ирвин Уэлш. Музыка – русский рок. Героини – Кристина Ф. и Нэнси Спанджен. Но в подростковом возрасте я могла резать руки (причин уже толком не помню), начать плакать просто так, когда ничего не произошло, наступать только на белые полосы пешеходного перехода, иначе «моя мама умрет». Обычно вместо уроков физкультуры мы сидели с одноклассницами в раздевалке и болтали о чем-нибудь. Как-то раз наш разговор зашел про смерть, и я с искренним удивлением спросила: «В смысле? Вы никогда не задумывались о суициде?» В ответ услышала растерянное «нет». И отчего-то на всю жизнь запомнила этот момент, как на меня смотрят десять пар глаз и не понимают, зачем я задала этот вопрос.
Мне было восемнадцать, я училась на первом курсе университета, жила в общежитии. В какой-то момент я начала уставать быстрее и сильнее, чем раньше. Сильнее и быстрее с каждым днем. Мне было тяжело не то что отсидеть четыре пары в университете, а хотя бы до него дойти.
Совсем плохо стало в конце мая, как раз перед сессией. Благо я успела зарекомендовать себя хорошей студенткой, и по всем предметам, кроме одного, у меня были автоматы. К одному получилось подготовиться и сдать на отлично. Кстати, это была единственная сессия, которую я закрыла на одни пятерки.
В сессионной канители я не заметила, как усталость достигла немыслимых масштабов. Уйдя на каникулы, поняла, что делать мне ничего не хочется. За пару месяцев от активной и жизнерадостной Дианы осталось только тело, которое еле находит силы почистить зубы и заказать пиццу. Коробки из-под пиццы выстраивались у кровати забором, отделяющим меня от прежней жизни.
Я не понимала, что со мной происходит. Люди, находившиеся рядом, тоже не понимали, поэтому отстранялись. Я теряла и себя, и друзей.
Потерялись и силы жить, и интерес к жизни. Ничего из того, что радовало раньше, не приносило удовольствия. Попробовала поехать с подругой на рок-фестиваль – проспала бо́льшую часть времени в палатке и уехала на следующий день. Поехала на море – не выходила из номера, море увидела пару раз за неделю.
Вместе с осенью ко мне пришло нежелание жить. Я редко ходила на пары, редко ходила вообще куда-либо. Но однажды я собралась и отправилась к психиатру. Обратилась в бесплатный психоневрологический диспансер, отстояла очередь в регистратуре, зашла в кабинет психиатра, начала рассказывать о том, что со мной происходит.
– А что вы сюда пришли? Мы здесь серьезными клиническими случаями занимаемся, вообще-то. А вам надо максимум к психотерапевту, – перебила меня врач, указав на дверь.
Вышла. У меня две мысли:
1. Зачем так грубо, мне и без вашей грубости плохо.
2. Со мной все нормально, мне не нужен психиатр, мне нужен психотерапевт, но возможно, и просто психолог.
Записалась к психотерапевту в это же учреждение. Как оказалось, запись к нему плотная, попала на прием я только через три недели.
– У меня нет ни на что сил, я ничего не хочу, иногда становлюсь агрессивной, много плачу, задумываюсь о суи…
– На, держи рецепт на ноотроп, месяц попей, потом еще раз приходи.