Алёна рассматривает старый диван в коридоре. Темно-красный, с деревянными подлокотниками и с дырками в обивке, из которых торчат нитки. Эти нитки ей почему-то хочется заплести в косички. Она не замечает, как в классе становится тихо, а потом очень шумно – что-то радостно кричат. Она приходит в себя, только снова становится тише: из-за двери слышен ровный гул разговора, много голосов, это явно не лекция и не доклад. Алёна приоткрывает дверь и входит.
– О, это девочка, которая всегда за печеньками приходит, привет! – говорит парень в красных шортах. – А у нас сегодня не печеньки, а даже целый торт!
– Алён, садись, угощайся, – это Вера.
– Спасибо большое! С днем рождения, – вежливо и тихо отвечает Алёна и берет тарелку. Вера улыбается, кивает и сразу возвращается к общему разговору. Алёна кладет себе большой кусок расплывающегося по тарелке торта из сковороды, но есть не начинает, просто ставит перед собой и пытается вслушаться в разговор.
– А вы слышали, как вчера Антоныч орал из-за того, что кто-то в душ залез?
– На Наташу с Диной орал, это они.
– А зачем он душ поставил, если им нельзя пользоваться?
– Ну, там еще что-то не настроено и какие-то правила есть, типа мыться не больше пяти минут, он обещал рассказать за ужином, когда все соберутся.
– Антоныч хамло, потому что он с Урала!
– В смысле, я тоже с Урала!
– Так и я с Урала, поэтому говорю это с гордостью.
Алёна боится Антоныча – так, по отчеству, называли очень молодого мужчину, который что-то преподавал, но в основном все ремонтировал. Она думает, что легко могла бы оказаться на месте Наташи с Диной, потому что в душ хочется, а никакой предупреждающей таблички не было, казалось, что он работает. Глядя вчера, как он напряженно и громко говорит: «Прошли мимо меня, как будто так и надо, и не подумали ничего спросить», – она представляла, что, будь она Наташей, у нее в желудке в это время расплывался бы свинцовый кругляш стыда и обиды, оттого что она не хотела ничего плохого, просто почему-то снова не получилось соответствовать непонятным и неочевидным требованиям этого мира. И поэтому приходится чувствовать себя никчемной. Она так хорошо себе это представила, что ее затошнило. Хотя Антоныч даже не кричал на самом-то деле, и Наташа с Диной не выглядели пострадавшими. Они стояли распаренные, с полотенцами на головах, довольные, что попали в душ. Неизвестно, когда и по каким правилам будут мыться остальные, им, скорее всего, дадут по пять минут на человека, а они успели без всяких правил постоять под теплой приятной водой.
Пока она об этом думает, первая пара заканчивается. Алёна дожидается, пока все начнут расходиться, чтобы тоже незаметно выскользнуть из класса вместе с тарелкой. Она не спеша съедает яблочно-сгущеночный торт за углом в коридоре. С очень сосредоточенным видом, морща лоб и сводя брови, выходит из школы, проходит мимо кухни, быстро оглянувшись, оставляет тарелку на деревянном столе. Канализация в школе не работает. Воду берут в роднике, посуду моют в речке, а туалеты стоят на улице: волонтеры, которые приехали за несколько дней до открытия лагеря, вырыли ямы, построили дощатые настилы с дырками и вокруг них ограждения – стены, крышу и двери из вагонки.
Алёна заходит в туалет, наклоняется над дыркой и засовывает два пальца в рот. Ее рвет. Она смотрит в дырку и плачет. В щели между досками бьют лучи солнца, ей очень хорошо видно, как слезы капают на переваренную кашу из торта и гору экскрементов обитателей лагеря. В центре всего этого почему-то лежит розовая пластиковая расческа. Алёна снова запихивает в рот уже три пальца. Ее снова рвет, текут слезы. Зубами она содрала свежую корочку раны на костяшке среднего пальца. Во рту теперь вкус яблок со сгущенкой и крови. Но ей пришлось еще два раза вызывать рвоту, пока наконец в желудке не стало легко и пусто. Поток мыслей тоже остановился, приятная пустота разлилась и в голове. Она полощет рот водой, которую принесла с собой в кружке, вытирает слезы и сопли туалетной бумагой, выливает на руки остатки воды из кружки, несколько раз глубоко вздыхает и выходит из туалета – идет мыть тарелку и чистить зубы на речку, а потом на оставшиеся пары.
Оставшихся пар две – биология с преподавателем и доклад про псевдомедицину. После доклада Алёна сворачивается в старом кресле в коридоре, забравшись в него с ногами, и засыпает. Ей очень хочется есть, но пустота и жжение в желудке приятные. Они говорят о том, что Алёна справилась, что она сделала все как надо. Что она выполнила необходимую, запланированную работу, не сорвалась.
Если бы можно было выбрать один продукт, от которого не толстеешь, я бы, наверное, выбрала белый шоколад. Он такой сладкий, что иногда кажется кислым и тает во рту. А если бы можно было остановить время и есть все что угодно, и не толстеть в это время, то я бы тогда, например, раз в две недели садилась и сначала ела какие-нибудь макароны с вареным тертым яйцом. И с майонезом. И с жареным беконом. Потом торт. Сметанник. Только где это все взять? Надо тогда, чтобы оно появлялось само. Или если остановится время, то можно будет пойти в магазин и просто все это взять. А что если оно запустится, пока я в магазине? Нет, тогда нужно, чтобы появлялось само. Я буду просто садиться и выбирать по меню. Или шведский стол. Набирать разные пирожные. Пирожные «Ленинградские» невкусные. А если от белого шоколада не толстеть, то считаться будет только какая-то определенная марка или белый шоколад в любом виде? Если, например, это будет батончик, где еще и вафля, то я, получается, буду толстеть от вафли, но не от шоколада?
Сквозь сон она слышит голос Коли – координатора смены, он тоже чуть старше остальных. Он говорит кому-то: «Как она мило спит, надо сфотографировать». Алёна подумала, что она ему, наверное, нравится, значит, надо спросить у него, как отсюда проще всего уехать и как заказать такси.
Следующий день выходной. Алёна после завтрака идет гулять в поле и сразу понимает, что для прогулок слишком жарко. Но не возвращается. Включает аудиокнигу. В уши льется монотонный голос, который сваливается в одну общую кашу с жарой, солнцем, хрустящей под ногами сухой травой, жаждой, по́том. «Но мы будем основательно, плотно, шикарно обедать в семь часов, – говорит голос. – Это будет одновременно и чай, и обед, и ужин. Гаррис несколько повеселел. Джордж предложил взять с собой мясные и фруктовые пироги, холодное мясо, помидоры, фрукты и зелень. Для питья мы запаслись какой-то удивительно липкой микстурой, изготовленной Гаррисом, которую смешивают с водой и называют лимонадом, достаточным количеством чая и бутылкой виски – на случай аварии, как сказал Джордж». Алёна быстро перестает понимать, что говорит голос.
Нам говорили, что тут лисы. И что лис нельзя трогать, потому что они кусаются и могут болеть бешенством. Наверное, лисам жарко. Трава колется. Надо бы не наступить на змею, мы как-то видели змею на даче. Земля желтая. У меня ноги как огромные колонны, как в греческом дворце. Огромные, круглые, можно расставить руки и их будет не обхватить. Очень хочется есть.
Алёна с Колей сидят у костра.
– Да ложись спать, зачем тебе со мной сидеть? Уже почти два, а тебе на пары.
– Мне несложно, – отвечает Коля и отхлебывает пива. – Ты запомнила? В четыре приедет такси, привезет тебя к автобусной остановке. Автобус отходит в шесть и идет до Твери. А из Твери-то ты как поедешь?
– Из Твери уже как-то понятно. На поезде, наверное. Спасибо тебе большое.
– Не за что.
Повисла пауза. Потрескивает костер.
Почему он не уходит? Если бы он ушел, я бы еще успела сблевать. В палатке пачка печенья, в котле чай. Бесит. Тошнит. Скучно.
– Ты знаешь, ты мою бывшую девушку напоминаешь мне.
– Чем?
– Ну внешностью, волосы у нее были такие же. И вообще, манера какая-то, очень спокойная. Скромная. Она мне оладьи готовила с яблоками. Но мы расстались в итоге.
– Почему расстались?
Почему он не уходит? Нужно что-то отвечать. Нужно отвечать вежливо. Скоро такси.
– Там такая история. Она от меня сделала аборт. Мы об этом долго говорили, но поняли, что нам рано. И в итоге расстались. Я вообще-то не всем это рассказываю, конечно. Просто тебе почему-то захотелось рассказать. С тобой хочется быть откровенным. Я об этом часто вспоминаю.
Тошнит. Скучно. Надо уехать. Когда такси? Нужно бежать. Нужно уйти отсюда.
Алёна идет с рюкзаком по парку в Твери. Солнечно. Трава зеленая. Алёна идет медленно, не зная куда. Перед ней в парке шатер, над входом вывеска: «Лабиринт кривых зеркал». Рядом стойка с надписью «Касса» – на самом деле это просто навес, под которым сидит на раскладном стуле женщина, а перед ней на раскладном столике пластиковая миска с деньгами и перетянутая резинкой стопка билетов. Алёна останавливается:
– Здравствуйте. Можно один билет? – вытаскивает из поясной сумки и протягивает женщине мятые 50 рублей.
Женщина молча вынимает билет из стопки и отдает Алёне.
Алёна входит в шатер. Бродит по нему, смотрится в зеркала и несколько раз фотографирует свое отражение.
Здесь моя длинная кривая талия похожа на шею жирафа. А вообще все это похоже на стихи. Здесь изысканный бродит жираф. Здесь я – это нечто вытянутое, как голова коня. В этом зеркале я шире, толще. Но как будто не по-настоящему, а как будто я ромб. Юла. Совсем другого цвета кожа, у меня такой не бывает обычно. Это потому что солнце не такое, как у нас. Что-то случилось в этом году. Вот если бы тут убрать немного, если я повернусь боком – меня как будто почти совсем нет. Это было бы так спокойно, если бы ноги не были как огромные колонны – круглые, широкие.
Алёна выходит из шатра с зеркалами и садится на траву. Солнечно. Она смотрит по сторонам устало и рассеянно. К ней подходит цыганка и начинает что-то очень быстро говорить.