Еще к нам регулярно ломились пьяные, перепутавшие квартиры (иногда дома или даже микрорайоны), и мои родители ничего не делали, потому что милицию вызывать никто не хотел. Я несколько раз засыпала под вопли и грохот, и с тех самых пор по ночам я чаще не сплю, а просто вхожу в режим ожидания – костенею и надеюсь, что сегодня никто стучать не будет.
Да, именно поэтому я не люблю курьеров и терпеть не могу людей, которые навязчиво стучат в дверь, а не звонят, и никогда им не открываю.
Я говорила об этом с Валей, чувствуя, что это глупость, но Валя предложила мне пройти какой-то опросник на ПТСР, и, конечно, я прошла его с наилучшими возможными результатами. Я мрачно пошутила тогда, что привычка получать высокий балл за тесты в университете никуда не делась, и Валя вежливо посмеялась вместе со мной, напомнив мне, что сарказм – это защитный механизм, маскирующий невозможность справиться с эмоциями. Волновалась ли я из-за своего результата или его значения? Я не могла сказать. Хотелось бы, чтобы это чем-то мне помогло. Мое спокойствие Валя, кажется, принимала за скепсис.
Как я понимаю, было бы легче, если бы меня выключало только в той конкретной квартире, в которой это происходило, – той квартире, которая теперь принадлежит неизвестно кому, – но, кажется, это была моя реакция на ночь. Ночь наступала везде.
Мы успели попробовать разное: засыпать в наушниках, закрывать все двери в квартире, чтобы между мной и входной дверью было как можно больше препятствий. Валя напомнила, что есть квартиры с дополнительной дверью перед площадкой, но нам такую ставить было некуда, и я не знала своих нынешних соседей настолько хорошо, чтобы им это предлагать.
– А есть разница, когда ты засыпаешь одна и когда в квартире кто-то еще есть?
Отвечать нужно было, тщательно подбирая слова.
– Мне кажется, – сказала я наконец, – что при жизни бабушки было легче. Я чувствовала себя безопаснее.
– Больше совсем не сможешь вспомнить случаев, когда засыпала с кем-то еще? Ночевала у друзей, допустим, или у бойфренда. Возможно, тогда ощущение было другое – было бы здорово, если бы мы смогли до него добраться и понять, как его воссоздать в твоей нынешней жизни.
– Нет, – сказала я. – Ничего не приходит в голову.
Среда
Я готовлю завтрак. Это почти приятно – даже несмотря на то, что плита здесь более старая, чем на прошлой квартире, все тугое и ничего не включается с первого раза. Очень странно, что, когда годами живешь где-то, даже после долгого перерыва будешь помнить до мельчайшей доли секунды, сколько нужно нажимать на кнопки и когда поворачивать рукоятки.
Когда я завтракаю, мне приходит сообщение от Марины с извинениями за вчерашнее. Она очень переживает, что сорвалась и была невежлива, и очень хочет, чтобы я поскорее ее простила.
«Ничего страшного», – пишу я.
В глобальном смысле это действительно ничего страшного. Более того, Марина каждый раз извиняется – рано или поздно. В отличие от большинства людей, которые не извиняются никогда. Конечно, это не должно прозвучать так, как будто меня постоянно кто-то обижает: последние два года я практически ни с кем не общаюсь, что значительно снижает вероятность обид.
Дальше Марина утверждает, что со временем мне должно здесь стать легче, а пока просто не нужно на себя давить. Она в очередной раз посылает мне какие-то подкасты по психологии, какой-то подозрительно тематический селф-хелп под соусом «вот я тут сейчас читаю интересное», хотя я понимаю, что она ничего из этого не слушала и не читала, и она тоже понимает, что я понимаю. Я вежливо открываю все ссылки на пару минут и закрываю, убедившись, что все это уже знаю и так и что Марина по-прежнему мастерски обходит тему. В конце концов, зачем мне читать о депрессии, которой у меня нет?
Меня тревожит, что эффект от общения с Валей так быстро сходит на нет, что у меня совершенно выветрилось из головы, как мы договорились действовать в стрессовых ситуациях. Два месяца я чувствовала себя как на хороших обезболивающих, от которых теперь остались только хорошие воспоминания.
Я даже не поняла, как это получилось, но, мельком взглянув на себя в зеркало через плечо, я увидела у себя на ноге ярко-красное пятно. Пятно располагалось на задней поверхности бедра, в таком месте, где без помощи зеркала или телефона разглядеть его было невозможно. Эта мысль меня озадачила и испугала одновременно – какое-то категорически несправедливое телесное ограничение. В зеркале тоже, впрочем, мало что стало понятно, и какое-то время я изворачивалась как могла, чтобы сделать фотографию пятна нормального качества и рассмотреть его как следует.
Учитывая, что я только что была на природе, это вполне мог быть клещ. О клещах сведения у меня были исключительно анекдотические, но тут же посыпались мысленные комментарии: во-первых, я была в джинсах. Во-вторых, где клещ? В-третьих, скоро ли я умру? Я послала фотографию Марине и полезла гуглить. Гугл неопределенно сообщил, что клещи взбираются вверх по человеку, но делают это в поисках участков более тонкой кожи.
Потом мне пришло в голову, что если пятно появляется на стене дома – это готика, а если на человеке – то хоррор. Может, в этом красном пятне просто-напросто сконцентрировалась вся моя нынешняя тревожность – наконец-то у нее появилось физическое проявление: с одной стороны, реальное, с другой стороны, достаточно неопределенное, чтобы занять всю мою оперативную память на ближайшее время.
(Три дня спустя я вспомню о пятне и обнаружу, что оно побледнело вдвое. Это меня почти что разочарует – обидно, что столько энергии было потрачено неизвестно на что.)
Я одеваюсь, стараясь повторять себе, что это ничего не значит, и иду пройтись.
Свежий воздух помогает. Может быть, я когда-нибудь перееду в маленький дом и буду целый день заниматься огородом вдали от людей. Я прохожусь вокруг квартала несколько раз, никуда не торопясь и думая о том, за чем можно было бы сейчас зайти в магазин, чтобы потом туда подольше не нужно было.
На кассе в супермаркете я стою полусонная, думая, что свежего воздуха было многовато и что дома нужно будет подремать, пока в мое безмятежное состояние не врезается:
– Конюхова?
Нет.
– КОНЮХОВА!
Нет, пожалуйста.
– Сашка!
Да что ж за… думаю я.
– Триста лет тебя не видел.
– Привет, Денис, – говорю я.
Это отвратительно.
Я не могу улыбнуться в ответ и только говорю какое-то жалкое «я…» и машу ему в сторону выхода, надеясь почему-то, что он торопится и куда-нибудь уйдет, пока я расплачусь (ударение можно ставить куда угодно). Я чувствую себя голой. Что, если он видел, как я выношу вещи (действительно, что?)… Что, если он все знает (что «все»?)… Зачем я делала это все (что «все»?!) здесь? Зачем вообще делала? Господи. Было так хорошо жить среди людей, которые меня не знают и ничего не знают обо мне.
Он ждет меня у двери, я прохожу мимо не останавливаясь, но это почему-то совершенно его не смущает, и он идет следом за мной и задает пятьдесят вопросов в минуту:
– Слушай, ну надо же, ты первая, кого я за все это время встретил. Это сколько лет уже прошло, получается? Как жизнь молодая? Как работа? Кого-то из наших видишь? Как Александр? Это вы тут с ним вместе живете, да?
Я резко поворачиваюсь, и мне кажется, что у меня парализовало лицо и что оно застыло в очень страшной маске, потому что дальше у Дениса сильно увеличиваются глаза и он говорит растерянно:
– Ой. Сашуля. Вы разбежались? Дурацкий вопрос. Не знал. Прости.
– Что ты не знал? – спрашиваю я чужим капризным голосом. – Что именно ты не знал?
– Да я вообще из местной жизни выпал, Саш, я ж накануне карантина только из Германии приехал.
Проклятая Германия, медом вам там всем намазано, что ли?
– А там соцсети платные, да? – ядовито спрашиваю я и ускоряю шаг. Я слышу, что он продолжает идти за мной, хотя мне очень хочется, чтобы не шел. И не гуглил, что я имею в виду. И решил, что у меня просто плохой день или я случайно сошла с ума.
Вы знаете, мне же когда-то нравился и Денис (Сашин голос в моей голове начинает говорить что-то на шшшшшшшш), то есть он был вполне мне симпатичен – во всяком случае, тогда, в другом мире, очень давно. Конечно, Марина и прочие относились к нему свысока, что было понятно по тому, как они пытались относиться к нему на равных. Он жил недалеко, мы часто ездили с ним в одной и той же маршрутке в университет и назад и обычно много смеялись. Да, были и другие вещи, о которых я предпочитала не думать. Может быть, моя жизнь сложилась бы совсем иначе, не будь Денис перманентно занят. Он был неплохой, кажется, но я не знаю, насколько мне можно доверять в этом вопросе.
(Последние два дня я только и делаю, что думаю о своих бывших. Не знаю, как меня это характеризует, – наверное, плохо.)
В конце концов мы все-таки сидим на лавочке в соседнем квартале. Дождь пробует начаться и никак не начинается. Я не знаю, стоит ли мне снимать маску хотя бы из вежливости (если бы это не было правдой, звучало бы как самая высокопарная метафора в мире). На Денисе маски нет.
– Саш, ну говорю же, прости меня. Я сам не знаю, как это так я был не в курсе. Нигде ничего не видел про это, клянусь тебе. Я ведь с нашими и не общался толком после выпуска. Там была совсем другая жизнь просто. Хотя реально я не думаю, что тебе это интересно.
– Мне это не то чтобы неинтересно, – говорю я, – я просто ни с кем не разговаривала на эту тему. Честно говоря, я в принципе давно ни с кем не разговаривала, кроме соседей.
– А Маринка? Видел ее в…
– Ну да, – рассеянно киваю я, не слушая. Я чувствую себя беспомощной и злой.
– Глупо будет спрашивать, как ты, да?
– Обыкновенно, – говорю я.
– Так это сколько времени уже прошло?
– Два года. С чем-то. Ты насовсем приехал?
Денис пожимает плечами:
– Понятия не имею. Зависит от вот этого всего, конечно, – он театрально обводит рукой «вот это все», – но вообще собирался навестить своих и снова уехать. Теперь, сама понимаешь, это вообще не вариант.