12 марта 1859 года Помяловский писал Благовещенскому: «Я отдумал писать о бурсе, потому что не могу быть беспристрастным в этом деле. Я уже собрал материалы, листов до 16-ти (писчих), составил было и отрывок под заглавием «Долбня», редактор уже согласился отпечатать… Но тут-то я и понял, что не мне предавать бурсу, и выпросил статью назад. Чорт с ней, с бурсой! Ну ее!..» Однако во время безденежья Помяловский отдал Чумикову «Долбню».
Этот рассказ с «Данилушкой» объединяет один и тот же герой — Данила. В «Долбне» впервые бегло показана бурсацкая педагогия, сводившаяся к механическому заучиванию разных схоластически-непонятных предметов без уяснения смысла. Как в «Вуколе», так и в «Долбне» пред нами переживания мальчика, попадающего из нормальной обстановки благоприятного детства в условия варварской учебы, в школьный быт, построенный на истязании розгами, на издевательстве над личностью учащегося.
В «Долбне», помимо показа бурсы и ее нравов, повторяется вариант детского приволья Данилы, его жизни на фоне приволжской деревни; вариант, воспроизведенный уже в рассказе «Данилушка». Но «Долбня», как и «Данилушка», — незавершенные произведения. Они только свидетельствуют, в каком направлении сосредоточены были творческие интересы Помяловского, стремившегося создать художественную «Историю молодого человека» своего времени. К этим первым своим художественным опытам Помяловский относился весьма строго, считая их безделкой, скрывая от знакомых свое авторство, краснея при хороших отзывах о них. Однако уже и эти первые рассказы носят на себе признаки художественного таланта Помяловского. Написанные ярким свежим языком, эти рассказы согреты темпераментом художника-публициста, откликающегося на жгучие проблемы своего времени. Двадцатитрехлетний Помяловский особенно серьезно относился к задачам художественной литературы и был весьма невысокого мнения о тех знаниях, какие он вынес из семинарии. Мы уже знаем, как неустанно он работал по выходе из нее над своим самообразованием. Помяловский стремился к все большему расширению круга своих знаний. Это была заветная его мысль, в которую он охотно посвящал своих знакомых. Об этом Помяловский говорил и своему первому редактору Чумикову; последний уже тогда весьма ценил талант своего молодого сотрудника и предлагал ему постоянное сотрудничество в своем журнале. Чумиков посоветовал Помяловскому поступить в университет.
Петербургский университет в период слушания в нем лекций Помяловским также переживал свою эпоху «бури и натиска».
Университетское оживление началось с 1856 года, когда постепенно стал меняться общий склад студенчества и его социальный состав. В тот год был устранен от должности попечителя или куратора действовавший в последнее десятилетие царствования Николая I М. Н. Мусин-Пушкин. Этот сатрап всячески сковывал студенческую инициативу, ограничивая также власть Профессоров, выдвигая на первый план значение инспекторов. Своеобразный портрет, этого куратора или, как его называли, обскуратора дают нам мемуары той эпохи. Всегда надутый Мусин-Пушкин являлся на лекцию с длинным костылем в руках и тут же принимался ругать кого-нибудь за длинные волосы или непочтительный поклон, делая также грубые замечания профессорам в присутствии студентов.
Количество студентов в петербургском университете того времени было сравнительно небольшое.
Норма в 300 человек не всегда заполнялась. После ухода Мусина-Пушкина двери университета значительно распахнулись под влиянием нового общественного подъема; пришла новая студенческая молодежь, потребовавшая права на общественную инициативу, своего участия в решении основных университетских вопросов. Студенческие корпорации и сходки стали неотъемлемым явлением университетской жизни. В 1854 году студентов было 159, а в 1859 году стало около 1 000 человек, вместе с вольнослушателями. В число вольнослушателей можно было вступить и при отсутствии аттестата об окончании гимназии. Кроме того на лекциях популярных профессоров можно было встретить немало посторонних юношей и девушек, а также сухопутных и морских офицеров.
Студенты стали издавать свои «Студенческие сборники» и организовали в 1857 году «Кассу бедных студентов». Источниками средств для «кассы» были: взносы со стороны достаточных студентов; и сборы с концертов. Для увеличения средств «кассы» устраивались публичные лекции популярных профессоров, вызывавшие огромный наплыв публики. С января 1858 года по 1859 год роздано было нуждающимся студентам в виде невозвратных и заимообразных ссуд до 9 000 рублей и 3 000 рублей получено с концертов.
Росла студенческая вольница. Молодежь горячо встречала любимых своих профессоров аплодисментами, а неугодных гнала с кафедры шиканьем и свистом. Такое поведение студентов стало скоро не по душе правительству Александра II.
В декабре 1858 года издано было распоряжение министерства народного просвещения о воспрещении аплодисментов, а также знаков неодобрения под угрозой исключения. Одновременно профессорам было поставлено на вид суетное искание популярности среди студентов и предложено «нравственным влиянием своим на слушателей направлять их к истинной цели просвещения». В мае 1859 года объявлено было, что вне университета студенты наравне со всеми на общем основании подлежат полицейским установлениям и надзору. Резкое обострение недовольства студентов началось с 1860 года, когда, по выражению одного из прогрессивных тогдашних профессоров В. Д. Спасовича, «идет целый ряд маленьких происшествий, произвольных движений, вспышек и столкновений с попечительской властью». Либеральные профессора стремились найти путь примирения и соглашения между студенчеством и начальством. Но эта линия потерпела крушение. Демократическое студенчество все больше и больше революционизировалось, становясь действительно передовым отрядом революционных шестидесятников.
В это время Помяловский усердно посещал университетские аудитории, слушая с огромным энтузиазмом лекции популярных профессоров того времени. Первое посещение университета, Знакомство со студентами, вольнослушателями и остальной публикой, заполнявшей университетские аудитории, сильно взволновало его. В эти дни он ходил, как помешанный, не ел, не спал, — переживал душевную борьбу. От этой борьбы он исхудал, ослабел, его никто узнать не мог. «Неужели, — спрашивал он, хватаясь за голову, — неужели все, чему я учился, над чем я всю жизнь ломал голову, все это ерунда? И я до сих пор не знал этого! Неужели снова надо учиться с азбуки?»
Помяловский усердно вникает в смысл прослушанных лекций, прорабатывая соответствующую литературу. Происходит коренная ломка всех усвоенных в школьные годы понятий. Он мужественно совершает эту переоценку всех ценностей, выкорчевывая отжитые взгляды и мертвые схемы. Смелые страшные опыты, — свидетельствует Благовещенский, — Помяловский делал над собою, чтобы проверить себя и убедиться, что в его прошлом нет теперь никакой силы.
Целый год продолжалась эта усиленная философская перестройка. О направлении и характере ее можно судить по тому материалу, который дает нам, хотя и бегло, но чрезвычайно наглядно сам Помяловский в четвертом очерке бурсы — «Бегуны и спасенные бурсы». Он изображает здесь путь развития различных категорий бурсаков по выходе их на волю из стен семинарии.
Вот как описывается путь «бурсаков материалистической натуры», когда для них наступает время брожения идей, когда возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, и начинается ломка убеждений.
«В такой период, — пишет Помяловский, — эти люди, силой своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например, вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедывать то, чего сами не понимают, и за это кормиться за счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им в качестве материалистов приходится отрицать, но потом находят в себе силы помириться со своим отрицанием, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные, и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат».
Путь «бурсаков материалистической натуры» широко известен истории русской общественной мысли. Это путь Чернышевского и Добролюбова. По этому пути пошел и Н. Г. Помяловский.
В этих же «Бегунах и спасенных бурсы» Помяловский рисует отвратительный тип бурсака-атеиста, надевающего рясу, ради корысти обманывающего простаков. Родственники Помяловского тянули писателя на такую же дорожку, уговаривая его пристроиться хотя бы на дьяконовское место: на литературные заработки надежд мало было, а семью надо было поддерживать. Вначале Помяловский не имел сил противиться этому напору близких, отыскавших ему невесту, закрепленную на дьяконовское место. К счастью, невеста, узнав о склонности жениха к вину, отказала ему. В другой раз повезли Помяловского на смотрины в Царское село, обрядив жениха во фрак, но жених сбежал с дороги. И с тех пор близким и самому Помяловскому стало ясно, что путь священнослужителя отрезан для него.
Слушание лекций в университете и педагогические интересы возымели свое влияние. Скоро Н. Г. Помяловский весь отдался делу преподавания. Вместе с группой студентов он стал преподавать в воскресной школе, находившейся на Шлиссельбургской дороге.
Люди 60-х годов с большим энтузиазмом отдавались делу народного просвещения, делу поднятия культурного уровня широких трудовых масс. На этой почве и возникли воскресные школы, ставшие знаменательным общественным явлением 60-х годов. Ядром воскресных школ послужили бесплатные неофициальные школы 1858 года, подготовлявшие детей бедных родителей в разные учебные заведения. 22 февраля 1859 года открыта была официально так называемая Таврическая школа, где преподавала группа молодежи из офицерства инженерных войск, во главе с инженером бароном Конисским. Преп