«Надо пока компромиссы прекратить…»
…Не поссорься Юрий Андреевич с дочерью и женой, воскресенье было бы, как всегда, приятным днем. После пирогов и чая он покопался бы в саду, возможно поехал бы со всеми вместе на прогулку — все бы шло как у добрых людей. Наблюдательный председатель «Тонапа» наверняка заметил бы отсутствие Кокина, подозрительные беседы Солодухина с комсомольцами, прибывающими на велосипедах в лес и подходившими к секретарю парткома как бы с рапортами о проделанной работе.
Но Юрий Андреевич всем своим поведением еще раз доказал, сколь вредно злоупотребление алкоголем.
Домой Христофоров пришел поздно, и не с пустыми руками, а с пол-литром, на котором желтела наклепка «Померанцевая». Во всех ларьках Краюхи по субботам и воскресеньям водкой торговать запрещалось, поэтому продавцы широко пользовались желтыми наклейками.
К рассвету бутылка опустела, и Юрий Андреевич сначала подремал на стуле, затем благополучно переместился на пол. Марья Павловна, которой не спалось, прикрыла его от мух простыней.
Юрий Андреевич очнулся в третьем часу дня. Окажись Марья Павловна дома, она бы принесла из погреба миску квашеной капусты или огуречного рассола. На крайний случай напоила бы супруга крепким, как деготь, чаем.
Но Марью Павловну удержать дома не могли никакие силы. Соседка сказала ей, что рано утром видела Зойку и Васю около загса:
— Стоят как голубки, он ее за плечики обнял, какую-то коробку показывает…
Марья Павловна кинулась на поиски дочери. Она, конечно, понимала, что никакая опасность Зойке не угрожает, но искать дочь было надо, неизвестно для чего, но надо.
Опять-таки, будь Христофоров трезвым, Марья Павловна вряд ли бы посмела улепетнуть из дома. Но Юрий Андреевич лежал на полу в безобразной позе, одетый, и препротивно храпел. Он показался жене таким гадким, таким скверным, что, проходя мимо, она даже зажмурилась.
Что оставалось делать в одиночестве проснувшемуся Христофорову? Голова разламывалась от боли, все тело от непривычного лежания на полу ныло, тоскливая тошнота мутила душу. Юрий Андреевич вспомнил о славной традиции — «поправиться», полез в нижний этаж горки, где всегда стояли крепкие напитки, и вытащил непочатую бутылку «старки». Подробности накачивания грешного тела Юрия Андреевича можно из повествования опустить, ибо ничего оригинального в это занятие он не сумел привнести. Зато заслуживает внимания душа Христофорова, в которой, по мере подогрева тела, разгоралась ненависть к жене, к соратникам по «Тонапу», ко всему окружающему миру.
— Подлецы! Ух какие все подлецы! Захочу — всех вас, свиней, поштучно куплю…
Христофорову захотелось с кем-нибудь поделиться ценными мыслями, и он направился к выходу. Но не тут-то было — Марья Павловна, зная натуру супруга, заперла дверь снаружи на висячий замок.
Воспаленное воображение Христофорова принесло на своих крыльях еще одну свежую идею: «Я арестован. Надо бежать!» И началась деятельная подготовка к побегу. Проще всего было вылезти в окно. Но Христофоров жаждал действий героических, поэтому он начал ударять задом в дверь. Поняв через некоторое время, что удары мягким ни к чему не приведут, он стал лупить по двери табуреткой…
За этими гимнастическими занятиями и застала его Марья Павловна, вернувшаяся после бесплодных поисков дочери. Осторожно, чтобы не попасть под удар, она раскрыла дверь, и Юрий Андреевич с зажатой в кулаке ножкой от табуретки вывалился на крыльцо.
В эту самую минуту прибежал Стряпков.
— Что с ним? — испуганно спросил Кузьма Егорович. — Была милиция? Он сопротивлялся?
— Господи, какие вы все дураки, — с огорчением сказала Марья Павловна. — При чем тут милиция? Пьет второй день… Вставай, Юрий Андре-еич! Вставай…
В ответ послышалось мычание.
Так Юрий Андреевич и не узнал о том, что Кокин в милиции, а в ларьках были комсомольцы. «Тонап» в самый критический момент остался без руководства.
…Марья Павловна сидела неподалеку от крыльца на перевернутом ведре и плакала. Она, понятно, не знала, что точно так же, как сейчас лежит ее супруг, много лет назад и не однажды валялся купец третьей гильдии Андрей Николаевич Христофоров. И так же плакала его жена. Несмотря на всю выдержку Юрия Андреевича родимые пятна капитализма редко, но все же проступали наружу,
Кузьма Егорович, убедившись, что ему около Христофорова, временно лишенного всякого соображения, делать нечего, понесся домой. Надо было что-то предпринимать. Бездействие казалось сейчас чудовищным.
Племянницы Капы дома не оказалось. Стряпков этому обрадовался — могли посыпаться ненужные вопросы. Он пожевал булку с колбасой и задумался. Так хорошо начатый день заканчивался так скверно. Какое прелестное, полное надежд утро: поход в комиссионный магазин, прогулка по реке, приятные беседы с Каблуковым… Боже мой, как все это далеко! Впереди… А что, собственно говоря, впереди?
Кузьма Егорович впервые реально ощутил: «Суд впереди! Сначала следствие, потом суд, а затем… Что? Заключение?»
На полу валялся отскочивший от стекла портрет Каблукова. В сутолоке Стряпков совсем забыл о вазе, стоящей в кабинете Соловьевой. «Да ведь это улика! Да еще какая! Надо вазу из кабинета забрать».
Потом он вспомнил, что в понедельник в этот кабинет хозяином придет не Соловьева, а Каблуков, и немного успокоился: «Ничего, я пораньше приду. Я двух зайцев ухлопаю. Портрет заменю и „вложение“ выну. Нехорошо, что я Каблукова одного в лесу бросил. Ну да черт с ним, доедет с кем-нибудь. Довезут. Кто погонит лодку обратно? Возьмут, да еще обрадуются…»
Немного успокоившись, Стряпков решил, что теперь самое подходящее время поесть по-настоящему. И пошел по проторенной дорожке — в ресторан «Сеть».
Комсомольцы, выполняя задание Солодухина, явились в ресторан как раз в тот момент, когда председатель правления краюхинского отделения общества слепых постучал по бокалу вилкой, готовясь произнести речь. Петя Солдатов, расставивший всю свою бригаду по постам — в буфет, на кухню и в кладовую, опередил приготовившегося оратора:
— Приношу извинения. Но прежде, чем вы начнете есть, мы произведем небольшую проверочку. Марина, Тоня, начали…
Начать проверку оказалось не легко. Послышались недовольные голоса:
— Ни к чему! Что хотим, то и едим.
Петя Солдатов, желая внести спокойствие, объяснил:
— Мы же вас опекаем, для вашей пользы стараемся, товарищи! Вас же обсчитывают…
Но подопечные никак не хотели опеки:
— Ни к чему! Подумаешь, обсчитывают… Сыты будем.
Тогда Петя пошел в лобовую атаку. Он взял со стола бутылку с пивом.
— Это какое, по-вашему, пиво? Ленинградское? Ничего подобного. Самое что ни на есть жигулевское.
Марина и Тоня с удивлением смотрели на участников банкета. Из двадцати двух человек, сидящих за столом, слепой был только один. Он скромно сидел в самом конце стола, шаря рукой по тарелке, — видно, искал то ли вилку, то ли хлеб. Все остальные, судя по тому, как они вперили взоры в наклейки на бутылках, обладали завидным зрением.
Наглядная агитация Солдатова возымела свое действие. Активные, вполне зрячие деятели по трудоустройству и воспитанию слепых по команде председателя вышли из-за стола.
— А ну, давай, ребятки! Посмотрим…
Появился важный, неприступный, как всегда, Сметанкин. По требованию Пети Солдатова принесли весы. Петя, как заправский специалист, сразу установил, что прибор для определения массы какого-либо тела путем сравнения ее с массой условно принятой единицы врет на тринадцать граммов в сторону увеличения определяемой массы.
Петя укоризненно покачал головой и деловито спросил Сметанкина:
— С чего начнем? С семги или со сливочного масла?
Около арки, ведущей в раздаточную, столпились официантки в воскресных голубых платьях. Посетители прервали приятный процесс насыщения и с любопытством поглядывали на комсомольцев. Только двое клиентов, судя по всему — связисты, продолжали спор о преимуществах подземного кабеля перед воздушной.
— Как будем семгу взвешивать — по порциям или общим количеством? Сколько положено по раскладочке?
Оказалось, что в десяти порциях не хватило в общей Сложности двухсот граммов семги. В каждой порции заливной осетрины недоставало по пятнадцати — двадцати граммов.
По мере взвешивания закусок атмосфера в зале накалялась. Не только участники банкета, но и обычные посетители начали выражаться далеко не на дипломатическом языке:
— Жулье!
— Ворюги!
— Проходимцы!
Высокая полная женщина принесла со своего стола порцию кетовой икры и две порции студня.
— Проверьте заодно. Я не притрагивалась.
Петя взвесил. Студня оказалось по норме, в икре не хватило девятнадцати граммов. Гражданка закудахтала:
— Я же вижу! Разве это порция? Положили, как кошке.
Ее супруг смущенно сказал:
— Анюта! Ну какая тебе разница…
— А ты не лезь не в свое дело! С твоей деликатностью пропадешь.
Возгласы публики стали еще более энергичными, когда был объявлен результат проверки ликеро-водочных изделий.
— На Сметанкина посмотрите! Ишь морду наел! В семь дней не оплюешь…
— А где самый главный? Где директор?
Петя Солдатов, собрав со стола свои записи, сказал, обращаясь к участникам банкета:
— Извините за беспокойство. Можете с успехом продолжать.
— Спасибо! — послышалось в ответ. — Молодцы, ребята, здорово прищучили…
Петя с утонченной вежливостью пригласил Сметанкина, не проронившего во время проверки ни одного слова:
— Пройдемте в контору!
Впереди шли комсомольцы, провожаемые одобрительными возгласами посетителей. Чуть поодаль шагал Сметанкин. Старшая официантка Нюра Смирнова подхватила весы и помчалась с ними, словно за ней гнались. Кассирша, недавно поступившая и поэтому еще полная свободомыслия, звонко произнесла:
— Лебединая песня нашего шефа! Пришла ему пора худеть…
Буфетчица Сима со злостью перебила ее: