– Ты прекрасен, – прошептала она. – Иди же ко мне. Я так долго ждала!..
Румата завел глаза, его подташнивало. По лицу, гадко щекоча, покатились капли пота. Не могу, подумал он. К чертовой матери всю эту информацию… Лисица… Мартышка… Это же противоестественно, грязно… Грязь лучше крови, но это гораздо хуже грязи!
– Что же вы медлите, благородный дон? – визгливым, срывающимся голосом закричала дона Окана. – Идите же сюда, я жду!
– К ч-черту… – хрипло сказал Румата.
Она вскочила и подбежала к нему.
– Что с тобой? Ты пьян?
– Не знаю, – выдавил он из себя. – Душно.
– Может быть, приказать тазик?
– Какой тазик?
– Ну ничего, ничего… Пройдет… – Трясущимися от нетерпения пальцами она принялась расстегивать его камзол. – Ты прекрасен… – задыхаясь, бормотала она. – Но ты робок, как новичок. Никогда бы не подумала… Это же прелестно: клянусь святой Барой!..
Ему пришлось схватить ее за руки. Он смотрел на нее сверху вниз и видел блестящие от лака неопрятные волосы, круглые голые плечи в шариках свалявшейся пудры, маленькие малиновые уши. Скверно, подумал он. Ничего не выйдет. А жаль, она должна кое-что знать… Дон Рэба болтает во сне… Он водит ее на допросы, она очень любит допросы… Не могу.
– Ну? – сказала она раздраженно.
– Ваши ковры прекрасны, – громко сказал он. – Но мне пора.
Сначала она не поняла, затем лицо ее исказилось.
– Как ты смеешь? – прошептала она, но он уже нащупал лопатками дверь, выскочил в коридор и быстро пошел прочь. С завтрашнего дня перестаю мыться, подумал он. Здесь нужно быть боровом, а не богом!
– Мерин! – крикнула она ему вслед. – Кастрат сопливый! Баба! На кол тебя!..
Румата распахнул какое-то окно и спрыгнул в сад. Некоторое время он стоял под деревом, жадно глотая холодный воздух. Потом вспомнил о дурацком белом пере, выдернул его, яростно смял и отбросил. У Пашки бы тоже ничего не вышло, подумал он. Ни у кого бы не вышло. «Ты уверен?» – «Да, уверен». – «Тогда грош вам всем цена!» – «Но меня тошнит от этого!» – «Эксперименту нет дела до твоих переживаний. Не можешь – не берись». – «Я не животное!» – «Если Эксперимент требует, надо стать животным». – «Эксперимент не может этого требовать». – «Как видишь, может». – «А тогда!..» – «Что „тогда“?» Он не знал, что тогда. «Тогда… Тогда… Хорошо, будем считать, что я плохой историк. – Он пожал плечами. – Постараемся стать лучше. Научимся превращаться в свиней…»
Было около полуночи, когда он вернулся домой. Не раздеваясь, только распустив пряжки перевязи, повалился в гостиной на диван и заснул как убитый.
Его разбудили негодующие крики Уно и благодушный басистый рев:
– Пошел, пошел, волчонок, отдавлю ухо!..
– Да спят они, говорят вам!
– Брысь, не путайся под ногами!..
– Не велено, говорят вам!
Дверь распахнулась, и в гостиную ввалился огромный, как зверь Пэх, барон Пампа дон Бау, краснощекий, белозубый, с торчащими вперед усами, в бархатном берете набекрень и в роскошном малиновом плаще, под которым тускло блестел медный панцирь. Следом волочился Уно, вцепившийся барону в правую штанину.
– Барон! – воскликнул Румата, спуская с дивана ноги. – Как вы очутились в городе, дружище? Уно, оставь барона в покое!
– На редкость въедливый мальчишка, – рокотал барон, приближаясь с распростертыми объятиями. – Из него выйдет толк. Сколько вы за него хотите? Впрочем, об этом потом… Дайте мне обнять вас!
Они обнялись. От барона вкусно пахло пыльной дорогой, конским потом и смешанным букетом разных вин.
– Я вижу, вы тоже совершенно трезвы, мой друг, – с огорчением сказал он. – Впрочем, вы всегда трезвы. Счастливец!
– Садитесь, мой друг, – сказал Румата. – Уно! Подай нам эсторского, да побольше!
Барон поднял огромную ладонь.
– Ни капли!
– Ни капли эсторского? Уно, не надо эсторского, принеси ируканского!
– Не надо вообще вин! – с горечью сказал барон. – Я не пью.
Румата сел.
– Что случилось? – встревоженно спросил он. – Вы нездоровы?
– Я здоров как бык. Но эти проклятые семейные сцены… Короче говоря, я поссорился с баронессой – и вот я здесь.
– Поссорились с баронессой?! Вы?! Полно, барон, что за странные шутки!
– Представьте себе. Я сам как в тумане. Сто двадцать миль проскакал как в тумане!
– Мой друг, – сказал Румата. – Мы сейчас же садимся на коней и скачем в Бау.
– Но моя лошадь еще не отдохнула! – возразил барон. – И потом, я хочу наказать ее!
– Кого?
– Баронессу, черт подери! Мужчина я или нет, в конце концов?! Она, видите ли, недовольна Пампой пьяным, так пусть посмотрит, каков он трезвый! Я лучше сгнию здесь от воды, чем вернусь в замок…
Уно угрюмо сказал:
– Скажите ему, чтобы ухи не крутил…
– Па-шел, волчонок! – добродушно пророкотал барон. – Да принеси пива! Я вспотел, и мне нужно возместить потерю жидкости.
Барон возмещал потерю жидкости в течение получаса и слегка осоловел. В промежутках между глотками он поведал Румате свои неприятности. Он несколько раз проклял «этих пропойц соседей, которые повадились в замок. Приезжают с утра якобы на охоту, а потом охнуть не успеешь – уже все пьяны и рубят мебель. Они разбредаются по всему замку, везде пачкают, обижают прислугу, калечат собак и подают отвратительный пример юному баронету. Потом они разъезжаются по домам, а ты, пьяный до неподвижности, остаешься один на один с баронессой…».
В конце своего повествования барон совершенно расстроился и даже потребовал было эсторского, но спохватился и сказал:
– Румата, друг мой, пойдемте отсюда. У вас слишком богатые погреба!.. Уедемте!
– Но куда?
– Не все ли равно – куда! Ну, хотя бы в «Серую Радость»…
– Гм… – сказал Румата. – А что мы будем делать в «Серой Радости»?
Некоторое время барон молчал, ожесточенно дергая себя за ус.
– Ну как что? – сказал он наконец. – Странно даже… Просто посидим, поговорим…
– В «Серой Радости»? – спросил Румата с сомнением.
– Да. Я понимаю вас, – сказал барон. – Это ужасно… Но все-таки уйдем. Здесь мне все время хочется потребовать эсторского!..
– Коня мне, – сказал Румата и пошел в кабинет взять передатчик.
Через несколько минут они бок о бок ехали верхом по узкой улице, погруженной в кромешную тьму. Барон, несколько оживившийся, в полный голос рассказывал о том, какого позавчера затравили вепря, об удивительных качествах юного баронета, о чуде в монастыре святого Тукки, где отец настоятель родил из бедра шестипалого мальчика… При этом он не забывал развлекаться: время от времени испускал волчий вой, улюлюкал и колотил плеткой в запертые ставни.
Когда они подъехали к «Серой Радости», барон остановил коня и глубоко задумался. Румата ждал. Ярко светились грязноватые окна распивочной, топтались лошади у коновязи, лениво переругивались накрашенные девицы, сидевшие рядком на скамейке под окнами, двое слуг с натугой вкатили в распахнутые двери огромную бочку, покрытую пятнами селитры.
Барон грустно сказал:
– Один… Страшно подумать, целая ночь впереди и – один!.. И она там одна…
– Не огорчайтесь так, мой друг, – сказал Румата. – Ведь с нею баронет, а с вами я.
– Это совсем другое, – сказал барон. – Вы ничего не понимаете, мой друг. Вы слишком молоды и легкомысленны… Вам, наверное, даже доставляет удовольствие смотреть на этих шлюх…
– А почему бы и нет? – возразил Румата, с любопытством глядя на барона. – По-моему, очень приятные девочки.
Барон покачал головой и саркастически усмехнулся.
– Вон у той, что стоит, – сказал он громко, – отвислый зад. А у той, что сейчас причесывается, и вовсе нет зада… Это коровы, мой друг, в лучшем случае это коровы. Вспомните баронессу! Какие руки, какая грация!.. Какая осанка, мой друг!..
– Да, – согласился Румата. – Баронесса прекрасна. Поедемте отсюда.
– Куда? – с тоской сказал барон. – И зачем? – На лице его вдруг обозначилась решимость. – Нет, мой друг, я никуда не поеду отсюда. А вы как хотите. – Он стал слезать с лошади. – Хотя мне было бы очень обидно, если бы вы оставили меня здесь одного.
– Разумеется, я останусь с вами, – сказал Румата. – Но…
– Никаких «но», – сказал барон.
Они бросили поводья подбежавшему слуге, гордо прошли мимо девиц и вступили в зал. Здесь было не продохнуть. Огни светильников с трудом пробивались сквозь туман испарений, как в большой и очень грязной парной бане. На скамьях за длинными столами пили, ели, божились, смеялись, плакали, целовались, орали похабные песни потные солдаты в расстегнутых мундирах, морские бродяги в цветных кафтанах на голое тело, женщины с едва прикрытой грудью, серые штурмовики с топорами между колен, ремесленники в прожженных лохмотьях. Слева в тумане угадывалась стойка, где хозяин, сидя на особом возвышении среди гигантских бочек, управлял роем проворных жуликоватых слуг, а справа ярким прямоугольником светился вход в чистую половину – для благородных донов, почтенных купцов и серого офицерства.
– В конце концов, почему бы нам не выпить? – раздраженно спросил барон Пампа, схватил Румату за рукав и устремился к стойке в узкий проход между столами, царапая спины сидящих шипами поясной оторочки панциря. У стойки он выхватил из рук хозяина объемистый черпак, которым тот разливал вино по кружкам, молча осушил его до дна и объявил, что теперь все пропало и остается одно – как следует повеселиться. Затем он повернулся к хозяину и громогласно осведомился, есть ли в этом заведении место, где благородные люди могут прилично и скромно провести время, не стесняясь соседством всякой швали, рвани и ворья. Хозяин заверил его, что именно в этом заведении такое место существует.
– Отлично! – величественно сказал барон и бросил хозяину несколько золотых. – Подайте для меня и вот этого дона все самое лучшее, и пусть нам служит не какая-нибудь смазливая вертихвостка, а почтенная пожилая женщина!
Хозяин сам проводил благородных донов в чистую половину. Народу здесь было немного. В углу мрачно веселилась компания серых офицеров – четверо лейтенантов в тесных мундирчиках и двое капитанов в коротких плащах с нашивками министерства охраны короны. У окна за большим узкогорлым кувшином скучала пара молодых аристократов с кислыми от общей разочарованности физиономиями. Неподалеку от них расположилась кучка безденежных донов в потертых колетах и штопаных плащах. Они маленькими глотками пили пиво и ежеминутно обводили помещение жаждущими взорами.