Преображенский посмотрел на него с интересом и сделал знак головой – дескать, продолжайте.
– Я взял бы ее себе, – продолжил Привалов. – Но я слабый маг. Любой сильный маг у меня ее отнимет. К тому же я не знаю всех свойств этого вещества и что с ним можно делать. С другой стороны, вы человек благородный и не будете отбирать у меня эту вещь просто так. Иначе вы бы уже это сделали. Предлагаю разделить. Пятьдесят на пятьдесят.
Профессор улыбнулся и покачал головой:
– А вы делаете успехи… К сожалению, не могу принять ваше предложение. Во-первых, рубидий можно хранить только в кратере Ричи. Отлить его куда-нибудь в баночку не получится. Разве что пару капель и ненадолго. Но это бы ладно. Есть еще и во-вторых. Весь рубидий принадлежит Джузеппе Бальзамо. Собственно, это именно то, ради чего он работает в Институте. Не за зарплатку же советскую он себя в этом подвале похоронил.
– Зачем ему рубидий? – заинтересовался Александр. – Для философского камня?
– Нас с вами это не касается, – оборвал его Преображенский. – Высшая магия – темная магия. Во всех смыслах.
– Да уж, – добавил Люцифер с важным видом.
– Есть факт, – продолжил профессор. – Бальзамо работает за рубидий. Вы взяли целый кратер, это наработка где-то за полгода, если я все правильно понимаю. Несколько капель он, может быть, простил бы, но чашу он найдет. Он очень сильный маг, мне до него как до Луны.
И к тому же – человек эпохи Возрождения. Цельная натура, если вы понимаете, о чем я. Так что воришек он скорее всего убьет или что похуже сделает…
– Я не воровал, – искренне возмутился Привалов. – Так получилось.
– Пока что да. А сейчас вы предлагаете именно украсть. Понимаете разницу?
– А то, что они делают, как называется? – Александр набычился. – Они же тоже… всех обкрадывают. Этой своей машиной. Отсекателем.
– Допустим, – сказал, немного помолчав, профессор. – Но им такое право дала система. Вы способны воевать с системой? Я не спрашиваю, хотите ли. Я спрашиваю – можете ли.
– Вы ее и понять-то не способны, – заявил Люцифер. – Не знаете общества, в котором живете.
– В общем, кратер будет возвращен владельцу, – завершил Преображенский. – С приличествующими извинениями. Это я, так уж и быть, возьму на себя.
– Нет, – сказал Привалов, удивляясь самому себе. Пару минут назад он был бы счастлив, что кто-то берет на себя мучительно-стыдную и даже страшную вещь – объяснения в тягостной ситуации. Сейчас он печенкой чувствовал, что это неправильно.
– Что нет? – удивился профессор. – Я же вроде бы понятно объяснил…
– Нет. Я сам. Это ведь я ее взял. Я и верну, – сказал Александр.
– И что вы скажете Бальзамо? – с иронией осведомился Преображенский.
– Что было, то и скажу, – пожал плечами Привалов, опять удивляясь себе: совсем еще недавно ему бы показалось, что нужно что-то выдумывать, врать и непременно изворачиваться, потому что он виноват, а виноватому полагается изворачиваться. Сейчас ему казалось странным, что он так думал.
– А вы не боитесь, что Бальзамо превратит вас в жабу, например? – прищурился профессор.
– Страшно, конечно, в жабу-то, – ответил Александр. – Но… бояться-то зачем? Теперь-то, – добавил он.
– Страх и боязнь вы тоже различаете? Неплохо, неплохо. Что ж, к Бальзамо я вас перенесу, а то вам самому в отдел не пройти. Я могу еще что-то сделать для вас? В смысле – быстро?
– Пожалуй, нет, – сказал Привалов. – Благодарю за все.
– Что ж. Тогда удачи вам, Александр.
– Удачи, – сказал Люцифер.
Привалову ужасно хотелось спросить профессора о том, что он собирается делать дальше и куда направляется. Но теперь он понимал, что это не его дело – и если бы Преображенский хотел поделиться планами, то, наверное, поделился бы.
Видимо, что-то такое у него на лице отразилось, потому что профессор сказал – преувеличенно бодрым тоном:
– Ну, ну, не грустите. Бог даст, еще свидимся как-нибудь… Готовы предстать перед Джузеппе Петровичем?
Александр кивнул и в следующую же секунду оказался в отделе Заколдованных сокровищ с чашей в руке.
Бальзамо сидел прямо перед ним – на воздухе, без мебели. Сидел и ехидно улыбался.
Привалов запоздало сообразил, что маг такого уровня способен видеть суть вещей, а значит – все знал и понимал с самого начала.
«Просто развлекался», – догадался он.
Бальзамо кивнул.
– Старикам бывает скучно, – сказал он. Его слова сопровождались смутной картинкой, проявившейся у Привалова в уме: какая-то южная местность, высокое дерево непонятной породы и старик с посохом, сидящий на камне и рассматривающий муравьев, тащащих в муравейник жука, перебирающего лапками.
Александр вздохнул, склонился и протянул Бальзамо чашу.
Великий старец чуть нахмурил брови. Привалов понял, что он должен что-то сказать. И даже не важно что – Бальзамо все знал и понимал – а как.
– Я оказался здесь случайно и не хотел, э-э-э, нанести ущерб, – начал Александр, тщательно подбирая слова. – Я взял чашу без спроса, но не для того, чтобы присвоить. Я возвращаю, что взял, и прошу меня простить за… за причиненные неудобства, – получилось очень коряво, но это было лучшее, что Привалов смог выдавить из себя.
На этот раз Бальзамо чашу взял, хотя и с таким видом, будто оказывает то ли величайшее одолжение, то ли величайшее снисхождение.
– Ты вернул не все, – сказал он. – Тут нет четырех капель. Где они?
– Одну каплю я уронил на журнал, – признался Александр. – Я не знал, что это такое, и сделал это… – он хотел сказать «случайно», но вовремя поймал себя и поправился: –…по глупости. Две капли взяли профессор Преображенский и его сыч, без моего согласия, – сказал Привалов. – Одну выпил я.
– Это я знаю, – нахмурился Бальзамо. – И почему ты решил, что имел право выпить рубидий?
Александр почувствовал, как по спине течет холодный пот. Он отлично понимал, что Бальзамо действительно способен превратить его в жабу. Или того хуже – в Сашу.
Привалов попытался собраться с мыслями. Правильный ответ был где-то рядом, но он не мог его высказать. Об этом нельзя было говорить, совсем нельзя. Это был запрет такой силы, против которой у Привалова не было ни метода, ни приема.
Все же он попытался.
– Вы получаете рубидий из людей, – сказал он, – а я тоже человек, из которого выжали рубидий. Меня не спросили, хочу ли я его вам отдать.
Я свое вернул.
Бальзамо презрительно усмехнулся.
– Ты пытаешься сказать, – заметил он, – что рубидий добыт из твоего народа. Но не можешь, потому что я спрошу, что это за народ. Советский – так уже не говорят, у вас это вышло из обычая. А ничего другого ты сказать не сможешь. Вам запрещено быть народом, и вы на это согласились. Вы предали себя и своих предков. Поэтому вы заслуживаете того, как с вами обращаются. Но ты меня развлек. Я дарю тебе эту каплю. Можешь теперь…
Тут Александра пробило. Он внезапно понял, что ему здесь было нужно на самом деле.
– Я очень прошу, – перебил он Бальзамо, подавляя в себе сразу два желания: встать на колени и бежать без оглядки. – Еще одну каплю. Одну. Пожалуйста.
Великий старец приподнял бровь и посмотрел на Привалова очень внимательно.
– Хм-м-м… – протянул он. – Прав был этот ваш писатель насчет милосердия и тряпок[49]. Хотя все-таки странно. Почему именно он? Ты ему чем-то обязан?
– Нет, – признал Александр. – Просто… ну… остальные хоть как-то… С ним получилось очень паршиво, а я считал, что все нормально… и теперь… ну в общем… вот.
– Неубедительно, – сказал Бальзамо.
Привалов вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. Решительно подтянул брюки и опустился на колени, склонив голову.
– Я очень вас прошу, уважаемый доктор, – сказал он. – Не для себя прошу.
– Хм, – протянул Бальзамо, щурясь. – В самом деле, не для себя просишь… и выгоды никакой себе не ищешь. Встань.
Александр неловко поднялся, машинально отряхнул брюки.
– Смотри на ладонь, – приказал волшебник.
Руку обожгло, и Александр успел увидеть крохотный пузырек с красной каплей внутри. Он тут же зажал его в кулаке – и правильно сделал, потому что оказался в кабинете Кристобаля Хунты.
Они были все в сборе: сам Хунта, Володя Почкин, Эдик, Роман. Витька Корнеев сидел в углу на своем кресле с продавленным сиденьем и курил, пуская дым между колен.
Все молчали. Сесть Александру никто не предложил.
Привалов каким-то краешком сознания понимал, что сейчас ему должно быть очень плохо – от этих страшных взглядов и этого ужасного молчания. Настолько плохо, что он должен провалиться сквозь пол или превратиться в мокрицу. Но он ничего такого не чувствовал. Впрочем, не чувствовал он и праведного негодования. Это были просто люди, которые сумели когда-то обмануть его и отъели у него большой кусок жизни. Они сделали это потому же, почему кошка ест мышей или оводы откладывает яички под кожу животным. Они были так устроены.
И еще одно он почувствовал: они ничего толком не знали. Кроме того, что он, Привалов, сорвался с крючка. Вот это они чуяли – своим насекомьим инстинктом. И намерены были снова воткнуть в него свои крючки.
«Это вряд ли», – решил Александр. Сотворил себе стул и сел.
Присутствующие переглянулись.
– Н-да, – сказал, наконец, Почкин. – И что ты теперь мемекать будешь в свое оправдание?
– Не хами, пожалуйста, – ответил Привалов.
– Ты че себе позволя… – Почкин привстал, набычился, будто собирался ударить. Напрягся и Корнеев – то ли держать Эдика, то ли поучаствовать.
– Я попросил мне не хамить, – сказал Александр, медленно проговаривая каждое слово. – Это сложно?
– Где я тебе хамил? – Володя явно собирался добавить еще что-то нелестное, но сдержался.
– Ты сказал, что я мемекаю. Козлы мемекают. Ты хочешь сказать, что я козел?
Привалов ничего особенного в виду не имел, но понял, что задел что-то, для Почкина значимое. Во всяком случае, тот как-то осекся.