Не мешают даже мальчишки, которые часами плещутся в речке. Воды им — до пупа, а удовольствия — океан. На берег их, наверное, трактором не вытащишь. Один кричит другому: «Видел американский поплавок?» — «Нет». — «Гляди!» Мальчишка встает на дно руками, ноги торчат над водой — это и есть, должно быть, американский поплавок. «А ты русский видал?» — «Валяй!» Другой мальчишка тоже ныряет, но над водой виднеется только его голая мокрая попка. И Ткачев, и мальчишки хохочут — потом они уплывают далеко-далеко по течению, к мосту… И опять летняя тишина с отдаленными голосами, криками петухов да слюдяным шелестом стрекоз.
Только через неделю Ткачев пошел в город. Не в кино, а просто так. В Боровичах он не был давно, с детства, и теперь не узнавал многого. Не было этого Дома культуры с лестницей, вдоль которой на бетонных тумбах стояли бюсты: Маяковский, Пушкин, Лермонтов и почему-то Пржевальский… Не было такой нарядной толпы, вышедшей на улицы в этот предвечерний час.
Ткачев шел, сворачивая на забытые улочки, вымощенные керамической плиткой. Вовсе не удивительно, что старые дома стали такими маленькими. Просто я сам тогда был маленьким, вот они и казались большими…
С улочек он свернул в парк, в зеленый полумрак, и удивился тому, что здесь было малолюдно. Пустовали скамейки. Издали он заметил парочку — девушку и солдата. Они целовались, и солдат придерживал спадающую фуражку. Отпускник, подумал Ткачев. Не надо мешать. Он свернул на боковую аллею; здесь было еще темней, и парочки сидели на каждой скамейке. Его провожали нетерпеливыми взглядами — да проходи ты скорее! Мы-то не мешаем друг другу, а ты один, ты лишний. И пожалуйста, не подсаживайся к нам. Найди себе пустую скамейку и сиди на ней хоть до утра… Он проходил; и сразу за спиной раздавались шушуканье, приглушенный смех и будто вздох облегчения — ну, слава богу, прошел…
Обычно в такие минуты собственное одиночество воспринимается особенно остро, но сейчас Ткачевым владело странное ощущение уже виденного. Как будто бы он уже проходил когда-то вот по такому парку, наполненному тихими голосами и приглушенным девичьим смехом, а потом с ним что-то случилось, но что именно — он не помнил. И теперь он занервничал, ускорил шаг — таким явственным стало предчувствие того, что должно вот-вот случиться. Встреча? С кем? Он никого не знал здесь, и его тоже никто не знал. Знакомиться на улице он не любил и не умел. Что за чепуха это предчувствие! Или мечта? Тогда совсем глупо. Просто меня так настроил парк, эти влюбленные, вот и все. Впрочем, вспомнил Ткачев, кажется, Лу Синь говорил: «Мечта — это не то, что существует, но и не то, чего не может быть».
С ним ничего не случилось, и предчувствие прошло. Он посидел на свободной скамейке, выкурил папиросу — а теперь пора домой. Он снова вышел на узкую улочку…
Она круто сворачивала, и Ткачев едва не сбил с ног ребенка. Тот стоял за углом и, приподнимаясь на цыпочки, приклеивал к стене какую-то бумажку. Мальчишка растерялся, дернулся, видимо хотел убежать, но понял, что бежать бесполезно, этот дядька все равно догонит его, — и прижался к стене.
Ткачев поглядел на бумажку. Ему пришлось нагнуться — в сумерках трудно было сразу увидеть, что там. Это был рисунок. Человек со страшной, размалеванной красками физиономией, растопыренными руками и ногами. В одной руке бутылка, в другой — палка. И подпись: «Это дядя Костя». Мальчишка стоял и сопел. Ткачев отвернулся от рисунка и провел ладонью по стриженой голове мальчишки.
— Вот оно что! — сказал Ткачев. — Пьет и бьет?
— Да, — тихо ответил мальчишка. — Я сейчас сорву.
Он потянулся к рисунку, но Ткачев остановил его. Не надо срывать. Пусть висит. Пойдем. Это кто такой — дядя Костя? Мальчишка объяснил: мамин брат, они живут у него. Голос у мальчишки был еще испуганный, он словно не верил, что ему не попало.
— Тебя как зовут?
— Ленька. — Он поглядел на Ткачева и уже радостно сказал: — А я вас знаю. Вы с большого камня рыбу ловите. Точно?
— Точно.
Ткачеву показалось, что он тоже узнал мальчишку. Это он показывал «поплавок». Или не он? Их там десятки плещутся, поди запомни…
— А что же твой отец?..
Он не договорил, осекся, сообразил, что не надо было спрашивать Леньку об отце, но мальчишка ответил: отца нет. Погиб на войне. Старший лейтенант. Под Берлином.
Они шли медленно, и Ткачев обнял Леньку за плечи. Мальчишка придвинулся и жался к его ноге. На заборе, начавшемся за домами, Ткачев увидел точно такой же рисунок, но сделал вид, что не заметил его. Третий рисунок был на столбе, в конце улицы.
— Ты где-то здесь живешь?
— Да.
— Увидит твой дядя эти рисунки — попадет тебе, Ленька.
— Пусть попадет, — ответил мальчишка, отворачиваясь. — Мне не страшно.
Но Ткачев знал, что ему страшно, очень страшно. Мальчишка даже содрогнулся, представив себе, что устроит дядя Костя, увидев эти рисунки.
— Идем, — сказал Ткачев. — Я провожу тебя до мой.
— Что вы! — сказал Ленька. — Дядя Костя и вас тоже…
— Ничего, — кивнул Ткачев. — Как-нибудь.
— Нет, — опять отвернулся Ленька. — Никак нельзя. Его сейчас и дома-то нет. Я лучше завтра к камню приду. — Он поглядел на Ткачева снизу вверх. — Честное слово, его нет дома. Он в ночную работает. А вы приезжий?
— Да, в отпуске.
— Я так и подумал.
— Почему?
— С камней только приезжие рыбу ловят. А наши за водопадом. Там голавли на булку берут — во! — Он развел руками, показывая, какие там берут голавли, и Ткачев невольно улыбнулся. — Не верите? Я сам видел.
— Ну, если сам видел, тогда другое дело. — Он все думал, проводить ему Леньку или парень не врет и дядьки действительно нет дома. — Знаешь, я все-таки провожу тебя. Так будет спокойней.
Ленька взял его руку двумя своими. Нет, ну пожалуйста, не надо. Лучше завтра у камня. Он просил настойчиво, и Ткачев согласился. Но когда он вернулся домой, на душе скребли кошки. Тетка заметила это сразу. Пришлось рассказать о встрече на улице.
— Наверное, Чеботаревой сын, — догадалась тетка. — Только отца у него не убили, а он их бросил. Не то что бросил… Лечился здесь, в госпитале, сошелся с Аннушкой, а у самого семья… Я-то Аннушку знаю, она в ателье работает. А брат ее на керамическом — механиком.
Ткачев сказал: жалко мальчишку. Тетка махнула рукой. Да что с этим Костькой сделаешь? Пьяница он пьяница и есть, а милиция в домашние дела не вмешивается. «Вмешается», — зло сказал Ткачев. Тетка опять махнула рукой. «Ты сюда отдыхать приехал, чего тебе по милициям-то ходить?» Ткачев не ответил и отправился спать. Лежал и долго не мог уснуть. Стоило закрыть глаза, как перед ними возникал рисунок — человек с бутылкой и палкой. «Это дядя Костя…»
Ленька ждал его на камне, один. Днем он выглядел иначе — или вчера, в сумерках, Ткачев не разглядел его как следует. Худющий, с большими печальными глазами, которые, казалось, занимали половину Ленькиного лица. Он обрадовался Ткачеву, хотя глаза все равно оставались печальными. «Так пойдем на водопад ловить голавлей? А это что у вас за книжка — интересная? А вы надолго приехали? А где вы работаете?» Ткачев отвечал: голавлей он ловить не пойдет, не умеет, для него и пескари хороши. Книжка не очень интересная. А отпуск у него сорок пять дней, потому что он — пограничник, офицер, а офицерам-пограничникам полагается такой большой отпуск. Тут Ленька недоверчиво покосился на Ткачева. Должно быть, в его представлении пограничники выглядели совсем не так. И конечно же, первое, о чем спросил снова, — это ловил ли он, Ткачев то есть, шпионов? Что ж, Ткачев не соврал ему, сказав — да, всякое бывало, но, сам понимаешь, дело это такое… Ленька кивнул. Он, конечно, понимает, что дело такое…
— Ну, как вчера — обошлось? — в свой черед спросил он у Леньки.
— Обошлось, — отвернулся тот. — Он с ночной ничего…
И только тогда, когда Ленька разделся, чтобы выкупаться, Ткачев увидел синяки на его руках и спине. Синяки уже сходили, они были зеленовато-желтого цвета, и опять Ткачева словно бы обожгло.
— Слушай, а что мать — не защищает тебя, что ли?
Он не ответил. Бросился в воду и поплыл, взмахивая длинными, тонкими руками. Доплыл до середины реки и крикнул оттуда:
— Он и ее тоже…
Потом они лежали на белом песке и Ткачев рассказывал Леньке о Ленинграде. Оказывается, Ленька не бывал нигде, только ездил в гости в деревню. Вот и все. Про метро он читал. Ткачев рассказывал ему, какой огромный порт в Ленинграде, и какие корабли приходят туда, и что везут. Даже слонов! Да, был случай, привезли слона, а как его выгружать прикажете? Кран, конечно, поднимет и слона, а вдруг это слону не понравится и он начнет брыкаться в воздухе? Пришлось дать ему снотворное, а там уж обвязали веревками и выгрузили, когда слон лег и начал похрапывать прямо на палубе…
Ленька слушал, подперев голову руками, и улыбался. Внезапно между Ткачевым и Ленькой легла тень. Ткачев обернулся. Рядом с ними стояла женщина. Она стояла против света, и Ткачеву показалось, что солнце словно бы обтекает ее фигуру.
— Вот ты где, — сказала женщина. Ленька вскочил. — Я тебя по всему берегу ищу. Здравствуйте, — сказала она Ткачеву. — Идем, обедать пора. — И снова Ткачеву: — Если его не позвать, он и про еду забудет. Вы уж извините…
— Ничего, — сказал Ткачев, смутившись: он был в одних плавках. — Мы тут разговаривали о всяком.
Ленька потянул мать за руку:
— Ты сядь, сядь. Послушай немного. Так что же было потом с этим слоном?
— Увезли. Наверно, в зоопарк.
— Я никогда не видел слонов, — задумчиво сказал Ленька. — И тигров, и обезьян — никого.
Его мать не спешила уходить. Она села тут же, на песок, поджав под себя ноги и натянув на колени юбку. Теперь Ткачев мог разглядеть ее. Конечно, красивой ее не назовешь. Очень простое и милое лицо, большие глаза — Ленька похож на нее. Волосы она красит. Они у нее легкие, прямые, словно соломенные.
— Анна, — сказал Ткачев, — а вот отчества не знаю.