— Петровна.
Она не удивилась тому, что этот незнакомый человек знает ее имя. Ленька сказал матери:
— А это дядя Вася. Он пограничник, между прочим. Тоже старший лейтенант, как папа.
Женщина заметно вздрогнула.
— Идем. Иначе все остынет.
Ткачев торопливо натянул синий тренировочный костюм. Он тоже пойдет, проводит их немного. Надо поговорить. Теперь она удивилась: поговорить? О чем? Он кивнул Леньке: беги обедать, потом встретимся. Леньке очень не хотелось уходить. Он шел и все время оборачивался или начинал идти спиной вперед.
— Я хотел поговорить о Леньке… и о вашем брате.
— Господи, — сказала она. — Да вам-то что за дело!
— Плохо, если нам не будет дела до других. Он же искалечит и ребенка, и вас. Послушайте, Анна Петровна…
Потом, после, на следующий день и через год, и через два он не мог толком вспомнить, что говорил ей. Помнил, что говорил сбивчиво, но горячо, даже слишком горячо — стукнул в сердцах кулаком по какому-то столбу, мимо которого проходили. Анна Петровна молчала, молчала и вдруг заплакала — вот тогда он словно бы опомнился и растерялся.
— Нет, — сказала она. — Никуда мы не можем уехать. С ребенком в белый свет… Здесь хоть крыша над головой, какая ни есть.
Тогда он понял. Испуганная, забитая женщина. Хватается за дом брата, потому что боится всего на свете. А он — прекраснодушный болван. Легко давать советы, хотя бы так горячо, что даже руку рассадил об этот проклятый столб.
— Спасибо, — сказала Чеботарева. — Я побегу. У меня ведь обеденный перерыв всего час…
Но Ткачев все шел рядом с ней. Он поговорит с теткой. Дом большой, места хватит, да и тетке будет не так тошно одной. Нет, покачала головой женщина. Ее уже многие звали жить к себе. Но у брата она с Ленькой все-таки в своей комнате. Нет, спасибо, не надо говорить ни с кем. И провожать дальше не надо. Брат увидит еще, а он не любит чужих…
Она быстро пошла к Леньке, который ждал ее возле двухэтажного кирпичного дома со старинными чугунными тумбами у входа. Ленька словно бы боялся или не хотел идти дальше без матери — он смотрел издали, так же печально, потому что все равно нужно было войти в этот дом.
Случайное прикосновение к чужой беде было для Ткачева тем более острым, что он увидел привычность к ней Анны Петровны. Ленька — тот восставал, не смирялся, как мать, хотя что могли изменить его рисунки?
Ткачев уже не мог успокоиться. Он не считал беду безысходной, а впереди у него было много времени, чтобы убедить Анну Петровну в том, что она не имеет никакого права позволять калечить мальчишку и мучиться сама ради крыши над головой. В мире достаточно добрых крыш, хотел он сказать ей при будущей встрече. Конечно, обратись он в милицию, этот ее братец, Костька, совсем озвереет, и тогда страшно подумать, что будет с мальчишкой и с ней самой. А ее восклицание: «Да какое вам до этого дело?» — не обманывало Ткачева. Она не сопротивлялась его вмешательству. Она удивилась, вот в чем штука! Удивилась тому, что совсем незнакомому человеку оказалось дело до мальчишкиных синяков на руках и спине.
Все получилось быстро, неожиданно быстро, куда быстрее, чем он мог даже предполагать.
Конечно, он не мог идти к Анне Петровне домой и ждал Леньку на берегу, но Ленька не появился ни на следующий, ни через день. Тогда Ткачев надел форму и отправился в ателье, где, как сказала тетка, работала Анна Петровна. Ему не пришлось долго искать — ателье было единственным в городе.
Приемщица вызвала Анну Петровну, и у той были испуганные глаза, когда она увидела Ткачева. Испуг сменился уже знакомым удивлением, а потом — радостью: это Ткачев заметил прежде, чем Анна Петровна сказала:
— Вы можете подождать пятнадцать минут? Вон там, в садике.
Он кивнул. Хорошо, он подождет. Надо было скорее уходить. Ткачев покраснел, когда вышла Анна Петровна, и приемщица, конечно, заметила это. Женщины обладают удивительным даром замечать все, что касается других женщин. И конечно, сейчас расспрашивает Анну Петровну, откуда появился этот старший лейтенант, а после начнет шептать другим, что у Анны Петровны завелся остроносенький очкарик. Надо же было так по-дурацки покраснеть. И почему?
Сидя в садике, он недовольно думал о том двусмысленном положении, в котором по его вине оказалась Анна Петровна. И вдруг впервые за эти два дня признался сам себе, что ему надо было увидеть не только Леньку, но и ее, Анну Петровну. Увидеть не ради еще одного разговора, а просто увидеть — вот и все.
Тогда, на берегу, его поразила фигура женщины, охваченная солнцем, и бронзовые босые ноги на песке (босоножки она сняла, когда шла по берегу). Это было как видение, неожиданное и мгновенное. Тень, потом силуэт женщины — легкая юбка бьется о колени — и совсем близко большие глаза, разглядывающие его с добрым любопытством.
Ткачев встал, когда Анна Петровна появилась на дорожке, и пошел к ней навстречу.
— Извините, — сказал он, — но я иначе не могу. У вас ничего не случилось? Где Леня?
Анна Петровна прятала глаза. Значит, он был прав: что-то случилось.
— Да, — ответила она. — Брат наказал его. Нет, нет, не бил… Просто на три дня дома…
— Так, — сказал Ткачев. — Вроде гауптвахты. Не за рисунки ли?
— Да, увидел и…
Ткачев предложил ей сесть и заметил, как быстро и тревожно огляделась Анна Петровна. Должно быть, не хотела, чтобы их увидел кто-нибудь из знакомых.
— Посидим, только недолго, — попросила она. — Ленька дома один, а брат может вернуться.
— Анна Петровна, нельзя же так, — сказал он. — Вы человек все-таки, а похожи на…
— Я знаю, знаю, — перебила она Ткачева.
— И ничего не можете поделать?
Анна Петровна снова опустила голову, начала рыться в сумочке, нашла платок.
— Неправда, можете! А ведь мальчишку ничего не стоит сломать. Сломается — и неизвестно еще, каким вырастет. Может, озлобленным, не верящим в людей, угрюмым…
Он не замечал, что Анна Петровна смотрит куда-то мимо него и бледнеет. Он заметил это лишь тогда, когда перед ними остановились двое. Двое мужчин. И по тому, как один из них ухмылялся, глядя то на Анну Петровну, то на него, Ткачева, он точно определил — Костька! И Костька, и его дружок были уже вполпьяна.
— Ого! — сказал Костька. — Сестричка опять себе три звездочки отхватила. Привет доблестным пограничникам!
Уже одно это само по себе было омерзительным. Ткачев встал. Костька оказался выше его едва ли не на голову. И конечно, крепче.
— Вот что, — сказал Ткачев. — Вы бы шли себе дальше, а?
Костька захохотал. Его так и разбирал смех.
— Нет, ты только подумай — ох, не могу! — он говорит мне: шел бы я… Мне! Ай да старший лейтенант! Ну дает, ну уморил!
Приятель потянул его за рукав:
— Ладно, брось ты, давай пойдем, у нас свои интересы есть, возьми только у нее на полбанки.
Но Костька не унимался.
— Погоди, погоди. Да откуда ты взялся здесь, старшой?
— Идите, — уже громче сказал Ткачев.
Костька оборвал смех, хотя продолжал улыбаться. От него несло перегаром, луком и еще чем-то, и этот запах был отвратителен, как и Костькина ухмылочка, а весь он — с холодными, ощупывающими, липкими глазами — весь он был именно таким, каким представлял его себе Ткачев.
Костька повернулся к сестре.
— Мы к тебе в ателье зашли, нам и сказали, где ты. Получку выдали? Давай на полбанки.
Анна Петровна быстро вынула из сумочки деньги и протянула брату. Тот небрежно сунул их в карман. Приятель все тянул его:
— Идем, брось ты вязаться к человеку.
Но Костька не хотел уходить.
— Нет, обожди малость. Может, я с будущим зятем разговариваю? — И снова захохотал. — Анютка-то в военном санатории работала, и скрозь нее, наверно, столько моих зятьев прошло…
Можно было бы сдержаться. Ткачев не захотел сдерживаться. Хватит. Все произошло, как на занятиях: подсечка правой ногой, рывок — и Костька тяжело рухнул на дорожку. Анна Петровна закрыла рот руками, чтобы не закричать. Костькин дружок ударил Ткачева в грудь; второй удар должен был попасть в лицо, но Ткачев отклонился и кулак задел его плечо, сорвав погон. Он перехватил эту руку, повернулся и резким движением всего тела бросил второго далеко в сторону, на газон. Костька уже поднялся, он был страшен. Губы и глаза превратились в узкие щелочки. Анна Петровна все-таки закричала:
— Костя-а, не надо!
Он прыгнул к Ткачеву, повалил его на скамейку, подмял под себя. С трудом Ткачеву удалось захватить его голову и отжать ее. Костька хрипел. К ним уже бежали люди, кто-то оторвал Костьку, и его скрутили, кто-то поднял фуражку Ткачева и его очки, кто-то говорил ему: «У вас кровь на губе…»
Он оглянулся. Костькиного приятеля нигде не было. Убежал от греха подальше. Анна Петровна стояла в стороне, и он увидел ее не просто большие — огромные глаза, такие, какие, наверно, бывали у нее всякий раз, когда Костька буянил дома.
— Ничего, — сказал Ткачев, вытирая платком кровь. — Ничего, пройдет.
А Костька все хрипел, бился в руках двух парней, и ругался, и выл: «Убью, сволочи!» — но сразу затих, когда увидел бегущего к толпе милиционера. Очевидно, кто-то успел его позвать…
— Я зайду к вам через час, — сказал Ткачев милиционеру. — Вот мои документы.
— Все ясно, товарищ старший лейтенант, — козырнул ему милиционер. — Объяснять нечего. Чеботарева-то мы давно знаем. Местная знаменитость.
Парни и милиционер повели Костьку, а Ткачев подошел к Анне Петровне. Казалось, она боится сделать шаг, чтобы не упасть. Пришлось взять ее под руку.
— Идемте, Анна Петровна. — Он не замечал, что сорванный погон болтается на одной пуговице, и что фуражка вываляна в песке, и что из рассеченной губы продолжает сочиться кровь.
— Идемте домой, — повторил он. — Ленька-то ведь один…
Очевидно, это подействовало. Анна Петровна пошла несмело, пошатываясь, и Ткачев, державший ее под руку, чувствовал, как она едва не валится и, чтоб не валиться, прижимается к его плечу. Потом ее начало т