Как-то после крупных неприятностей в портовом комитете бригадир дядя Зосим буркнул: «Не бабьими ты делами занимаешься, елка-палка». Она отшутилась: замуж никто не берет, да вот и в «Литературке» недавно была статья — «Женщина после тридцати лет имеет очень мало шансов выйти замуж…» Опять же — рост. Рослые мужчины, ей под стать, нынче в редкость, ну разве что только поискать среди пенсионеров-баскетболистов… Байков поглядел на нее снизу вверх и промолчал — должно быть, догадался, что, сам того не желая, причинил ей боль…
Никто — даже родная сестра — не знал, что все эти годы после Абакан — Тайшета, после первой настоящей любви и всего неимоверно тяжелого, что она принесла, Галя словно бы застыла. Обида может пройти, забыться. Тут была не обида. Был страх, что все может повториться сызнова. Второй раз она могла бы и не пережить. Если за ней пытались ухаживать, она отшивала ухажеров — это был уже некий инстинкт самосохранения, подавляющий все остальные чувства. И никто не догадывался об этом. Да и трудно было догадаться, потому что во всем остальном она была на редкость боевой — хотя бы та история с «Краматорском».
«Краматорск» пришел из Японии, его поставили к причалу, и тут оказалось, что судно простоит без обработки не менее суток — нет свободных бригад, не подготовлены склады, железнодорожники не доставили вагоны…
В портовый комитет профсоюза Галя зашла после смены. Недавно ее избрали членом комитета, и она работала в производственном секторе. Морока страшная, каждый день какие-нибудь неполадки, особенно на погрузо-разгрузочных работах. То неправильно составлен каргоплан, то не вовремя представляют грузовые поручения, то груз поступает еле-еле, будто водичка из капающего крана… Где-то напортачил стивидор, неверно распределил груз, и судно стоит с креном на один борт — приходится перекачивать горючее и балласт, выравнивать судно… И еще — проверка хода соревнования грузчиков, — это тоже ее забота.
На этот раз в портовом комитете бушевал немолодой моряк.
— Нам даже не ответили! Понимаете — даже не ответили! Как будто до целой команды, до живых людей дела нет! А в результате мы теряем сутки стояночного времени. Сутки! Неужели вы думаете, что после этого случая мы захотим еще раз выступить с каким-нибудь почином?
Галя поинтересовалась, что произошло, — и моряк ответил со злостью:
— Судовой комитет сделал все, что мог. Теперь разбирайтесь сами.
Он ушел, хлопнув дверью.
Конечно, потерять целые сутки — дело нешуточное. Оказалось, моряки «Краматорска» еще из Индийского океана прислали радиограмму. Предсудкома — тот моряк, который только что бушевал здесь, — оставил ее копию. «Обязуемся сократить стоянку в родном порту… помочь досрочно выгрузить… к приходу раскрепим груз, приготовим трюмы к немедленной обработке… наладим освещение, безотказную работу судовых механизмов…»
— Это же здорово! — сказала Галя. — К кому попала радиограмма?
— В том-то и дело, что мы о ней не знали.
— Как — не знали?
Скорее всего эту радиограмму должны были передать главному диспетчеру. Главного не оказалось — давно болен, есть и. о. Да, он припоминает — была такая радиограмма. Кажется, он передал ее не то в первый, не то во второй район.
Разговаривая с Галей, и. о. глядел в сторону, словно хотел сказать: видишь — вот селектор, вот пульт, у меня уйма работы, а ты с какой-то там радиограммой. Она вспыхнула:
— Никуда вы ее не передавали, сунули в ящик и забыли.
Тогда он поглядел на нее с нескрываемым раздражением:
— Вот как? Вы можете доказать это?
— Очень просто, — ответила Галя. — Судно было еще в Индийском океане, а вы уже знали, в каком районе его поставят?
Довод был железный; и. о. заскрипел, чтобы хоть как-то отделаться:
— Вот что, милая моя, ищите следы сами, а у меня нет времени на ваши профсоюзные амбиции.
Она ушла от него в бешенстве. Не человек, а консервная банка. Такое дело завалил! Моряки сами берутся сократить стояночное время, хотя надо представить себе, как дорог им каждый час дома, на берегу, а этот чинуша прочитал радиограмму и спокойно сунул ее куда-нибудь в ящик.
Теперь уже ничего не изменить — время потеряно. Пришлось идти в редакцию «Моряка Балтики». Ей предложили: садитесь и пишите, как было, и не очень думайте о словах. Она усмехнулась. Если не думать о словах, газета и двух строчек не напечатает, такие это будут слова. Ей помогли, куда-то звонили, уточняли фамилию и. о. и даже придумали заголовок для заметки: «Почин сорван. По чьей вине?» Через день ребята встретили ее в ожидалке дружным «ура». Генка, разумеется, тут же осведомился, как она думает распорядиться гонораром. «Куплю тебе рубашечку, — ответила Галя. — Смирительную».
Впрочем, на этом все беды «Краматорска» не кончились. Тот предсудкома снова появился в портовом комитете и бросился к Гале. Если уж она взяла шефство над судном, пусть пойдет полюбуется, что происходит. Галя пошла с ним, поднялась на палубу, познакомилась со вторым помощником. Он был похож на мальчишку, потерявшего мать. Ему было все едино, кому жаловаться. Он так и вцепился в Галю, не интересуясь, кто она такая и откуда.
— Вы только поглядите — они разорвали коносаментную партию, и вместо одного груза пошел другой… Тальманские листы есть — нет грузовых поручений, есть поручения — нет листов.
Он выпалил это единым махом и умчался к дальнему трюму, крича: «Куда? Назад, назад, в первый трюм!» Предсудкома добавил то, чего не успел второй помощник. Груз распределили так, что форштевень судна задрался, появился опасный дифферент на корму…
Прямо отсюда, с борта, Галя позвонила в портовый комитет, попросила срочно вмешаться.
Черт ногу сломит!
Она не уходила с «Краматорска», ждала. Наконец позвонил начальник района, приказал остановить погрузку, обещал прийти сам. Второй помощник снял фуражку и вытирал ее изнутри платком, будто посуду после мытья.
— Вы из Управления порта? — спросил он.
Галя улыбнулась:
— Нет, я крановщица.
— А-а… — протянул второй, надевая фуражку. — Понятно. — Глаза у него стали совсем обалделыми.
А ей было и смешно, и жалко этого вконец измученного второго помощника, и злость брала на всю неразбериху — ладно, она еще выступит на первом же заседании портового комитета! (Вот тогда-то дядя Зосим и сказал, что она занимается не бабьим делом.)
Она уставала, конечно. Домой возвращалась поздно. Ехать было далеко: она жила на станции Фарфоровский Пост, в одном из тех неказистых, некрашеных кирпичных домов, которые были построены для железнодорожников еще до войны. Когда-то в двух комнатах жила вся семья Калининых, теперь она осталась одна. Сестренка выскочила замуж за своего однокурсника-якута и укатила с ним. Мимо окон ее комнаты (во второй поселилась другая семья) все время ходили поезда — местные электрички, экспрессы, товарные составы… Она уже привыкла к их грохоту.
За стеной плачет соседкина дочка — ее будят поезда. Славная девчушка эта Ирка, и тоже рыжая, с настоящим костром на голове. Может, поэтому они так и подружились? В выходные дни она забирает Ирку, и они идут гулять на «Байкал» — озеро неподалеку от дома, — там можно полежать на берегу, позагорать и поглядеть, как ребятишки и пенсионеры таскают карасиков.
Но по ночам к сердцу подступала тоска, и Галя металась, не могла уснуть, вставала у окна, кутаясь в старый, еще мамин, штопаный-перештопанный платок, и глядела на пустую платформу. Набегали и проносились поезда, мелькали освещенные окна, люди ехали, ехали, ехали: Ленинград — Москва, Ленинград — Вологда, Ленинград — Мурманск, Ленинград — Владивосток… В командировку, на свадьбу, на похороны, в рейс, в дом отдыха, в экспедицию, к любимой, на стройку — точно так же, как уезжала ока в предчувствии счастья.
Счастье? Где его искать? И надо ли искать? Может, оно — случайность, вроде лотереи, и придет само? Но ведь и в лотерее можно выиграть рубль вместо «Волги» или холодильника. И все равно в такие часы, когда она оставалась одна в своей комнате, ей хотелось думать о счастье. Она ругала себя: дура ты, дура несусветная! Был знакомый моряк с «Советского шахтера», сколько раз приглашал то в театр, то в ресторан — не пошла. Понятно, что тот рассердился и исчез. Был диспетчер — тоже пытался встречаться, даже у ворот ждал после работы — отшила. В Доме культуры моряков художественный руководитель ансамбля — то же самое. Даже один журналист провожал как-то до дома и набивался на чашку кофе. Она усмехнулась и сказала, что у нее нет кофе.
Может, и впрямь дура? Нет, хватит. Это уже было там, на Абакан — Тайшете. Три года «просто так» с верой, что все появится — и дом, и семья. А оказалось — «просто так».
У нее была тетрадочка, куда она записывала понравившиеся изречения, которые встречала в книгах. Как-то она перечитала свою тетрадочку и забросила подальше, с глаз долой: все цитаты оказались как на подбор. «Супружество состоит не только из удовольствий… оно предполагает общие склонности…» (Бальзак). «Только муж и жена вместе образуют действительно человека» (Фейербах). «И в самых радостных краях не знаю ничего красивей, достойней матери счастливой с ребенком малым на руках» (Шевченко). И так далее, и все в таком же духе.
Но начинался день, и ночные мысли исчезали, будто не было их вовсе. У нее оказывалось слишком много дел. Опять пришел «Краматорск», и Галя бегала к главному диспетчеру (не к тому и. о., а к настоящему), упросила его поставить судно к шестому причалу — а потом бригады показали класс! За пятьдесят шесть часов обработали судно! И снова срыв…
Ей было нелегко разобраться в том, что произошло с «Онегой». Пришла к диспетчеру района, тот поглядел на нее через очки с толстыми стеклами и недовольно спросил:
— Тебе что, Калинина?
— Почему задержалась «Онега», Дмитрий Иванович?
— Слушай, тебе-то что? — вскинулся он. — Это не забота портового комитета.
— Вот как? — спокойно удивилась она. — А как же насчет школы хозяйничанья, школы коммунизма?