— Идемте. Проводите меня немного. До остановки. — Ей надо было справиться со своим волнением. Нельзя же так! Словно семнадцатилетняя девчонка, а самой уже за тридцать.
— Мы с вами даже не очень знакомы…
— Моя фамилия Храмцов.
Она быстро повернула голову. Вот как! Храмцов!
— А я кое-что знаю о вас, — засмеялась Галя. — Как на вас в пустыне бедуины напали и как вы с ними ругались…
Ей доставляло удовольствие, что Храмцов изумлен. Откуда она это знает? Галя охотно объяснила: она знакома с одним лоцманом — смешной такой, лысый, вино не пьет, только молоко.
— Митрич?
— Да, Митрич.
— Мир тесен, а порт еще теснее, — сказал Храмцов.
— Конечно, — Галя оборвала смех, — и еще знаю, что вы здесь, в порту, отца провожали на фронт. Тогда дождик шел — верно?
— Шел. Это ведь в сентябре было.
— Я только не знала, что вы и есть Храмцов… Вот мой автобус.
— Подождите. Вы не торопитесь?
— Не очень.
— И я не очень. Может, я покажусь навязчивым, но… Короче говоря, можно мне побыть сегодня с вами? До вечера.
Галя уже справилась со своим волнением и видела, что Храмцов волнуется. Почему? Неужели как все эти мужики, которые приглашали в рестораны или набивались домой на чашку кофе? Он женат, в семье нелады, — об этом как-то вскользь сказал Митрич. Ей не хотелось отказывать Храмцову. Что из того, если они проведут вместе несколько часов?
— Нет, — сказала она. — Вы не спросили — может, меня ждут муж и куча детишек.
Храмцов ошалело поглядел на нее. Должно быть, это и впрямь не приходило ему в голову.
— А, да, разумеется, — пробормотал он.
Галя грустно улыбнулась.
— Никто меня не ждет. Но я не хочу, чтобы вы меня провожали. Наверное, вам этого не понять. Да я и сама не могу объяснить вам… Я только знаю, что вам не надо провожать меня…
Подошел следующий автобус, и Галя уехала.
Она стояла на задней площадке, прикладывая лоб к стеклу, и ей было приятно это холодное прикосновение. Зачем я так? Почему я так? Впервые за долгие годы потянуло к человеку — а я выставила вперед руки: не подходи… Будто бы стою на вышке; внизу — вода, хорошая, ласковая, манящая, а я боюсь прыгнуть вниз головой, без оглядки, без раздумий — как-то выплыву? И вместо того, чтобы прыгнуть, схожу потихоньку по лесенке… Зачем я так?
Кто-то положил руку на ее плечо — она обернулась, — Генка Брукаш стоял рядом и, конечно же, все видел.
— Что это с тобой? Пылающая женщина.
— Ничего, — ответила она.
Генка, кажется, понял и присвистнул: вот оно что! Этот лоцман…
— Погоди, погоди: кажется, это тот самый, который…
— Перестань, пожалуйста, — оборвала его Галя. — Не всегда надо говорить о том, что видишь.
— Извини, — тихо сказал Генка. — Я же хотел порадоваться за тебя. Думаешь, мы не говорим о тебе между собой? Говорим и не понимаем, почему ты…
— Перестань, — повторила она.
Ей хотелось расплакаться. Уткнуться в грудь этому мальчишке. Сказать, что последние дни не находит себе места и думает, думает, думает о Храмцове, представляет его и себя вдвоем. Что одной работой счастлива не будешь.
— Эх ты, рыжая, — вздохнул Генка. Больше он ничего не сказал. Понял, должно быть, что невольно причинил боль.
Этот Генка тоже занял в ее жизни свое место, хотя нашел и привел его Байков. О том, как это произошло, Галя знала только со слов Зосима, и то очень коротко. Байков не хотел, чтобы ребята «вникали в подробности». Ни к чему.
Зато он, конечно, помнил все до мельчайших деталей, будто эта история произошла не год назад, а вчера.
…Обычно портовых дружинников собирали в районах, в «ожидалках»; на этот раз Байков получил приглашение в водный отдел милиции и невольно поморщился. Ему не хотелось идти, да и вообще пора уже кончать это занятие — не по возрасту. Пусть молодежь гуляет себе с красными повязками и отводит пьяных куда следует. Он уставал на работе, и жена зудила: уходи на склад, побереги себя, не мальчик ведь — внуки растут, и черт с ними, с большими заработками. Он отмахивался, но знал, что жена права. А тут еще эта дружина…
В отдел он пришел, опоздав — надо было оформлять документы на груз, — и когда вошел в кабинет, там было сине от табачного дыма. Байков тихонько пристроился в уголке, на свободном стуле. Выступал незнакомый капитан милиции, немолодой, худущий, в нескладно сидящем кителе, и Байков подумал, что у капитана, конечно, занятие тоже не по возрасту: чин невелик, а работенка не приведи бог. Он отметил это быстро, мельком, как бы сравнив себя с ним, и тут же забыл об этом, потому что капитан продолжал говорить, уже глядя на него, на Байкова:
— …Такое оживление фарцовщиков — явление сезонное. Начинают приходить иностранные корабли, вот эти типы и появляются возле порта. Мы располагаем сведениями, что они связаны между собой.
Все это Байков знал, сам видел этих гавриков, постоянно толкущихся возле входа в порт, и опять недовольно поморщился: незачем было идти. Это совещание, видимо, так, для галочки… Но капитан сказал:
— Вы должны знать их. Я пущу по рядам фотографии, на обороте каждой фамилия и кличка. Постарайтесь запомнить. Управление охраны общественного порядка уже наметило ряд мер, связанных с пресечением их, так сказать, деятельности. Но нам нужны факты и еще раз факты. Придется и вам, товарищи, понаблюдать за ними.
До Байкова снимки дошли в последнюю очередь, и он с неохотой взял их. Сопляки, пижоны, дешевка. Тряпичники, не гнушающиеся ничем: кальсоны так кальсоны, лишь бы была цветастая наклейка. Он переворачивал фотографии и морщился: «Владимир Георгиевич Соколов, кличка Жуля. Борис Маркович Шнейдер — Скрипач. Геннадий Иванович Брукаш — Модный»… Надо же, Модный! Он снова перевернул этот снимок: у Модного была, в общем-то, симпатичная физиономия. Встретишь такого и не подумаешь, что фарцовщик. Байков просмотрел еще несколько фотографий: Амеба, Джон Бич, Гулька…
Когда дружинники начали расходиться, он остался. Сидел и ждал, пока все выйдут. Капитан складывал в папку бумаги и не сразу заметил, что он не один.
— У вас есть вопросы, товарищ?
— Видишь ли, капитан, елка-палка, — сказал Байков. — Я отбой хочу забить. Десять лет в дружинниках, а годков мне уже за полсотни, елка-палка. Заявление писать или так освободите?
Капитан улыбнулся. Он не вправе решать этот вопрос. Он ведь даже не из водного отделения, а из городского отдела. Из группы, которая специально занимается фарцовщиками. А здесь у него вроде штаб-квартиры.
— Понятно, — кивнул Байков, вставая. — Только чего вы с этим дерьмом возитесь, елка-палка?
— Не так-то все просто, — ответил капитан, и Байков понял, что капитан не все сказал им и знает еще что-то такое, о чем пока говорить нельзя.
Уже в дверях отделения милиции он столкнулся с каким-то моряком и посторонился, пропуская его. Лицо моряка с лоцманским флажком на «капусте» показалось ему знакомым, и, только выйдя, он вспомнил: тот самый, который долбанул фальшбортом о Галкин кран! А его-то зачем сюда вызвали?
Нет, уж, думал Байков, действительно хватит с меня. Тоже — частный сыщик! Только мне и дела, что приглядывать за этими Джонами и Скрипачами. Он шел и распалял сам себя. Освоить пакетно-поворотный способ чьей бригаде? Байкова! В подшефную школу на Девятое мая, на День Победы с докладом кому? Байкову! Каждые выборы председателем окружной комиссии кто? Байков! В газеты писать — Байков, а главное — член парткома и поэтому еще сто дел — обратно же Байков. Он мысленно сочинял заявление в штаб дружины: «В связи с возрастом прошу освободить меня…» Ребята, конечно, поднимут шум — да как же это без вас, дядя Зосим! — вот тогда-то он и ответит: все вы промеж себя Ваньки да Кольки, а я уже действительно не дядя, а дважды дед. Так что, елка-палка, должны понять и уважить.
Прошло несколько дней, а он так и не собрался написать это заявление: все было некогда. В бригадах с утра до вечера толклись инженеры из НОТа, что-то записывали, вели хронометраж, то и дело обращались с вопросами — скажем, сколько времени обычно теряет бригада, ожидая, пока подадут груз, или еще: очень ли устают докеры, если несколько дней подряд работают один лишь мешковой груз? Байков хмурился. В том-то и штука, что задержки с подачей грузов — основная потеря времени. А вот мешковый действительно трудно работать три дня кряду. Почему? Приходилось растолковывать инженерам, что норма на бригаду велика — сахар, например, сто сорок тонн, выходит по десять-двенадцать тонн на каждого. Это если при погрузке в вагоны. А если в штабель, то есть по схеме «трюм — кран — берег», сто восемьдесят тонн! И работа однообразная, это утомляет особенно. Инженеры переглядывались, один сказал: «Не пойдет», — и Байков не понял, что именно не пойдет. «Так, — нехотя ответил тот, — была идея насчет специализации… Придется искать что-то другое».
Байков не выдержал и в обеденный перерыв разговорился с этим инженером. Что ж, выходит, они думали, что можно перевести какие-то бригады только на мешковый груз? Это же нелепость! Каждый день перекидывать до семи тысяч мешков — взвыть можно. Через порт идут грузы около трехсот наименований, тут никакая специализация не поможет. Инженер (мальчишка, только-только из института наверно, потому что они, юнцы, лишь первый год для важности институтские значки носят) задумчиво курил трубку (как же без трубки, раз ты почти моряк!) и кивал: да, да, конечно… Вдруг он спросил:
— А если бригады будут обслуживать одну линию? Например, ваша будет обрабатывать суда на линии Ленинград — Лондон.
— Что это даст? — спросил Байков. — Одна бригада, елка-палка…
— Не одна. Участок. Несколько бригад. Железная организация: Ни секунды простоя. Точный учет и расстановка людей, необходимых механизмов и транспортных средств.
Он говорил отрывисто, будто обрезая лишние слова, и вдруг Байков почувствовал уважение к этому очкарику с трубкой.
— Вам видней, — сказал Байков.
Инженер холодно поглядел на него.