Куличек как раз повернулся к этому парню и спросил, что требуется для взрывников. Парень, лениво качнув ногой, ответил:
— Две недели отпуска. Работенка у нас нервная, сами знаете. Мы один раз в жизни ошибаемся.
— Бросьте вы, — поморщился Куличек. — Опять уедете в Тайшет и будете пьянствовать. Ваша нервная система хорошо изучена. Принимайте валерьянку.
— Мерси за совет, — насмешливо, поклонился парень. — Других просьб взрывники не имеют.
Теперь Куличек посмотрел на Галину Сергеевну долгим непонимающим взглядом, будто стараясь понять, откуда здесь появилась эта женщина и что ей, собственно говоря, нужно.
— Простите, — сказал он. — Вы ко мне?
— Я к Игольниковой, — торопливо сказала Галина Сергеевна. — Я ее мать.
— Да, да, — кивнул Куличек, — я знал, что вы должны приехать. Сейчас попробуем разыскать Лидию Игнатьевну.
Он щелкнул выключателем на столе и перегнулся к маленькому микрофону:
— Игольникова, Игольникова. Я Куличек.
И тут же в ответ щелкнул динамик. Голос Лиды прозвучал громко, так, что Галина Сергеевна даже вздрогнула от неожиданности.
— Иван Степанович? Что это с вами случилось, что вы меня первой вызвали?
Все, кто был здесь, заулыбались, а парень у окна, не выдержав, рассмеялся, открывая крепкие ровные зубы.
— Лидия Игнатьевна, — сказал Куличек, — это не тон разговора.
— А как же мне с вами разговаривать? — спросила Лида. — Три дня назад был обещан кран, где он? Неужели нельзя было прислать его ночью, когда подморозило? Мы роем котлован лопатами, и это на всесоюзной ударной стройке! — Внезапно голос у Лиды сорвался, и Галина Сергеевна явственно услышала в нем слезы. — Сегодня мы ведрами черпаем воду, а у вас в поселке простаивают две помпы. Я не знаю, слушает ли меня сейчас диспетчер, но передайте ему, что он… — Лида осеклась, видимо подыскивая более подходящее слово, — что он портач!
— Лидия Игнатьевна, — снова сказал Куличек. — Мы уже привыкли к вашей брани, и я вам еще раз советую говорить другим тоном.
— Я не могу говорить другим тоном, когда по нерасторопности руководителей поезда срывается строительство. Над вашей головой висит график — поглядите, на сколько уже выбился мой участок? К сожалению, вы повесили график не перед собой, а за своей спиной. Короче говоря, Иван Степанович, мне немедленно нужны кран и помпа.
Галина Сергеевна встала и подошла к столу Куличка. Сейчас Лида расплачется. Она-то почувствовала, что Лида, вот-вот расплачется. У нее голос так и дрожал.
— Можно? — спросила Галина Сергеевна, и Куличек отодвинулся от микрофона. Тогда Галина Сергеевна сказала:
— Лидочка, это я, мама.
Динамик долго молчал, потом Лида тихо и удивленно спросила:
— Мама?
— Ну, вот видишь, я и приехала.
Динамик опять замолчал надолго, и Галина Сергеевна растерялась:
— Ты меня хорошо слышишь?
— Да, — сказала Лида. — Хорошо.
— Как мне добираться дальше? — спросила Галина Сергеевна. — Говорят, все тещины языки развезло.
— Да, — ответила Лида. — Я не знала, что ты приедешь так быстро.
Тот рослый парень, что сидел у окна, встал и подошел к Галине Сергеевне.
— Это Разин говорит, — сказал он в микрофон. — Ты не беспокойся, я провожу твою маму.
— Хорошо, — ответила Лида. — Проводи. Я вам больше не нужна, Иван Степанович?
— Нет, — буркнул Куличек.
Через несколько минут Галина Сергеевна уже шла по скользкой обочине дороги. Сзади шел Разин и нес ее чемодан. Они должны были пройти пятнадцать километров по этой густой, вязкой каше.
— Вы хорошо знаете Лиду? — спросила Галина Сергеевна.
— Еще бы! — усмехнулся Разин.
— Как она живет?
— Как все, — сказал Разин. — Вкалывает с утра до вечера. Ну, и от бригад, соответственно, пух летит. Характерец у Лидии Игнатьевны подходящий. Сами же слыхали, как она нашего Куличка ощипала.
— Ну, — сказала Галина Сергеевна, — вы-то, положим, тоже не очень жалуете вашего Куличка.
Разин шагнул и поравнялся с Галиной Сергеевной. Теперь они шли рядом. Галина Сергеевна снова отметила: красивый парень, только пижонистый — куртка на «молниях» и меховая шапка с козырьком, опущенным чуть ли не до самых ноздрей.
— Она очень устает?
— Бывает.
— Хорошо хоть, что есть где отдохнуть. Все-таки отдельная комната.
— Ерунда! — сказал Разин. — Была у нее комната.
— Как это «была»?
— Да так вот. Одна девчонка из второй бригады родила двойню — ну, конечно. Лидия Игнатьевна потребовала, чтоб ей дали комнату. «Ах, нет пока комнаты? Тогда я пойду в вагончик, а мамаша с двойняшками — ко мне». Так и живет в вагончике — двадцать три койки, одна к другой.
Галина Сергеевна грустно улыбнулась. Ни о чем этом Лида, конечно, не писала ей.
— Вы говорите так, будто осуждаете ее за это.
— Я не осуждаю, — ответил Разин. — Я не понимаю. Не понимаю, черта ли надо было кончать институт, чтобы мотать куда Макар телят не гонял. Я-то что! Я — сапер, отслужил свое в армии, а потом куда деваться — ни семьи, ни дома, ни высшего образования. Да и вообще тайга — дело мужское. А Лида — она как…
— Как кто? — поторопила его Галина Сергеевна.
— У нас здесь, в тайге, розовые ландыши цветут, — сказал Разин. — Вот она на них и похожа.
— Ну, — рассмеялась Галина Сергеевна. — Совсем непохожа!
Разин шел, глядя себе под ноги.
— Похожа, — упрямо и резко повторил он. — Вы еще не знаете.
Это было сказано как упрек.
Галина Сергеевна огляделась, словно стараясь увидеть расцветающие розовые ландыши, о которых когда-то писала ей Лида, а сейчас сказал этот странный парень. Но еще ни одна травинка не появилась на темной, наполненной влагой земле, а в распадках лежал снег.
Ей казалось, что она идет к совершенно незнакомому человеку, живущему по совсем иным законам, чем жили Галина Сергеевна, Николай Петрович, их приятели и друзья; к человеку с иным характером и непонятно трудной работой; к человеку упрямому, хотя ни Галина Сергеевна, ни ее первый муж не были упрямыми людьми.
— Вы ее любите? — неожиданно спросила Галина Сергеевна.
Разин ответил не сразу. Он шел, низко опустив голову, и даже не взглянул на Галину Сергеевну.
— Откуда вы знаете? — спросил он наконец. — Она вам писала?
— Нет, — облегченно засмеялась Галина Сергеевна. — Я же все-таки мать! Дайте-ка я вас под руку возьму, мне будет легче идти.
Она взяла Разина под руку и почувствовала, как парень вздрогнул. У него была сильная рука, у этого Разина.
Потом он долго и путано рассказывал Галине Сергеевне, как они поругались — вот уже три с лишним месяца Лида видеть его не хочет, — ну, он и попивает, случается, по этой самой причине. Галина Сергеевна слушала его рассеянно. Пустячная ссора. Лида просто упряма. Все образуется. А сколько еще тещиных языков осталось? Она начала торопиться, но, когда они вышли на широкую просеку, в конце которой виднелся поселок, Галина Сергеевна остановилась.
— Погодите минуточку, Саша, — сказала она и вынула из сумочки пудреницу…
ШИЛЛЕР — «КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ»
Он увидел этих четырех парней еще на станции, в станционном буфете. Они пили пиво, а крупно нарезанные ломти колбасы лежали посередке стола на газете. Парни, допив пиво, враз опускали стаканы под стол, и буфетчица отворачивалась, потому что здесь запрещалось «распивать винно-водочные изделия». Парни выпивали, чокаясь, словно совершая неприятную всем и все-таки необходимую работу.
Трунов тоже пил пиво, присев за столик подальше. Он не любил и побаивался пьяных и не понимал, какое удовольствие в том, чтобы пить вот так. Парни, с виду рабочие или шоферы, были уже под хмельком, один из них сказал чересчур громко:
— Я этого сухаря все равно выведу.
Его успокаивали: «Брось, Сашка, охота тебе связываться». Сашка пробурчал что-то в ответ — Трунов не расслышал что.
Потом Трунов, морщась, вышел из буфета. Сашкина угроза кого-то «вывести» была ему понятна. Ну, и станет этот Сашка по пьяной лавочке уголовником, мало ли о таких случаях писалось в газетах.
Возле выхода в город стоял милиционер, и Трунов, поравнявшись с ним, сказал:
— Там, в буфете, какие-то ребята водку пьют. Безобразие, товарищ сержант, вы бы посмотрели.
Сержант поглядел на Трунова скучающими глазами и ответил, лениво растягивая слова:
— Ничего, я их знаю. Это с леспромхоза ребята. Они тихие. На воскресенье приехали.
— Ну, смотрите, — строго сказал Трунов. — Не очень-то они тихие.
Он вышел на привокзальную площадь. По ее краям росли пыльные акации, слева, у коновязи, стояла запряженная в телегу лошадь, чуть подальше человек десять ждали автобуса. Было тихо, люди уже разошлись по домам в этот субботний день, и было слышно, как где-то там, за акациями, горланят петухи.
Трунов опять поморщился. Он не любил этой провинциальной тишины и этой простоты: лошадь, петухи тут же у вокзала, обляпанные вывесками одноэтажные домики — «Райпотребсоюз», «Парикмахерская», «Райсельунивермаг». Ему подумалось, что он бы здесь и недели не смог прожить, с этими петухами.
Он вырос в большом городе. После университета он должен был уехать в Вологду, но поступил в областное управление культуры. Теперь приходилось ездить по области, жить в гостинице с заезжими толкачами или командировочными мелиораторами и резаться по вечерам от нечего делать в домино. Он даже придумал для себя веселую игру: угадать, какая картинка будет висеть в его номере — «Аленушка», «Медведи в лесу» или «Три богатыря».
Сюда Трунов приехал проверять работу районного Дома культуры. Ему пришлось ехать в субботу, так как, по слухам, директорша сумела наладить воскресный отдых молодежи. Он усмехнулся, пересекая площадь: четверо таких молодых уже веселятся вовсю, и в Дом культуры их трактором не затащишь.
Он устроился в гостинице (на этот раз угадал — «Медведи в лесу»!) и пошел в Дом культуры, обходя лужи и стараясь не запачкать ботинки.