ание, он сел рядом со мной на ступеньку, и мы с немым трепетом стали ждать темноты. Когда из-за холма наконец выплыла луна, нашему восхищению не было предела.
– Ого, – прошептал я, – она такая же яркая, как солнце.
– Это и есть солнечный свет, луна только отражает его, – прошептал мне в ответ Па.
– Но солнца же нет.
– Оно есть. – Он взъерошил мне волосы. – Солнце светит, даже когда мы его не видим. Всегда помни об этом.
– Хорошо.
– Думаю, небо достаточно потемнело. – Па поднялся и отряхнул брюки. – Итак, мы готовы это сделать?
– Готовы! – воскликнул я, возбужденно подпрыгивая.
Он налил коллодий на стеклянную пластинку, которой предстояло выполнить роль негатива, и немного покачал ее, чтобы эмульсия покрыла всю поверхность. Затем он провел сенсибилизацию коллодия нитратом серебра, вставил стекло в держатель фотокамеры и настроил фокусировочную пластину позади черной занавески.
Наконец, когда все было готово, Па сделал глубокий вдох и аккуратно сдвинул с линзы крышку для начала экспонирования. Мы вслух вели обратный отсчет – от двадцати.
Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один.
Па поставил крышку на место. Только после этого он выдохнул, и вот тогда я понял, что он не дышал все то время, пока мы проводили съемку.
Затем Па быстро достал деревянную рамку с пластиной и отправился в подвал, где у нас была оборудована лаборатория, освещаемая одним лишь рубиново-красным светильником. Там он погрузил стекло в раствор для ферротипии, который должен был проявить пока скрытое изображение.
Для меня это всегда было – и всегда будет – чудом: превращение невидимого в видимое. Медленно, как по волшебству, на стеклянной пластинке в ванночке с раствором проступал негативный отпечаток Луны.
Па взялся за самые краешки пластинки, вынул ее из ванночки и осторожно ополоснул в сосуде с дождевой водой, а затем поднес к самому лицу, чтобы разглядеть изображение в тусклом красном свете. Со стекла на пол падали капли воды.
– Должен признать, Сайлас, – проговорил он неспешно и с улыбкой, пока изучал каждый уголок пластинки, – это превосходит мои самые смелые ожидания. Края отчетливые. Теневые зоны хорошо очерчены. Видны мельчайшие детали – даже в кратерах. У нас и вправду есть шанс выиграть!
– Можно мне посмотреть? Можно мне? – Я подскакивал от восторга.
– Конечно. Только будь очень аккуратным.
Он передал мне стеклянную пластинку, но едва я обхватил ее края пальцами, как стекло вдруг выскользнуло и полетело на пол. Через миг пластина превратилась в миллион крошечных осколков вокруг моих ног.
Я ахнул, словно мои легкие лопнули.
– Нет, – произнес я побелевшими губами и зажал рот ладонью. – Нет! Нет!
Я застонал. Я не мог поверить в то, что натворил.
– Это не беда, сынок.
Взглянуть ему в лицо было выше моих сил.
– О, Па…
Звуки не складывались в слова. Они застревали у меня во рту кусками стекла.
– Ничего страшного, сынок, – повторил он негромко и положил руку мне на плечо. – Поверь мне: все в порядке.
И тогда горе исторглось из моего тела безумными всхлипами и потоками слез. Какой же я глупый! Какой неуклюжий! Вдова Барнс была права: я слаб на голову! Слабоумный, вот кто я такой!
Наверное, я бы рухнул прямо на покрытый осколками пол, но Па подхватил меня на руки и отнес в кухню. Я рыдал так сильно, что у меня заболела голова, глаза жгло от слез. И пока не увидел кровь, я даже не чувствовал, что в мои ноги впилось множество острых осколков.
Па усадил меня на край стола и стал извлекать фрагменты стекла, а я тем временем старался успокоиться. Протирая ранки раствором йода, он приговаривал:
– Дело же было не в выставке и не в призовых деньгах, правда? Главное – у нас получилось, Сайлас. Мы сделали снимок Луны. Только это имеет значение, сынок. То, что мы справились.
Па пытался поймать мой взгляд, и, когда наконец ему это удалось, он улыбнулся и вытер ладонями слезы с моих щек.
– У нас будут еще другие луны, – заверил он меня, глядя мне прямо в глаза. – Не переживай.
Потом он обнял меня, и я поверил, что все будет хорошо.
Па перенес меня на мою кровать и сидел рядом до тех пор, пока я не заснул.
Через несколько часов я проснулся и едва смог открыть опухшие от пролитых слез глаза. Па в моей комнатке больше не было, зато появился Митиваль.
– Ты видел, что сегодня случилось? – спросил я у него. – Я разбил луну.
– Видел. И очень тебе сочувствую.
– Па спит?
– Он на крыльце.
Я спустился с чердака и выглянул в кухонное окно. Па действительно был на крыльце, стоял, прислонившись к стене рядом с телескопом. Там, где раньше была луна, оставалось лишь мутно-желтоватое пятно. Но Па смотрел в небо так, будто все еще видел ее. Его глаза блестели в темноте.
От него исходил такой покой, что я не стал мешать ему и вернулся в постель.
– У тебя будут еще другие луны, – сказал Митиваль, повторяя слова Па.
– Такой больше не будет, – не согласился я и закрылся одеялом с головой.
Теперь, лежа посреди неведомого леса, в незнакомом месте, глядя на полную луну, чуть более бледную, чем та, что мы сумели запечатлеть на краткий миг, я мог думать только о том, как светились глаза Па, когда он вглядывался в небо. Их сияние было в тысячу раз ярче, чем свет самой яркой луны в мире.
Оглядываясь назад, я понимал, что не солнце зажгло в ту ночь луну. Ее зажег мой Па.
Глава пятая
Почему они могут являться, почему не могут – нам неизвестно.
На следующее утро я проснулся раньше маршала Фармера и был готов сразу ехать. Готов делать то, что нужно. Как только он встал, мы сели на лошадей и тронулись в путь. Никаких разговоров. Никаких проволочек ради еды.
К счастью, больше нам не нужно было ехать через Топи. Похоже, люди, которых мы преследовали, ненавидели эту болотистую местность не меньше меня и потому выбрали кружной путь, вместо того чтобы снова тащиться через трясину. Я испытал огромное облегчение, когда это выяснилось, и не только потому, что не хотел продолжать знакомство с тамошними призраками, но и потому, что в Топях меня безжалостно заели комары.
– Как так получается, что вас они совсем не кусают? – спросил я, когда мы остановились у ручья напоить лошадей.
Меня удивило, что на маршале Фармере нет ни единого укуса, тогда как я до крови расчесывал зудящие волдыри.
– Должно быть, у меня слишком толстая кожа, – предположил он. – Вот что бывает, когда становишься таким старым, как я.
– А сколько вам лет?
– Хм… Что-то и не припомню, – пробормотал он и прищурился, глядя на деревья на другом берегу ручья. – Я столько времени провел в Чащобе, гоняясь за беглецами то там, то здесь, что потерял счет времени. Кстати, какой сейчас год-то?
– Тысяча восемьсот шестидесятый.
– Ага. Я примерно так и думал. Вот что я тебе скажу, малец: эта Чащоба засасывает время. Трогай!
Он пришпорил свою кобылу, и я послушно последовал его примеру.
Я тоже это заметил – про время в Чащобе. Пока мы ехали, я понятия не имел, все еще утро или уже вечереет. Здесь минуты тянулись часами. Часы пролетали, как секунды. Иногда я не мог избавиться от ощущения, что мы снова и снова видим одни и те же деревья, одни и те же рощи, те же холмики, поросшие лапчаткой и мокрицей. Но потом вдруг мы оказывались на яркой лужайке, и там небо словно спускалось на землю по солнечным лучам. Каждое деревце, каждый прутик сверкали на свету золотом, а если посмотреть вверх, то можно было увидеть синее небо над кронами из голых веток. Это было невероятно красиво.
Постепенно время для меня слилось с пестрым освещением под сводами Чащобы. Оно приходит и уходит. Прячется и вновь вспыхивает сиянием. А мы с маршалом Фармером просто скачем сквозь него. Сам себе я напоминал пророка Иону в чреве кита – я тоже был отрезан от мира внутри этой Чащобы, справа и слева гигантскими ребрами высились деревья, а Пони был словно лодочка на гребнях морских волн. На самом деле я никогда не видел моря, просто так представлял его себе.
В тот день у нас была только одна более-менее длинная остановка. Думаю, она случилась ближе к вечеру, но точно не знаю, может, и около полудня. Я спрыгнул с Пони и стал собирать побеги папоротника, а маршал Фармер опустился на четвереньки, чтобы найти след – в зарослях кустарника он легко терялся. И опять я не мог не обратить внимания на то, как согнута его спина.
– На что ты так разинул рот? – зарычал старик, заметив, что я смотрю на него.
– Ни на что!
Он и в самом деле был таким сварливым и раздражительным, что порой я с трудом выносил его придирки.
– Я собрал немного побегов папоротника. Можно будет перекусить. – Я показал на свою добычу.
– Этот папоротник ядовитый, – равнодушно обронил маршал.
– Что? – Я поспешно выбросил побеги и вытер ладони о пальто.
– Лучше помоги мне подняться.
Я протянул руку, и тогда он, ухватившись за меня, смог подняться.
– Есть можно только побеги папоротника с коричневыми чешуйками, – сказал он. – А теперь пошевеливайся! Я знаю, куда они поехали.
Сев на Пони, я стал наблюдать, как старик взбирается на свою кобылу, что давалось ему с трудом из-за больной спины.
– Мой Па мог бы помочь вам со спиной, – осторожно сказал я, когда наши лошади затрусили бок о бок по широкому, но тенистому пролеску. – После того как мы найдем его, конечно. Он сможет выправить позвонки у вас в спине, как выправил у меня.
– Что ты такое болтаешь?
– Это было после моей встречи с молнией два года назад, – пояснил я. – У меня заболела спина, потому что я упал, и тогда мой Па перечитал все книги по анатомии, какие только смог найти, и – опля! – излечил мой позвоночник! И вам поможет, вот увидите!
Маршал Фармер сердито уставился на меня, и я поспешил отвести взгляд.