– Роско, что с тобой стряслось? – спросил Руф Джон, изгибаясь, чтобы посмотреть на босса.
Но Оллереншоу не ответил, потому что кляп мешал ему говорить и потому что, видимо, не слышал вопроса из-за собственного воя. Даже после того, как Руф Джонс ткнул его локтем в бок, призывая успокоиться, Оллереншоу продолжил выть, зажмурившись, стуча зубами, как в лихорадке, с серым лицом.
Только тогда Митиваль перестал кричать на него, но еще не оставил бандита в покое. Он как можно ближе подобрался к уху Оллереншоу. Думаю, тот даже почувствовал его дыхание на своей коже, судя по тому, как он вдруг выпучил глаза.
– Если ты еще хоть раз заговоришь с этим мальчиком, – медленно прошептал Митиваль, – или хотя бы взглянешь на него, то до конца жизни у тебя не будет спокойной минуты. Я подниму из могил всех, кого ты убил, и вместе со мной они будут мучить тебя каждый день и каждую ночь, пока ты жив. Ты слышишь меня, Роско Оллереншоу?
Слезы выступили на глазах бандита. Невидящим взглядом он уставился в пространство перед собой. В ответ на вопрос он судорожно кивнул и всхлипнул.
– А что касается арабского скакуна, – продолжил Митиваль, – то он больше не твой конь. Он принадлежит этому мальчику. Если ты скажешь кому-либо иное или если попытаешься отобрать у него коня, то я приду…
– Нет, нет, п-п-пожалуйста, – промямлил Оллереншоу, который нечеловеческим усилием сумел прокусить ком банкнот во рту и выговорить несколько слов. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Митиваль отступил. Я вообразить не мог, что его лицо может быть таким бледным и жестким. Он был полностью обессилен, так как любое действие в материальном мире требовало от него огромного напряжения, а в этот раз он выложился, как никогда раньше. Я поравнялся с ним. Митиваль потянулся ко мне и взял за руку.
– Больше он не будет тебя огорчать, – сказал он.
– Спасибо, – шепнул я.
Двумя пальцами он сжал мой мизинец.
– Видишь этот пальчик? – спросил он.
У меня перехватило дыхание. Ему не нужно было говорить остальное, но он сказал…
– В нем, в твоем крошечном мизинчике, – произнес он с сияющим взором, – больше величия, чем во всех Роско Оллереншоу, какие только есть в мире. Он не стоит твоих слез, Сайлас.
До Розашарона мы ехали около трех часов. Можно было бы доехать скорее, но через лес мы пробирались довольно медленно.
По мере приближения к городу деревья стали редеть, луга постепенно уступили место возделанным полям, обрамленным высокими живыми изгородями и заборами. Лошади, почуяв близость конюшни, прибавили шагу. Я почувствовал, что мое сердце тоже забилось быстрее. На самом деле я предпочел бы скакать на Пони дальше через лес, через Чащобу, предпочел бы спрятаться в темно-синей ночи, чтобы больше никогда никого не видеть и ни с кем не разговаривать.
Именно в этот момент шериф Чалфонт оглянулся, притормозил свою лошадь и поехал рядом со мной. Митиваль заметил это и пододвинулся, уступая ему место. По одному этому жесту было понятно, что шериф ему симпатичен.
– Ну, как дела, Сайлас? – сочувственно спросил шериф.
– Нормально, – ответил я.
– А как твой нос? Надо будет показать тебя доктору, когда вернемся в город.
Я мотнул головой:
– Все хорошо, спасибо. А как ваша рука?
Он улыбнулся:
– Хорошо, спасибо.
Некоторое время мы ехали молча, а потом он обратился ко мне:
– Я тут подумал, Сайлас, есть ли у тебя какие-то близкие люди в Боунвиле? Не нужно ли связаться с ними, сообщить о том, где ты? Может, родственники?
– У меня никого нет.
– А может, друзья? Соседи?
– Примерно в миле от нас живет один отшельник по имени Хавлок, – ответил я. – Но я бы не сказал, что мы дружим.
Шериф кивнул. Его белая кобыла, казалось, прониклась симпатией к Пони и ткнулась мордой ему в шею. Мы молча наблюдали за тем, как наши лошади обмениваются игривыми укусами и толчками.
– Знаешь, – наконец произнес шериф Чалфонт, – ты можешь пожить у меня и моей жены Дженни в нашем доме в Розашароне. Если хочешь, конечно. По крайней мере до тех пор, пока не будешь готов вернуться к себе домой.
– Спасибо, сэр.
– Называй меня Деси.
Я откашлялся:
– Деси.
Тем временем мы сильно отстали от помощника шерифа и арестованных фальшивомонетчиков, но не делали попыток их догнать.
– Да, спасибо вам за все, что вы сделали, – помолчав, сказал я. – За то, что поехали со мной к пещере, и все остальное. Если бы вы отказались, я больше никогда бы не увидел Па.
Шериф Чалфонт помрачнел. Внезапно севшим голосом он ответил:
– Я рад, что у тебя был шанс повидать его, Сайлас. Но мне так жаль, что мы не добрались туда быстрее… – И он осекся.
– Ничего нельзя было сделать по-другому. С тех пор как этот конь прискакал за мной, все шло так, как должно было.
Шериф посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать, но то ли не смог найти верных слов, то ли просто решил ничего не говорить, и лишь кивнул печально и отвернулся. Тем не менее было понятно, что его что-то беспокоит. Я знал, что он слышал наш с Па разговор. Через несколько минут шериф собрался с духом.
– Сайлас, ты разрешишь задать тебе один вопрос? – наконец произнес он едва слышно.
– Конечно.
– Кто такой Митиваль?
Ответ у меня был наготове.
– Никто, – пожав плечами, ответил я. – Просто мой воображаемый друг. Наверное, так его лучше всего называть. Па называл его так.
Шериф Чалфонт кивнул, словно ожидал именно такого ответа.
– Понятно, – произнес он, глядя куда-то вдаль. – У моей сестры тоже были такие друзья. Воображаемые. Когда она была маленькая, к ней каждый день приходили две дамы, и они вместе пили чай. Она называла их «мои гостьи». Это было так славно. А я, должен признаться, был ужасным старшим братом. Все время дразнил ее из-за этого. Ее до слез огорчало то, что я не мог их видеть, как она… – Он говорил словно сам с собой, и постепенно его негромкий голос совсем умолк.
– Что случилось с ними? – спросил я. – С гостьями вашей сестры?
– С гостьями? Ах да, – вздохнул шериф. – Должно быть, она переросла их. По крайней мере, перестала о них говорить, когда ей было около шестнадцати, за несколько лет до того, как мы перебрались на Запад. – Он сделал паузу, чтобы проверить, интересны ли мне его слова, а когда увидел, что да, то продолжил: – Вообще мы жили на Севере. Наш отец был священником и яростным приверженцем отмены рабства, поэтому он перевез всю семью на Запад, в свободные штаты. Примерно через год после этого бедная Матильда – так звали мою сестру – оказалась под перекрестным огнем между приграничными бандитами и партизанами из Канзаса. Это чуть не разбило мне сердце, как ты догадываешься.
Я посмотрел на него:
– Знаете, они остаются с нами.
Он почесал нос:
– Конечно остаются.
– Нет. На самом деле остаются. – Мне пришлось отвести взгляд, уж слишком напряженно смотрел он на меня. – Эта связь между людьми, она не рвется… Они держатся за нас точно так же, как мы держимся за них. Скажите, она любила сливовый пудинг, ваша сестра? Готов поспорить, что очень любила.
Хотя я, задавая этот вопрос, смотрел в сторону, тем не менее краем глаза заметил, что у шерифа приоткрылся рот и брови недоуменно сошлись на переносице.
– Вообще-то, да, – медленно ответил он. – Она обожала сливовый пудинг.
– Готов поспорить, бывали случаи, когда она съедала не только свою долю, но и чью-то еще и потом сильно переживала.
Шериф с трудом сглотнул ком в горле и попытался смешком справиться с задрожавшим подбородком. Он не знал, что сказать.
Я помог ему:
– Все любят сливовый пудинг, что тут такого.
И в этот момент я увидел, как шедшая неподалеку Матильда Чалфонт улыбнулась мне и скрылась за деревьями.
Шериф Чалфонт стянул с головы шляпу и долго скреб затылок. Наконец он вернул шляпу на место, ущипнул себя за нос, глубоко вдохнул и кашлянул в кулак.
– Мне кажется, Сайлас, ты понравишься моей жене. – Со своим голосом он все еще и не справился.
– Почему вы так думаете?
– Просто знаю.
– Она умеет готовить сливовый пудинг?
Этот вопрос его рассмешил.
– О, Дженни прекрасно его готовит.
– Я еще никогда не пробовал пудинга, – поделился я.
И вдруг, неожиданно для самого себя, я заплакал. И это были не просто слезы, текущие по щекам, а тот плач навзрыд, от которого содрогается все тело и раскалывается голова.
Шериф наклонился ко мне со своей кобылы и обнял одной рукой.
– Все наладится, – ласково произнес он. – Все будет хорошо. Обещаю. Моя Дженни позаботится о тебе.
Я вытер мокрое лицо, благодарный за добрые слова, и остаток пути мы ехали молча, ведя наших лошадей бок о бок. И только когда мы вошли в город и догнали остальных, шериф обратил внимание на то, в каком состоянии находится Роско Оллереншоу: голова опущена, в лице ни кровинки, глаза зажмурены, по телу пробегает дрожь.
Шериф тронул меня за плечо и шутливо заметил:
– Он выглядит так, будто встретил привидение!
Я не мог удержаться от улыбки.
Поимка Роско Оллереншоу стала громкой новостью как на Среднем Западе, так и на Северо-Востоке, откуда он был родом. Через несколько дней после ареста в дом шерифа Чалфонта приехал репортер аж из самого Нью-Йорка, чтобы взять у меня интервью о моем участии в захвате этого знаменитого преступника, ни больше ни меньше. Возникли слухи и о «коне-демоне», который прискакал по ручью и отвлек бандитов в тот самый момент, когда шерифу и его помощнику нужно было перехватить инициативу в перестрелке. Эту красочную историю распространял Руф Джонс, чья разговорчивость не иссякла даже в окружной тюрьме. Через несколько лет, все еще за решеткой, он напишет мемуары под названием «Пять лет вне закона. Описание моей прошлой жизни среди фальшивомонетчиков, контрабандистов и грабителей».
Газетчик, который привез с собой камеру с мокроколлодионной пластиной, сфотографировал Пони, планируя разместить снимок в своей газете. Он спросил меня о том, как зовут мою лошадь, и я вспомнил об