о всех именах, которые подбирал, но отбросил как неподходящие. Поэтому пришлось просто сказать, что это Пони. По лицу репортера было видно, что такой ответ его не удовлетворил. Наверное, поэтому для заголовка своей статьи он использовал более драматичную кличку Конь-Демон.
После того как он сделал снимок, мы поболтали о его камере. Мои познания о приводных шестернях и альбуминовых эмульсиях произвели на него большое впечатление. Когда я рассказал ему, что мой Па использовал для своего раствора комбинацию солей железа, нитрата серебра и винной кислоты, репортер заметил: «Какое интересное развитие метода Гершеля!», и я преисполнился гордости за Па, который сумел опередить свое время.
В свою очередь, репортер поведал мне подробности о двенадцати годах преступной деятельности Роско Оллереншоу. Из пещеры в Промоине он руководил бандой фальшивомонетчиков, которая орудовала на пространстве от Большого Черного Болота на западе до Балтимора на востоке. Всего было конфисковано пятьсот тысяч долларов в поддельных банкнотах. Их рисунок был скопирован с банкнот, выпускаемых Американской банкнотной компаний. Считалось, что сложные полутона их орнаментов невозможно подделать, то есть изготовленные таким образом фальшивые купюры, попав в оборот, не вызывали бы подозрений. По данным Детектора поддельных денег Огайо 1861 года, «после тщательного изучения сотен поддельных банкнот мы должны признать, что ничего лучше мы не видели. Это дело рук настоящего гения».
Настоящий гений.
Имя Мартина Бёрда нигде не упоминалось, чему я был очень рад. Но и Мака Боута также никто не вспоминал. Более того, больше никто и никогда не говорил мне о нем.
Но одно имя все-таки всплыло в связи с таинственным исчезновением федерального маршала Фармера. Шериф потратил немало времени, пытаясь найти следы старого служителя закона, которого я описывал во всех подробностях и которого никто больше не встречал. В конце концов, не преуспев в поисках, шериф Чалфонт пришел к выводу, что маршал Фармер погиб от ран где-то в Чащобе. Естественно, я не рассказал шерифу о том, что видел в пещере. В этом не было бы смысла. Ни шериф, ни его помощник не заметили того, чему я был свидетелем, как не заметил и Руф Джонс, прятавшийся в тот момент под одеялом и выжидавший удобного случая для побега из пещеры. А что касается Оллереншоу, то он не сказал ни слова о том, что видел и чего не видел. После того как и Руф Джонс, и Док Паркер дали в суде показания против него, Оллереншоу был осужден на пожизненное заключение. Видимо, судья, которого Оллереншоу собирался подкупить, оказался неподкупным. До меня доходили слухи, что через несколько месяцев тюрьмы Оллереншоу начал слышать голоса в своей камере и его перевели в лечебницу для душевнобольных преступников. И это последнее, что я о нем знаю.
В ходе судебного процесса мне попался на глаза набранный мельчайшим шрифтом список всех жертв Роско Оллереншоу за годы его преступной деятельности. Почти в самом конце числился некий Инек Фармер, федеральный маршал, убитый во время преследования банды Оллереншоу в Чащобе, около Рощи за Промоиной, в апреле 1854 года. За шесть лет до того, как мы с ним встретились.
Какие бы силы ни свели наши с ним пути, моя благодарность безгранична. Без помощи маршала я бы не нашел Па. Надеюсь, что после того, как Роско Оллереншоу предстал перед правосудием, старый маршал Фармер обрел покой. И что его спина больше не причиняет ему страданий. И что его фляжка всегда полна тем напитком, который приносит ему счастье.
Примерно через неделю после событий в пещере я сидел за накрытым к завтраку столом, и вдруг Дженни Чалфонт выглянула в окно своего симпатичного белого домика и воскликнула:
– О боже, что это?!
Я все еще стеснялся ее, поэтому лишь вежливо улыбнулся и уткнулся взглядом в тарелку с пудингом. По правде говоря, я совсем не привык к обществу дам. Да что говорить, я не привык к обществу людей в целом. Не привык к дому, где пахнет свежеиспеченным хлебом и – порой – сладкими духами. Не привык к легкости и нежности, с которой домочадцы общаются друг с другом. Как я уже упоминал, мой Па не был разговорчивым человеком. Свои самые длинные беседы я вел только с Митивалем.
Дом шерифа Чалфонта стоял в конце короткого переулка, идущего от центра Розашарона вверх по склону холма. Конюшни находились на заднем дворе, и там мы держали Пони. Перед домом был разбит сад с молодым дубом в центре, а вокруг росли сильфия и мелантиум. В этот сад и выходило окно кухни.
– Что там, дорогая? – спросил шериф Чалфонт, поднимая глаза от тарелки на Дженни.
Они поженились совсем недавно и обращались друг к другу с нежной веселостью, которую мечтал и я разделить когда-нибудь и с кем-нибудь.
– Там собака, – ответила она с улыбкой; ее темные, глубоко посаженные глаза, казалось, всегда были готовы заискриться смехом. – Во всяком случае, мне так кажется. Она просто сидит посреди сада, но, похоже, на ее долю выпали нелегкие испытания. Бедняга!
Конечно же, мне стало любопытно, и я подошел к окну.
Там на траве в окружении желтых цветов сидел и смотрел на дом Аргус.
– Не может быть! – вскричал я.
Вероятно, Чалфонты еще ни разу не видели меня столь оживленным. Прижав ладони к щекам, я счастливо засмеялся:
– Это же Аргус! Это мой пес Аргус!
– Что?!
Я выскочил из двери в сад, и Аргус подбежал ко мне, переваливаясь на кривых лапах, помахивая крысиным хвостом и радостно лая. Я упал перед ним на колени и прижал к себе, чем он воспользовался, чтобы облизать мое мокрое от слез лицо. Меня захлестнула такая радость, какой я еще ни разу в жизни не испытывал.
Как он здесь оказался? Чалфонты могли только дивиться нашему счастливому воссоединению, пока не нашли ему объяснение: покусав Синепалого, пес последовал за ним через Чащобу к пещере, где затем шел по моему следу до Розашарона. Это же охотничья порода, все логично.
Но я, конечно, знал, что это Митиваль привел Аргуса. Митиваль стоял тут же, сложив руки на груди, как подобает победителю, и довольно ухмылялся. Несколько дней до этого он не появлялся, и я решил, что он, как и я, робеет в присутствии людей и в незнакомой обстановке. Теперь-то я понял, чем он занимался.
Глава одиннадцатая
Ищи, сын мой, царство по себе.
Мне кажется, что между нами существуют связи поразительной силы. Невидимые нити переплетаются вокруг нас и между нами и тянут нас тогда и туда, когда и о чем мы можем даже не догадываться или сообразим только позднее. К такому выводу я прихожу.
А вот как мы узнали, что Дженни Чалфонт в детстве была знакома с моей матерью. Однажды мы сидели в гостиной и Дженни читала нам вслух, как делала это всегда по вечерам, перед ужином. Мне нравился этот обычай. В это время Десмонд курил трубку, выпуская легкие завитки дыма изо рта, а я держал Аргуса на коленях и внимал голосу Дженни как завороженный.
В общем, мы сидели в гостиной, и Дженни заканчивала читать детективный рассказ из книги Эдгара Аллана По.
– «Это бьется его гнусное сердце!» – дочитала она и драматично захлопнула книгу. – Конец!
Мы с Десмондом хором ахнули и зааплодировали.
– Замечательно! – воскликнул Десмонд.
– Я больше не смогу спать, – в шутку пожаловалась Дженни, обмахивая разгоревшееся лицо ладонями, и добавила с комичной угрозой: – Или вы хотите еще один рассказ?
– Нет, хватит с меня детективов! – весело заявил Десмонд и с деланым ужасом схватился за грудь. – А то у меня сердце не выдержит.
– Сказал бравый шериф Розашарона, – поддела его Дженни и поставила книгу на полку.
Как я уже упоминал, их веселая пикировка была внове для меня. Слушая молодых супругов, я много улыбался и часто кивал, но не знал, как вести себя в их обществе, при всей их доброте ко мне.
– А может, вместо еще одного рассказа ты лучше сыграешь нам что-нибудь? – предложил Десмонд, сделав долгую затяжку. – Сайлас, Дженни умеет играть на клавесине. У этой женщины множество талантов.
– Ну, насчет множества я не так уж уверена, – с присущей ей самоиронией заметила Дженни. – Скажем так: я могу играть пять песен вполне сносно и еще десять очень плохо.
Я засмеялся.
– Кстати, мистер По мог бы написать по-настоящему страшный детектив о моей игре! – продолжала смешить нас Дженни. – Под названием «Ухо-обличитель. История молодой женщины, которая призналась в убийстве песни». – Говоря, она начала листать свой сборник мелодий, но потом вдруг обратила на меня свой веселый взор. – Сайлас, ты ведь привез с собой скрипку, – сказала она. – Может, сходишь за ней и мы сыграем что-нибудь вдвоем? Уверена, ты прекрасный музыкант.
Я почувствовал, что мое лицо становится пунцовым.
– Нет-нет, что вы, я не умею играть на скрипке, – заторопился я все объяснить. – Эта скрипка принадлежала моей матери.
– Ох! – сочувственно улыбнулась Дженни.
Вплоть до этого момента я практически ничего не рассказывал Чалфонтам о себе. На все их простые вопросы о моей жизни я отвечал туманно, особенно когда они касались Па. А после того как я сказал, что моя мать умерла при родах, им и вовсе почти не о чем стало расспрашивать.
– Что ж, если ты когда-нибудь захочешь научиться играть на скрипке, то Дженни сможет помочь тебе, – сказал Десмонд.
– Я?! – вскричала Дженни в шутливой панике.
– Разве ты не играла когда-то на скрипке?
– Это было давно, когда я была совсем ребенком, – рассмеялась она и снова вернулась к поискам песни в своем сборнике. – И наверняка я была худшей ученицей у своей наставницы! Боюсь, она продолжала заниматься со мной только потому, что у нее не было выбора: мы были соседями. Вот она обрадовалась, должно быть, когда мы уехали из Филадельфии.
– Моя мама была родом из Филадельфии, – рискнул я принять участие в разговоре.