– Правда? Как ее звали?
– Эльза.
Дженни чуть не выронила сборник из рук и посмотрела на меня.
– Неужели Эльза Морроу? – спросила она с широко открытыми глазами.
– Я не знаю, какая у нее была фамилия.
– А ты знаешь, где именно в Филадельфии она жила?
– Нет.
Дженни кивнула, явно потрясенная одной только мыслью о возможной связи.
– Хм… Эльза Морроу, моя учительница, была лет на десять старше меня, – стала она вспоминать. – Мне она тогда казалась очень красивой и милой. У нее был чудесный смех. Я приходила к ней на урок два раза в неделю. Мы жили по соседству с их домом, но после того, как мне исполнилось девять лет, наша семья уехала в Колумбус. Что дальше стало с Эльзой Морроу, я не знаю. Помню только, кто-то говорил, что она тоже уехала из Филадельфии, а ее родители остались.
– Моя мама ушла из дому, когда вышла замуж за моего Па, – сказал я. – Он не понравился ее родителям. Он был для них слишком низкого происхождения.
– Таких совпадений не бывает, – пыталась рассуждать Дженни. – Эльза не самое обычное имя.
– Но нельзя сказать, что оно совсем уж необычное, – вставил Десмонд в качестве голоса разума.
– Если эта Эльза тоже жила в Филадельфии и тоже играла на скрипке? – настаивала Дженни.
– В ее кругу все юные леди играли на скрипке, – возразил ей муж. – Скрипка или клавесин, c’est de rigueur в высшем обществе, n’est-ce pas?[4]
– Фу, какой вы скучный, месье Чалфонт! – поддразнила его Дженни без прежнего задора и в который раз принялась перелистывать сборник.
– Как-то раз ее отец спустил на моего Па оленьих борзых, – неожиданно для себя вспомнил я.
Эти слова заставили Дженни вздрогнуть.
– О боже! – прошептала она, поднеся пальцы ко рту.
– Только не говори, что у семьи Эльзы Морроу были оленьи борзые! – воскликнул Десмонд, тоже весьма потрясенный.
Дженни уставилась в пространство.
– Были, – ответила она медленно и потом посмотрела на меня, будто заколдованная. – О, Десмонд, этого не может быть…
А он уже достал свой регистрационный журнал и стал быстро делать какие-то пометки.
– Завтра утром я пошлю телеграмму одному знакомому адвокату из Филадельфии, – сказал он. – Думаю, он сможет поднять архивы окружного суда. Не волнуйся, дорогая, мы все выясним.
– Не ты ли только что говорил, что больше не хочешь детективов, – ответила она, пытаясь опять шутить, но все еще не отрывая от меня задумчивых глаз.
Четыре дня спустя Десмонд посреди дня пришел домой из конторы шерифа с широчайшей улыбкой на лице. Он размахивал телеграммой и с огромным трудом удерживался от прочтения ее мне, не дожидаясь, пока к нам спустится со второго этажа Дженни.
– Вот что я только что получил от адвоката из Филадельфии, – объявил он, когда она, запыхавшись, присоединилась к нам. И наконец-то прочитал текст вслух: – «Дорогой Десмонд точка Я нашел брачное свидетельство на имя Эльзы Джейн Морроу и Мартина Бёрда точка Оно было подписано мировым судьей в офисе окружного секретаря одиннадцатого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года точка».
Дженни прижала ко рту обе руки, а потом воскликнула:
– Чудеса, да и только! – И у нее из глаз хлынули слезы.
Я не совсем понимал, что происходит, пока она не обхватила мое ошеломленное лицо ладонями.
– Сайлас, ты и в самом деле сын Эльзы! – радостно проговорила она. – Милое, драгоценное дитя! Ты сын Эльзы Морроу! И ты здесь, с нами, хотя мог оказаться в любом другом месте огромного мира! Ты понимаешь, что это значит? Конечно же, это Эльза привела тебя сюда! Чтобы я о тебе позаботилась! Ты ведь позволишь мне это сделать, да? Ты ведь останешься у нас жить, да? Пожалуйста, скажи, что останешься!
У меня в голове все перемешалось, так что я не в состоянии был осознать, что она говорит, но ее счастье отозвалось во мне чувством, которого я не испытывал уже очень давно – с той самой ночи, когда в наш дом явились незнакомцы и опрокинули привычный мне мир. Это было такое чувство, будто я вернулся домой. Может, не в то самое место, которое я покинул, но в то место, где меня ждут.
Переполненный эмоциями, я улыбнулся Дженни немного смущенно, и тогда она крепко меня обняла. На несколько секунд я закрыл глаза, и мне показалось, будто это Мама протянула ко мне руки бог весть откуда.
Ибо я был дома.
Оставалась неразгаданной еще одна тайна, о которой я не говорил ни с одним человеком на земле. Но здесь поделюсь.
Следующие шесть лет я провел у Десмонда и Дженни Чалфонт, которые выказывали по отношению ко мне всяческую заботу и любовь. Под их крышей я не нуждался ни в чем и ел так, как не ел никогда раньше. Я никогда не относил себя к беднякам, но у Чалфонтов понял, что мы с Па жили в бедности. Не в нищете, поскольку еда у нас была каждый день, но в бедности по сравнению со многими людьми. Если только вы не едите книги. В таком случае мы, конечно, были бы богачами. Когда старый Хавлок паковал наши пожитки, то в повозке оказались почти одни книги. И еще камера и телескоп моего Па. Мул и Му остались у Хавлока. Мне неизвестно, что стало с курами.
Чалфонты отправили меня в школу в Розашароне, где никто не знал о моих особенностях и никто не считал меня «слабым на голову». И я преуспел там. У меня был замечательный учитель, который не уничижал меня за то, чего я не знал, и хвалил за то, что я знал. На учебу я набросился с энтузиазмом и жадностью, которых не ожидал от себя после уроков Вдовы Барнс. А еще к тому времени я хорошо усвоил, что людям не следует раскрывать то, чего они не поймут. О Митивале я никому не рассказывал. Он, разумеется, одобрял это. Мы держали нашу дружбу в секрете.
Когда у Десмонда и Дженни появились две дочери, я стал для них старшим братом. Вот как я вросся в их семью. Старшую дочь звали Марианна. Младшую – Эльза, но мы все называли ее Элси. Пока Элси была совсем маленькой, казалось, что она тоже видит Митиваля. Он вставал рядом с ее колыбелью и строил ей рожицы, а она расплывалась в беззубой улыбке и гулила. Мне нравилось наблюдать за этим – когда-то, когда я был младенцем, Митиваль так же веселил и меня. Однако по мере того, как Элси училась ходить и говорить, Митиваль начал постепенно исчезать сначала из ее видения, а затем и из ее памяти.
Честно говоря, чем старше я становился и чем больше людей появлялось в моей жизни, включая новых друзей, учителей, разнообразных знакомых, я все меньше и меньше времени проводил с Митивалем. По крайней мере, раньше наше общение было другим. В моих ранних воспоминаниях он всегда был там же, где и я, мы вместе играли в прятки или в догонялки в поле за конюшней, бросали камешки, прыгали через лужи и кружились на месте до тех пор, пока не падали на землю.
Теперь он реже посещал меня. Порой, возвращаясь домой после долгого дня в школе, я заставал его в моей комнате за чтением, и мы перебрасывались парой шуток и негромко смеялись. Иногда я видел его идущим по улице недалеко от меня, и тогда он встречался со мной взглядом и широко улыбался. А порой проходило несколько дней, когда я не только не видел его, но и не вспоминал о нем. Потом настал момент, когда я сравнялся с Митивалем по росту, и это было очень странно. Еще страннее я почувствовал себя, когда стал старше его. Ибо ему вечно будет шестнадцать, а я из мальчика вырасту в мужчину.
Митиваль отправился со мной, когда я поехал на Север продолжать образование в колледже. И Пони тоже. В отличие от Па, я не вырос высоким, у меня были средний рост и сложение. Мне нравилось думать, что мое тело сохранило компактность исключительно для того, чтобы я не стал слишком большим для Пони и мог продолжать на нем ездить. Марианна и Элси умоляли меня оставить Пони им, поскольку для них не было большей радости, чем покачиваться в седле на его спине, пока он парил над живописными полями за домом на холме. Но я не мог оставить Пони.
Вместо него я отдал девочкам своего вороного скакуна, того самого, на котором шесть лет назад уехал Па. Вообще-то, после ареста Роско Оллереншоу этот конь стал собственностью Американской банкнотной компании, но она подарила его мне в качестве награды за помощь в поимке одиозного фальшивомонетчика. Я назвал жеребца Телемаком, и обнаружилось, что у этого гиганта мягкий нрав. Девочки были в восторге от него.
День, когда я отправился в свое следующее большое путешествие, оказался труднее, чем я ожидал. В отличие от моего первого расставания с домом, на этот раз у меня было достаточно времени для подготовки. Кроме того, я стал старше и, хочется думать, мудрее, обзавелся подобающей одеждой, хорошим образованием и долгожданным ощущением принадлежности к миру. И, несмотря на все это, когда пришла пора уезжать в колледж, я почувствовал себя слабым и уязвимым. Почувствовал себя опять ребенком. Само по себе это не так уж плохо, поскольку в моем детстве, помимо лишений и одиночества, было и много чудесного. Но ко мне вернулось такое чувство, будто я снова брошен на произвол судьбы – как тогда, когда я, двенадцатилетний, готовился войти в Чащобу.
Мы попрощались на железнодорожной станции. Пони я поставил в вагон для перевозки лошадей, а затем вернулся на платформу к тем, кто провожал меня в колледж. Это были люди, ставшие моей семьей. Девочки плакали, цеплялись за мои руки и умоляли не уезжать. Я пообещал им, что вернусь на Рождество.
Шериф Чалфонт, который теперь щеголял пышными усами и бакенбардами, скрывшими его мальчишеские ямочки на щеках, обнял меня и похлопал по спине. Он велел почаще писать и сообщать обо всех нуждах и сказал, что будет скучать по мне и по нашим обстоятельным беседам.
Дженни нежно поцеловала меня в обе щеки и, благословив, шепнула на ухо:
– Твоя мама гордилась бы тобой, Сайлас. Гордилась бы тем, каким мужчиной ты стал. Я вот очень горжусь.
– Спасибо, Дженни, за всю доброту, которую я нашел в вашем доме.
Дженни отвернулась прежде, чем я смог увидеть ее слезы. Она не хотела, чтобы и я заплакал.