Все, что здесь сказано, лишь штрихи, побуждающие к более ясному видению собственной тревоги, ее восприятию в контексте своей – без всяких преувеличений и натяжек – уникальной и несравнимой жизни. Потому что, не зная собственных тревог в лицо, не приняв их как факт и часть своей жизни, мы просто не можем совладать с ними. А когда они начинают мешать жизни, мы расстреливаем их лекарствами и рискуем остаться беззащитными. «Что же, доктор, не лечиться совсем? Вы против лекарств?» – это довольно частые вопросы. Да нет, совсем не против. Но разная сама по себе тревога еще и очень различается у разных людей. А одно лекарство для всех людей от всех «болезней» мне пока неизвестно.
Черная тень
Иногда она проходит мимо нас, накрывая других – далеких или близких нам людей. Иногда она касается нас краем. Иногда зависает надолго. А иногда столь густа, что становятся неразличимы границы жизни и смерти.
Имя этой тени – Депрессия. И нет среди нас человека, которого она не накрывала бы – чаще или реже, больше или меньше. Причины ее разнообразны почти до бесконечности, но в целом располагаются в пространстве между врожденным сбоем регуляторов эмоций в глубоких отделах мозга и так или иначе травмирующими душу жизненными событиями. Еще 30–40 лет назад полюс понимания депрессии был сильно смещен к полюсу биологических причин. Человек с депрессией воспринимался как больной и чаще всего на тот или иной срок оказывался в больнице. Но по мере того как к изучению депрессии подключались социологи, психологи, культурологи, стали выясняться важные вещи, расширяющие понимание депрессии. Она, например, мягче протекает у верующих людей – особенно если их вера рассматривает покушение на свою жизнь как тяжкий грех. У одиноких людей депрессия протекает, как правило, тяжелее, но если дома осталось какое-то любимое живое существо (пусть даже кошка или попугайчик) – депрессия протекает мягче. В периоды общественных перемен депрессий больше, а во время войн и стихийных бедствий, когда на первый план выходят задачи выживания, – меньше; зато после них, когда эти задачи решены и человек оказывается лицом к лицу со своими утратами, – опять больше. Поэтому сегодня депрессия рассматривается как часть жизни – пусть даже трудная и болезненная. В ее лечении обращаются уже не только к лекарствам, но и к психологическим, душевным проблемам человека, к его резервным возможностям и духовным ресурсам.
Было бы непростительной ошибкой на этом основании отвергнуть психиатрию вообще: психиатров, мол, хлебом не корми – дай только диагнозы выискивать, на учет ставить, в психушку класть и лекарствами пичкать. Когда перед вами человек с потухшим взором, с опущенными плечами и подавленным выражением лица, надолго застывающий в этой позе; когда думать ему трудно и в голову лезут только дурные мысли: все кончено, впереди – никаких перспектив, позади тоже ничего хорошего ни в нем самом, ни в жизни, и стоит ли жить; когда все движения заторможены и даются тяжким усилием; когда утром невозможно подняться с постели и день проходит «лицом в стенку»; когда физиологические функции заторможены – возникают запоры, не наступают месячные, утрачивается аппетит; когда некоторое просветление настроения наступает во второй половине дня; и тем более когда известно, что такие периоды в жизни уже бывали – тогда избегать психиатра или затягивать обращение к нему по меньшей мере глупо. Ценой такой глупости может быть человеческая жизнь.
Другое дело, когда депрессия накрывает своей тенью лишь настроение. В таких случаях человек так или иначе пытается справиться с ней. Страшнее всего оказаться один на один с депрессией. В компании человек оживает и может никак не выделяться среди остальных, а иногда его веселье носит даже какой-то отчаянный характер: как если после долгой жажды, когда уже все внутри ссохлось, оказаться у ручья и пить, пить, пить – торопясь, взахлеб, сквозь холодную ломоту в зубах. Или он, как у Франсуа Вийона, «от жажды умирает над ручьем», не может включиться в ситуацию, но в какой-то момент окунется в беседу с кем-то в стороне от общего веселья и оживет. Другие погружаются в бурную деятельность, которая помогает забыться. Третьи активно ищут сочувствия, понимания или хотя бы возможности поговорить – безразлично с кем («Читателя! Советчика! Врача! На лестнице колючей разговора б», – в таком, видимо, состоянии написал Осип Мандельштам). Одно из писем, подтолкнувших меня к этой статье, рассказывало о довольно долгой и казавшейся безысходной депрессии, а позвонив автору, я услышал примерно следующее: «Мне было совершенно не с кем поговорить, и я написала вам. Я была уверена, что вы не позвоните и не ответите. Но мне нужно было к кому-то обратиться, знать, что меня слушают. И мне стало легче после этого. Теперь я знаю, что справлюсь». Есть много разных вариантов, и справедливее всего согласиться с тем, что у каждого человека это бывает по-своему. Объединяет всех, пожалуй, то, что депрессия заявляет о себе громче, когда мы остаемся наедине с собой – вечерами, во время бессонницы, в выходные дни. Заглушая голос депрессии, человек может очень много работать, едва не загоняя себя, но чувства насыщения работой, ощущения сделанного не наступает – ощущение недоделанности гонит и гонит работать. Это не та жажда деятельности, о которой Леонид Мартынов сказал: «Дело было за мной, и мгновенно покончил я с делом, и оделся, и вышел. Волна возбужденья прошла. День был бел, как пробел на листе сверхъестественно белом. Наступала пора за другие приняться дела». В депрессии человек спешит, но продуктивность работы снижена – мгновенно с делом не покончить. И волна возбуждения не спадает. И день не бел – за работой он сер, без нее черен. Некоторые знаки депрессии ощущаются прежде всего внутри или улавливаются лишь очень способными к сопереживанию людьми. Это улыбка или смех без внутреннего веселья. Это изменение ощущения времени: мгновения тянутся бесконечно долго, но день пролетает незаметно; порой, безмерно тяготясь каждым мучительно тянущимся днем, человек вдруг спохватывается, что незаметно прошел месяц или год. Сон перестает приносить достаточный отдых, даже если он не нарушен. Но обычно либо трудно засыпать, либо среди ночи вдруг проснешься и спать не можешь. Сны либо не запоминаются, либо пронизаны подавленностью, темой смерти: очень часто в них звучат символы и метафоры мыслей и переживаний, которые одолевают и днем. Естественно, что, когда тебе плохо и ты чувствуешь, что тебя не понимают, возможны вспышки раздражения. Они наступают по вроде бы ничего не значащим поводам, удивляя и самого человека, и окружающих. Не продолжая перечня, я хочу подчеркнуть, что все это не валится на человека разом, как из дырявого мешка, а складывается в очень индивидуальные рисунки, развивается и изменяется.
В психиатрических учебниках и руководствах по самопомощи депрессия обычно предстает как то, от чего непременно надо избавиться. Но иногда ее надо просто пережить, как женщина переживает беременность со всеми ее ограничениями и неудобствами. Обычно это связано с творчеством или личностным ростом, который, собственно, тоже вид творчества. Самая частая модель такой депрессии – это «периоды немоты» у поэтов, художников, композиторов. И мы знаем из литературы, как трудно многие это переносят, а некоторые и из жизни уходят. Другие относятся к этому иначе, и один поэт сказал: «Когда, что нужно, сказано вначале, а нового пока не написать, оно приходит – мужество молчанья, чтоб даром слов на ветер не бросать». И в жизни, и в творчестве бывают такие периоды, когда в нас зарождается что-то новое. Что – мы еще не знаем. Но чувствуем, что перестаем быть собой такими, какими привыкли себя осознавать и ощущать. Нам могут сочувствовать и пытаться нас отвлекать и развлекать, но по-настоящему помочь никто не может, как никто не может сократить срок беременности до пары-тройки недель – мы должны ее выносить, даже если она протекает нелегко. Выносить идею, мысль, жизненную позицию, какое-то новое для нас свойство нашей личности. Выносить и родить в срок. Я называю это депрессией развития и часто вспоминаю в связи с ней слова Риммы Казаковой: «Опять прорезалось крыло – торчит, молочное, из мякоти. О, Господи, не надо плакати – с крылом не так уж тяжело». Легко говорить! А попробуй-ка! Справляться с этим как ни трудно, но все же легче, когда мы, вслушавшись в себя, можем расслышать – как это будущее что-то в нас шевелится. То есть это не напасть депрессии-болезни и не страдание депрессии-ситуации, когда депрессия подобна извержению вулкана или тайфуну. Это депрессия поиска, которую мы распознаем по смутному чувству ее нужности. Конечно, здесь есть риск ошибиться. Психиатризация депрессии развития может привести к тому, что решительное лечение приведет к «творческому выкидышу». А игнорирование знаков серьезности депрессии может вести к ее углублению и утяжелению, когда уже дай Бог успеть к психиатру. Сложность самостоятельного решения показывает, почему иметь постоянного психотерапевта, которому доверяешь и к которому всегда можешь обратиться, – не роскошь и не причуды богатых, которые с жиру бесятся и черт знает от каких мелочей в рыдания ударяются.
Пытаясь разобраться в этом, мы, как правило, начинаем с поиска каких-то внешних, объективных причин. Это совершенно нормально – спросить себя: «Откуда? Почему? За что мне это?» Но застревать на этой первой реакции не стоит. Во-первых, потому что, и найдя причину в прошлом, ее невозможно ликвидировать и переиграть прожитый после нее отрезок жизни заново. Во-вторых, потому что, найдя ее в других людях, что мы можем сделать? Ну поссориться, прервать отношения – не в суд же подавать! Однако скорее всего дополнительные конфликты не помогут, а если и помогут, то разве что впасть в роль обиженного. В-третьих, и это главное, истинная причина лежит не в событиях или людях, а в возникшем в ответ переживании нарушения каких-то очень важных жизненных смыслов, всплывании каких-то ранее не разрешенных душевных проблем и конфликтов. Порой они залегают не слишком глубоко, и наших душевных сил хватает на то, чтобы обнаружить их и пережить – почувствовать, осмыслить, понять иначе. Но значительно чаще они скрыты достаточно глубоко в подсознании и связаны с очень значительными и сильными эмоциями. Попытки приблизиться к ним вызывают душевную боль, и сознание замирает или обходит их стороной. И тогда это путешествие в глубины души лучше проделать с проводником – психологом или психотерапевтом. Он не станет тащить вас из депрессии силком, как это делает большинство людей в быту (безо всякого, впрочем, злого умысла, а напротив – из самых добрых побуждений). «Не бери в голову», «Не вешай нос», «Держи себя в руках» и т. д. – все эти советы, призывы, увещевания неизвестно как выполнить, да к тому же отдают попыткой просто отделаться от вас и в конце концов только раздражают. Утешения, когда пожилой человек говорит молодой покинутой девушке: «Милочка, мне бы ваши проблемы», просто отвергают ее с ее переживаниями, подставляя на их место его собственную ностальгию по, увы, прошедшей молодости. И это не помощь, а обида. Возможно, вы не настолько верите в возможности психологов, чтобы искать, к кому обратиться, тащиться на другой конец города… Что ж, попробуйте самое простое – позвонить по телефону психологической помощи (доверия): сегодня любой телефонный справочник подскажет вам номер. Говорят, что устами младенца глаголет истина. Так вот, первым, кто позвонил на телефон, открывшийся в Институте психотерапии и консультирования «Гармония» в 1989 году, был семилетний мальчик. Он сказал: «Я дома один. Мне так скучно, такое плохое настроение. Поговорите со мной».