Изгнание в рай
С тех пор как Бог изгнал Адама и Еву из рая, многочисленных их потомков не покидает мечта о нем, хотя некоторые полагают рай местом скучноватым – ни тебе того, ни тебе этого. Но скучен он лишь при взгляде отсюда. Там, в раю, и состояние райское – блаженство и никаких желаний. Психиатры называют такое состояние эйфорией. Так хорошо, что ничего не хочется – даже вот этого сочного плода на дереве, который мы здесь почему-то называем яблоком. Как не помечтать о таком? Можно даже попытаться построить рай в одном отдельно взятом Мухославске, но получается почему-то совсем не рай. Получается, как всегда: в чем-то лучше, а в чем-то хуже.
Но есть и другие дороги в рай. Не всегда, конечно, а как в кино или санаторий – на время: «Почему, если возможно купить бога в бутылке, выпить его и стать самим богом, люди не остаются вечно пьяными?» (Т. Вульф). Однако не только в бутылке живет этот суррогатный бог, и суррогатный рай сплошь и рядом оказывается то заплеванной киношкой, то пещерой ужасов в разъездном балаганчике, на выходе из которых человека ждет широченная канава с грязью. О канаве этой говорено-переговорено, но ведь она – потом, а рай – вот он! К тому же можно чувствовать себя в раю и в канаве лежа. Можно даже оттуда сверху вниз поглядывать на непосвященных и непричастившихся, которым только и остается, что – подобно доказывающим друг другу отсутствие Бога атеистам – уговаривать самих себя, что пить (курить, колоться, нюхать, закапывать коньяк в глаза, принимать и т. д.) страшно вредно. Они, конечно, могут затеять очередную идиотскую антиалкогольную кампанию, итогом которой будет лишь то, что по пути в канаву или уже в ней начнут пить все, что льется, и глотать все, что глотается. И детишек с собой звать. А что их звать? Они и сами рады.
Поначалу об этом будут говорить, анализировать, обвинять, призывать, стыдить. А потом все подутихнет – и не потому, что канавный рай опустеет, а потому, что станет трудно определить, где эта самая канава кончается, и подсчитать, сколько в ней уже лежит и завтра ляжет. Разве что о наркобизнесе посудачим да подростков лениво поругаем – не то поколение и всякую дрянь нюхают. Что в общем у нас на глазах и с нашим участием как раз и происходит.
Проще всего свести дело к обвинениям тех, кто в искусственный рай уходит (плохие, безответственные, силы воли нет), или тех, кто несчастный народ спаивает и «на иглу сажает» (торгаши, жидомасоны, коммунисты, демократы/президент), а поклеймив и заклеймив, забыть до следующего случая. Так же просто, как свести все к наличию водки, наркотиков и чего-нибудь еще; это та логика, по которой один из читателей «Литературки» в 70-е годы предлагал все ножи делать с шариком на конце, чтобы ими не убивали. Все это – попытки ответить на вопрос «кто виноват?», чтобы потом решить – что с ним делать. И на скамье подсудимых оказывается то козел отпущения, то зиц-председатель. Тем временем сводки социологов, демографов, врачей все больше похожи на репортажи с поля боя – боя, который мы если пока не проиграли, то и никак не выигрываем. И пока ученые решают, что именовать пьянством, а что уже алкоголизмом, что дурной привычкой, а что токсикоманией или наркоманией, то есть как уловить границу между просто употреблением, пусть и обильным, и возникновением болезненной зависимости, дверь в призрачный рай, глядишь, открывается уже каким-то новым ключиком. Пока таможня перекрывает один канал ввоза наркотиков, они просачиваются по другим девяти. Хоть набирай спасительный 911 – да нет такого для человечества. Нет – и все тут! Или все-таки есть?
Давайте прогуляемся по истории назад. Когда появились наркотики, алкоголь (понятно, что пятновыводители и клей «Момент», бензин и дихлофос – недавно)? Во многих книгах можно найти увлекательные исторические экскурсы. Но, мне думается, интереснее поставить вопрос иначе: когда и как человек научился употреблять разные вещества просто для того, чтобы уйти в искусственный рай? Ведь если обратиться к седой старине и дошедшим до наших дней ее отголоскам, то нетрудно найти множество рецептов использования дурманящих веществ в культуре и религии. С их помощью вступали в общение с духами и богами, достигали мистических откровений и лечебных эффектов. И никому в голову не приходило выжигать поля конопли, вытаптывать маковые плантации или выкорчевывать пейотль. Не было в этом нужды, ибо культура, построенная на традиции и морали, жестко регулировала правила пользования такими веществами, а отдельный человек был как бы прозрачен для общины, имевшей правила того, как должно обращаться с нарушителями правил. И что не менее важно – шаг эволюции культуры был очень неспешен. Жизненные уклады, стили, обычаи, род занятий наследовались от поколения к поколению. Изменения этих корневых характеристик жизни происходили так медленно и в рамках одной человеческой биографии незаметно, что не становились шоковыми. В опасной и полной незнакомых нам уже трудностей жизни человек опирался на традиции и боялся нарушить их, дабы не стать изгоем, не быть отринутым общиной, не остаться в одиночестве – не только душевно тягостном, но и уменьшающем шансы на выживание. А в неспешности жизни был и важный охранительный смысл – и сегодняшние исследователи отмечают, что большая часть долгожителей это не те, кто не ест мяса или, наоборот, ест его и т. д., а те, кто всю жизнь живет в небольших городках и поселках, практически не выезжая из них, то есть те, кто меньше подвержен стрессам цивилизации. Кстати, обычно в таких местах и злоупотребляющих разными вещами меньше либо вовсе нет. Возвращаясь к древности, отметим еще одну вещь. В возникающих очагах цивилизации, где человек уже гораздо больше проектировал жизнь, чем подчинялся традиции, и перед падением этих цивилизаций ситуация коренным образом менялась: пьянство и наркотизация принимали массовый характер. Помните у Б. Окуджавы: «Римская империя времени упадка…»?
Кстати говоря, это прекрасно показывают проводимые этологами (этология – наука о формах и эволюции поведения) эксперименты на животных. Пока бедные твари живут по своим естественным законам, их поведение «нормально», а смертность связана с возрастом и механизмами естественного отбора. Но стоит начать подвергать их стрессам, создавать условия перенаселения или вносить много искусственных изменений в их жизнь – и нарастает распространенность «патологического» поведения (агрессии, сексуального насилия и сексуальных девиаций и т. д.), в том числе и алкоголизации, а смертность обеспечивается прежде всего агрессией, отсутствием ухода за детенышами или просто их пожиранием.
Сегодняшняя наша «высокоразвитая» жизнь, с высот которой мы порой снисходительно поглядываем на традиционные культуры и сочиняем анекдоты о них, сочетает в себе оба этих тесно переплетающихся и взаимосвязанных фактора: темп и условия жизни, с одной стороны, и вольное проектирование жизни – с другой. Совсем нетрудно представить, что при этом жизненно необходимо создание широкой и мощной законодательной базы, введение в обиход новых правил жизни взамен старых. Когда старое и традиционное сопротивляется, его пытаются подавить или уничтожить. Но закон переписать легче, чем изменить человека, его привычки. Он, этот человек, оказывается не только в стрессовых условиях жизни (миграция, изменения семьи, экология, отсутствие душевной поддержки и подпитки традициями, урбанизация и проч.), но и под давлением постоянно (или достаточно часто) меняющихся законов и ограничений, которые не успевает переварить, принять в себя и сделать внутренними законами. В жизни одного поколения, в пределах одной биографии происходит больше принципиальных изменений, чем прежде за столетия. Человек оказывается зарегулированным правилами жизни, не ставшими его внутренними правилами. Он просто не успевает осмыслить свою жизнь. Как точно заметил И. Эренбург, еще в прошлом веке люди ездили на перекладных и у них было время подумать, а сегодня в самолете мы успеваем в лучшем случае подремать. Давайте добавим еще и то, что раньше у человека было время на себя не только во время путешествий, а сегодня оно вытеснено потоком информации. И с человеком происходит примерно то же, что в уже упомянутых экспериментах этологов. Общество и культура как бы вызывают его на поединок: устоишь – не устоишь?
Устоять трудно. Тем более трудно, что человек и внутренне растерян, раздвоен. Частная жизнь уже не часть общественной и даже не параллельна ей, а как бы противопоставлена. Если вы не согласны с этим, сравните сами, к примеру, отношения к старейшине племени раньше и президенту сегодня. Можете вы себе представить, чтобы в охоте на мамонта действовали такие же отношения, как между начальником и подчиненным сегодня, когда задача начальника – чтобы люди работали по максимуму, а получали по возможному минимуму, а задача подчиненного – работать как можно меньше, а получать как можно больше? Я не могу.
При таком давлении со стороны общества и одновременно разделенности с ним человек часто чувствует себя бессильным. Жизнь становится адом, из которого надо вырваться. Растет внутреннее напряжение одного отдельно взятого человека и групп. Хорошо бы пустить его на что-нибудь полезное или, на худой конец, хотя бы безопасное для общества. И это напряжение с разной степенью успешности расширяет возможности для творчества и регулируемого досуга, создавая своего рода отдушины и островки безопасности. Но эта самая забота имеет и оборотную сторону – она создает новые правила вдобавок к уже существующим, а их хотят и по разным причинам могут принять далеко не все – одним они велики, а другим малы. И общество, по мнению Жана Бодрийяра, само создает условия для того, чтобы какая-то часть его членов «выпала в осадок», перестала быть опасной для него. Оно само способствует этому и само же осуждает за это, толкает к канаве и осуждает упавших в нее. Если мы понимаем под обществом только некую его «добрую, хорошую, правильную, сознательную и т. д.», а на самом деле просто «послушную», часть, всех остальных занося в разряд антисоциальных элементов, то с этим согласиться трудно. Но общество включает в себя равно изготовителя водки и ее потребителя, наркомана и наркомафию. И та часть общества, которая говорит от его имени, ведет себя как мать, в глазах которой удачные дети – результат ее воспитания, а неудачные – результат дурной наследственности со стороны отца или дурных влияний улиц, соседей, телепередач и т. д.