Сексуальная тема в период душевных расстройств. Девочка 6 лет
Порой обращаются просто за советом: как быть?
Даже сегодня, когда психологов стало ощутимо больше, совета могут спрашивать у психиатра.
Например, девочке 6 лет. Ей скоро идти в школу, а внешность у нее «подпорчена» несколькими операциями. Мать опасается, что девочка может встретить в школе травмирующее отношение сверстников, не слишком большую приязнь учителей. «Как быть? – спрашивает мать. – Как научить ее так лгать, чтобы защитить себя от возможных травм?» А почему, собственно говоря, надо лгать? Ведь девочка перенесла то, что, слава Богу, далеко не каждому ребенку достается перенести, и это требует мужества и выносливости. Ага, значит, и правда может защищать! И мы приходим в итоге к тому, как помочь девочке узнать эту правду, найти ей место в своей «картине жизни», говорить о ней.
Не знаю, как у других, но у меня самое большое удовлетворение связано не с точно поставленным диагнозом и не с правильным подбором лекарств, а с отсутствием психиатрических расстройств у ребенка и возможностью помочь ему и семье в решении существующих проблем. Совсем нередко такой проблемой является поддержка ребенка и его семьи при нарушениях психики, с которыми надо как-то жить, и жить по возможности лучше.
Все это так, но… И я слышу множество претензий к детским психиатрам и психиатрии. Я не могу не признать обоснованности многих из них. Но давайте вспомним, что детская психиатрия – очень молодая ветвь психиатрии. Скажем, детство моего поколения еще не было знакомо с ней. Как все молодое, она развивается быстро, но впереди у нее больше, чем позади. Уже сегодня это не просто детское отделение в психиатрической больнице и не просто детские психиатрическая больница или отделение в диспансере, но и разветвленная сеть помощи в различных центрах и службах – речевых, социально-психологических, кризисных и т. д. Это и школьные психолого-психиатрические службы, и просто кабинеты в детских поликлиниках, куда можно прийти без опаски. Детская психиатрия уже стремится не только лечить возникшие расстройства, но и предупреждать их, обращаясь ко все более и более раннему возрасту и помогая взрослым строить отношения с ребенком здоровым или целебным образом. Говорю все это не из цеховой солидарности и прекрасно осознавая, как много еще претензий можно предъявить детской психиатрии и как много ей предстоит делать и сделать. И даже если у заинтересованного читателя сохраняются те или иные опасения и предубеждения, то я надеюсь – хочу надеяться, что их станет меньше и появится больше возможностей преодолеть их. То, что мы можем сделать, мы можем только вместе: не мы с вами, для вас, за вас, а мы вместе – для детей.
Со стороны язык наш одинаков
Я вспомнил эти слова поэта, наблюдая сценку в троллейбусе. На остановке вошли женщина лет шестидесяти и мальчишка лет пяти-шести – бабушка с внуком. «Стой здесь!» – сказала она мальчишке и принялась устанавливать свою довольно тяжелую сумку. Но его и след простыл – вьюном проскользнув между пассажирами, он унесся вперед. «Вот паразит!» – сказала она, подняв голову, и принялась через головы остальных кричать ему, чтобы он немедленно вернулся. Не тут-то было! Она ринулась за ним и приволокла его на место, грозя, что, если он еще попробует отойти от нее, она ему даст. «А я тебя укушу!» – завопил он и действительно вцепился зубами в ее руку, как только она попыталась удержать его. Она, видимо, желая дать ему по лбу, довольно больно ударила его в глаз. Он заревел: «За что ты меня ударила в глаз?» Она в ответ: «Чтоб ты не хулиганил!» Затем последовали препирательства: не хулиганю – хулиганишь – не хулиганю… После чего она принялась его жалеть и предлагать помириться: бабушка, мол, не хотела делать ему больно, но он убежал… В ответ раздалось сквозь затихающий плач: «Я вперед пошел, чтоб за остановкой следить – когда нам выходить…»
Они говорили на одном языке… и не понимали друг друга. Нормальные человеческие слова, которые мы все так хотим слышать и в которых так нуждаемся, куда-то подевались. Диалог двух любящих людей («Я тебя люблю и волнуюсь за тебя. Я очень устала, и мне будет спокойнее, если ты будешь со мной» – «Я тебя тоже люблю и хочу помочь: я оттуда буду следить за остановками, чтобы мы не проехали»), имевший все возможности завершиться согласием, оказался вытесненным диалогом насилия и сопротивления («Ты маленький паразит и должен мне подчиняться добром, если не хочешь, чтобы я тебя заставила». – «Кто ты такая, чтобы я тебе подчинялся, и какое ты имеешь право заставлять меня? Я буду защищаться!»). Именно во второй диалог и включился кое-кто из пассажиров: «Мальчик, ты должен слушаться старших!» Позвольте мне не живописать дальнейшую сцену – она всем хорошо знакома.
Должен ли ребенок слушаться старших? В самом вопросе мне видится большой подвох. Каких старших? Всех подряд, включая тех, кто учит красть или пить? А если нет, то как определить – кого слушаться, а кого не слушаться? Говорят, родителей и учителей надо слушаться обязательно. А если кто-то из них гладит меня по всяким стыдным местам и свои стыдные места показывает, а говорить об этом никому не велит – слушаться или не слушаться? А если родители разводятся, и мама говорит, что папа такой-сякой и от него надо держаться подальше, а папа то же самое говорит про маму, то кого слушаться?! Чтобы услышать эти детские вопросы, надо всего-навсего (!) встать на место ребенка, взглянуть на мир его глазами. Тогда его желание помочь нам мы уже не сможем назвать хулиганством. Но тогда мы должны будем начать задавать вопросы себе, что, если честно сказать, труднее, чем напрячь голосовые связки в ответ на детский поступок. А мы, взрослые, устали. Я говорю это безо всякой иронии или подвоха: мы, и правда, устали. И так хочется, чтобы небо было голубым, солнце – ласковым, а дети – послушными. Так хочется…
Послушный ребенок… Всегда делает, что велят… С ним (с ней) никогда никаких хлопот… Если приглядеться, то мы склонны ставить знак равенства между «хорошим» и «бесхлопотным» ребенком. Действительно ли это так хорошо и верно, как порой кажется? Один из выдающихся психиатров, Роберт Лэнг, заметил как-то, что «существует множество причин быть послушным, но неспособность быть непослушным – не самая лучшая из них». И в самом деле, есть множество причин, по которым не следует бить стекла, угонять автомобили и т. д., но паралич – не самая лучшая причина законопослушности. Между тем наше общение с детьми сплошь и рядом построено так, будто единственная его цель – ввергнуть ребенка если не в паралич, то в некое подобие сомнамбулического состояния, в котором он безоговорочно внушаем. Я не возьмусь утверждать, что это осознанная цель всех родителей и вообще взрослых, хотя знаю многих, кто именно так и думает. Думаю, что и взрослые, и дети не могут разорвать некий порочный круг и страдают от этого. Но мы на то и взрослые, чтобы основную долю ответственности не перекладывать на детей, а взять на себя.
«Советы давать легко…» – скажут одни. «А я что делаю?!» – возмутятся другие. «Ну вот, мы же еще и виноваты!» – скептически ухмыльнутся третьи. Я хочу поэтому сразу сказать, что не намерен открывать сезон «охоты на ведьм» и в чем-либо обвинять взрослых. Поставим вопрос иначе: как быть счастливыми родителями (учителями, воспитателями)? И что такое родительское – в широком смысле слова «родительское» – счастье? Может ли оно выглядеть как постоянное раздражение ребенком неких центров удовольствия в нашем мозгу? Или это счастье разделяемого с ребенком пути со своими оврагами, буераками, топями, солнечными долинами, восхождениями и падениями?
В конечном итоге все это (или почти все) упирается в вопрос о том, в состоянии ли мы принимать ребенка таким, каков он есть. Иными словами, принимать такими, какими мы сами хотим быть принятыми: полюбите нас грязными и некрасивыми, а чистенькими и красивыми нас любой… полюбит. Как раз это-то и дается очень нелегко. Очень часто пытаются найти какие-то общие для всех причины таких трудностей. Несомненно, вы много раз читали об этом. И так же несомненно, вам либо не удавалось приложить это к себе, либо приложение вызывало чувство вины. Думаю, что иначе и быть не может, ибо невозможно свести ни переживания живого человека, ни его отношения к какому-то общему знаменателю. Такие попытки всякий раз вызывают у меня чувство протеста. Как, к примеру, должна чувствовать себя женщина, у которой беременность протекала с токсикозом, узнав, что токсикоз – проявление непринятия будущего ребенка?! У кого-то это так, у кого-то нет, а кого-то возникшее чувство вины просто сбивает с ног. Вообще, поиск причин – дело долгое и далеко не всегда благодарное. Куда важнее просто распознать затруднения в принятии ребенка и что-то с этим сделать.
Вот один из примеров, который я, возможно, уже приводил. На одном из семинаров по детской сексологии женщина-врач спросила меня: с какого возраста мальчика отец должен полностью взять на себя общение с ним? Свой вопрос она объяснила тем, что я говорил о возможности психологической женственности у мальчиков как результате воспитания. Она объяснила, что поведение сына настораживает ее в этом плане: он слишком ласков с ней, часто обнимает и прижимается, говорит нежные слова и т. д. «Сколько ему лет?» – поинтересовался я. Оказалось – шесть. Я попросил ее вспомнить – когда и как это было последний раз, и она рассказала о вчерашнем эпизоде. «Что вы в этот момент чувствовали?» – спросил я ее. «Любовь к сыну», – ответила она, явно удивляясь глупости моего вопроса. «А как вы узнали, что это именно любовь?» – был мой следующий вопрос. Похоже, что он сделал меня в ее глазах просто идиотом. Минут пять-десять мы безуспешно пытались разобраться в этом. Тогда я ее спросил: «Как вы знаете, например, что боитесь чего-то?» – «У меня дрожат колени, – сказала она, – и что-то холодное начинает колотиться в груди». – «А что вы чувствовали вчера, когда сын обнимал вас и говорил все свои нежные слова?» Последовала пауза и за ней очень эмоциональный ответ: «Раздражение! Он такой липучий!» Это было как озарение. Она оказалась перед лицом своих истинных чувств и выглядела потрясенной и испуганной. Но через несколько минут сказала: «Господи! Если бы я раньше это видела, я бы совсем не так себя вела». Насколько я знаю, сейчас у нее нет желания «замкнуть» мальчика на отца, и более того, отношения с мужем стали гармоничнее.