пережить это событие, то есть пройти через него при поддержке с обеих сторон, совладать с ситуацией при минимально возможных потерях.
Без комментария
Но вместо этого в продолжающемся умолчании о правде (а каковы бы ни были внешние поводы для ухудшения отношений, правда одна – «Нам трудно приспособиться друг к другу») начинается вольное или невольное перетягивание каната или – тоже далеко не всегда умышленное – использование ребенка в качестве оружия в борьбе против другой половины. Читая о таких способах казни в Древней Руси, как привязывание за ноги к двум наклоненным деревьям, которые потом распрямятся и… мы внутренне содрогаемся. А вот душу собственного ребенка рвем так же и не дрогнем – настолько уверены в своей оскорбленной правоте. Мы-то распрямимся худо-бедно. А вот его душу потом как срастить?
Так уж заведено, хотя не всеми признается, что ребенок должен оставаться с матерью. Это так, когда уходит муж. Это так, когда его выгоняют. Это так, когда уходят от него. Но оставаться с матерью и оставаться без отца – не одно и то же. Я знаю ребенка, который время от времени сталкивается с отцом, не подозревая, что этот опустившийся алкоголик – его отец, но зная от матери, что его отец был прекрасным человеком и навещая его (на самом деле – первого друга матери) могилу. Ложь? Да ведь как посмотреть: мальчик ведь сын человека, которого она любила и видела прекрасным. И знаю детей, чьи отцы – вовсе неплохие люди – были в их глазах ужасными монстрами, с которыми сам Бог велел даже не здороваться. Могу только догадываться, чего стоит женщине держать в доме портрет тяжело обидевшего ее и наплевавшего на ребенка мужчины. Но снимаю шапку перед ее мудростью и самообладанием, благодаря которым ребенок с гордостью несет в душе образ отца. Радуюсь за детей, родители которых хоть и расстались, но не отнимают второго родителя и не унижают его общение с ребенком до чего-то вроде тюремной прогулки с ощетинившимся конвоем на вышке.
Без комментария
В свое время знал я человека (не могу сказать, что он был мне симпатичен), который лет за двадцать до этого «поматросил и бросил», много раз по долгу службы переезжал, женился и обзавелся детьми, даже не подозревая о растущей где-то дочери. А она его разыскала! Мало того, приехав повидаться, осталась жить в его семье. На свадьбе у нее был не так часто встречающийся «комплект родителей» – мать и мачеха, отец и отчим.
Есть у человека такая глубинная потребность – иметь маму и папу, причем хороших. Иметь мощные и не гнилые корни. Иметь возможность любить родителей – если не в реальном, видимом другим, то в своем внутреннем мире. Не чувствовать себя предателем и не искорежить свою душу ненавистью. Не вынести из родительской семьи опыт настороженности и недоверия к партнеру, который потом вдруг всплывает в собственной семье. Вправе ли мы отказать ребенку в этом или отмахнуться? Неважно (по крайней мере, для нас в этом разговоре) из-за чего, из-за кого или обо что разбивается семейная лодка. Потом разберемся в этой запутанной бухгалтерии. А пока – крушение. В таких случаях первыми спасают детей.
Вот один пример благополучного исхода, показывающий – как дорого стоят ребенку не только утраты, но и обретения – даже самые счастливые. Мальчику, о котором я хочу рассказать, было пять с половиной лет, когда он впервые познакомился с новым другом матери. Это была одна из первых встреч взрослых, когда они и сами еще не знали, что станут семьей. Своего отца мальчик видел мало и редко. Пара лет жизни с отчимом, который постоянно невыгодно сравнивал мальчика со своим сыном, тоже, понятно, не были радостью. А вот теперь этот дядька! Пока взрослые разговаривали, мальчик рисовал. Сначала он нарисовал две фигуры – мужскую и женскую. Это были мать и ее друг. Обратите внимание на руки друга: большая, обращенная к внешнему миру, отрезана, а слабая, тоненькая – протянута к матери. Потом мальчик посмотрел на друга и сказал, что дорисует очки и бороду (их не было на рисунке, и лицо друга было таким веселым кружочком). Вы видите – что получилось: сходство – сходством, но физиономия оказалась устрашающей. Но мальчишка был вполне удовлетворен сделанным и пририсовал матери какие-то усы поверх головы, объяснив, что «это – шапочка для свадьбы». После этого он сказал: «А я где?» и нарисовал себя как бы скрепляющим мать и ее друга в пару, но все же ближе к этому страшному дядьке. На следующий день он с этим дядькой гулял, и они зашли за матерью на работу. Пока мать заканчивала дела, мальчик рисовал в уголке. Он с гордостью показал маминому другу свой рисунок машины. Как вам нравится эта машина? Мечта психоаналитика, а не машина! Толкование тут настолько прозрачно, что и слов не требует. Мальчик демонстрировал этому чужому дядьке, которого так хотел видеть папой, свое мужское превосходство – защищался, пугая. Я вижу их уже около трех лет. Сложилась чудная семья. Взрослые опасались травмировать его сменой фамилии, но он сам настоял на смене. Пойдя в школу, он вскоре написал сочинение: «У меня есть папа. Он очень добрый». Он ждет нового папу с работы и из командировок с некоторым затаенным оттенком опасения – а что, если ушел навсегда? Все у них хорошо, но этот след в душе мальчишки будет зарастать еще не один год. Если вообще сможет зарасти…
Признав наконец право взрослых на счастье и поиск оного, мы стоим перед необходимостью следующего шага. Я вижу его как культуру развода, предполагающую не только свои правила и этикет, но и психологическую поддержку терпящей бедствие семейной команды. Слава Богу, миновали (надеюсь – безвозвратно) времена, когда это было делом парткомов. Сегодня это наше дело. И если человек – это больше, чем, по отчаянному выражению одного писателя, только половина идиота, то почему бы нам не делать это без крови и красиво?
Школьная готовность
Готовность ребенка к школьному обучению сравнительно недавно определялась прежде всего возрастом. Однако сегодня возникла необходимость в понимании школьной готовности как обретении определенного уровня знаний и умений к моменту начала обучения в школе. И такой подход, действительно, необходим, ибо совершенно ясно: чем лучше готов ребенок к школьному обучению, тем меньше риск перенапряжения, душевных срывов и нарушений здоровья в школьные годы.
Подавляющее большинство детей получает предварительную подготовку в детских садах. Можно ли в связи с этим сказать, что роль родителей в таком важном деле уменьшилась? Нет, она не уменьшилась, но стала иной. Множество специальных и нужных советов: как развивать речь ребенка, подготовить к обучению грамоте, счету, письму, как проверить, нет ли у него нарушений, мешающих обучению, – родители получат из общения с работниками дошкольных учреждений; пишет об этом и специальная литература. Нам кажется уместным поговорить не столько об интеллектуальной, сколько о душевной, психологической готовности к школе, от которой зависят не только школьные успехи, но и самочувствие ребенка. Все мы хотим, чтобы наши дети росли здоровыми и успешно учились. Но всегда ли мы ясно понимаем, как часто и как во многом это зависит именно от душевного настроя ребенка?
«Учись хорошо» – твердят родители 8-летнему мальчишке, и их внимание полностью сосредоточено на нем
Год за годом я все больше убеждаюсь в том, что многие дети вполне могли бы учиться хорошо, а некоторые – и очень хорошо, если бы… хотели. Одни дети прямо говорят о своем нежелании учиться, другие испытывают непонятные для взрослых, а тем более для них самих трудности. Достаточно часто это приводит к тому, что взрослые усиливают воспитательное давление и начинают упорную и последовательную борьбу с «причудами», «ленью» или «плохим характером» ребенка, нередко в конце концов приводящую на прием к врачу. «Мало ли чего ты хочешь или не хочешь? Надо!» – говорим мы, ибо не только научились соразмерять желания и долг, но часто и противопоставлять их, как это описано в «Новогодней сказке» В. Дудинцева:
«– …Сосуд времени… надо наполнить только самыми сильными наслаждениями, ощущениями величайших радостей…
– Ну уж, расписался! – опять послышался голос заведующего кадрами. – Это проповедь чистейшего эгоизма. Вам бы все радоваться, наслаждаться! А мне кажется, что надо и для народа поработать. А? Как вы считаете?
– Вы отстали, вот как я считаю… Вы полагаете, что радость, наслаждение – это грех, то, чему вы тайно предаетесь в своих четырех стенах. А работа для людей – это ваша публичная обязанность».
Ребенку такое противопоставление органически чуждо. И чувство долга ему невозможно привить извне, «вложить» в него сразу в готовом виде – оно постепенно прорастает и крепнет лишь на благоприятной почве желания и радости. Не судить и карать нежелание, а понять его причины и помочь ребенку хотеть учиться – вот наиболее эффективный путь, хотя и требующий от взрослых немалого душевного участия и труда.
После семейной психотерапии ситуация меняется, и мальчик начинает учиться лучше
К сожалению, не так редко мне приходилось сталкиваться с детьми, весьма убежденно высказывающими нежелание идти в школу. Всякий раз это так настораживает и заставляет беспокоиться за ребенка, что не попытаться выяснить причины такого нежелания просто невозможно.
Иногда источником отрицательных эмоций становятся старшие брат или сестра, испытывающие трудности в учении или отношениях с однокашниками. Делясь с младшими своими переживаниями, они поневоле запугивают их школой. Иногда это делаем мы, взрослые. Едва ли малыш утвердится в желании учиться в школе, если он видит, как осложняются отношения родителей со старшими детьми из-за отставания по тем или иным предметам: ссоры, конфликты, жесткие требования, принуждение. И вот шестилетний мальчик говорит: «Скоро я пойду в школу (тяжелый вздох), и меня будут все время ругать, как Вовку». От этих слов до прямого нежелания учиться – ровно полшага.
К сожалению, не столь уж редко взрослые из самых благих побуждений запугивают ребенка: «Ну, что ты вертишься? Вот подожди, пойдешь в школу – там учительница живо научит тебя сидеть смирно!» Сами взрослые угрожающего смысла в сказанном не замечают: цель делает их не слишком разборчивыми в средствах. Или идут разговоры при малыше о некоей учительнице, которая «ну просто змея – ни капли жалости к детям!» Случается, родители обсуждают газетную статью об учительском произволе или вспоминают о том, что они «терпеть не могли школу» – все это создает основу для будущих негативных реакций у ребенка. И все это часто не по злому умыслу, а от непонимания того, как в восприятии ребенка преломляются и порой глубоко запечатлеваются наши слова. Допустим, что мы, и правда, не любили свою школу. Допустим даже, что у нас были для этого более или менее веские основания. Разве стоит заражать ребенка этим не таким уж радостным и для нас самих чувством?