Разумеется, психиатр – не эксперт в вопросах религии и мистического опыта. Но многие острые коллизии приводят людей именно к нему, ставя его перед очень непростой задачей разграничения разных аспектов человеческого поведения и вынесения суждения лишь в границах своей профессиональной компетенции. Блестящий пример этого когда-то продемонстрировал И.П. Павлов, заключив консультацию пациента такими словами: «Нет, он не сумасшедший. Просто он верит в Бога». Опираться при этом приходится на критерий, описанный Доном Хуаном в одной из книг К. Кастанеды и в целом никак не противоречащий серьезным руководствам по психиатрии. Он говорит, что содержание мистического опыта и психоза может быть совершенно одинаково, но мистика от душевнобольного отличает способность управлять этим опытом. Можно быть душевнобольным атеистом, чуждым всякого мистического и религиозного опыта. Можно быть совершенно здоровым верующим человеком и мистиком.
В последние годы все чаще приходится сталкиваться с проблемой так называемых тоталитарных сект, или, точнее говоря, деструктивных культов. Многие люди поднимают эту проблему в связи с пугающими их изменениями в жизни своих близких. Жалобы на разрушенные семьи, на нарушения в развитии детей, на угрожающие жизни состояния, вызванные лежащей в рамках верований помощью или запретом на получение помощи от официальной медицины, и т. д. Казалось бы, что особенного? Заставь дурака Богу молиться – он и себе и другим лбы порасшибает; во все времена такое бывало. Да, действительно, в любой религии можно найти людей, заходящих далеко за границу между убежденностью и слепым фанатизмом. Но сходство и количество таких тревожных сигналов настораживают. Обычно они так или иначе связаны с новыми и нетрадиционными верованиями и течениями. Поскольку ничто из ничего не возникает, люди часто видят причину их появления в открытости общества и говорят о духовной колонизации России Западом, происках международного сионизма и т. д., приводящих к зомбированию, программированию, кодированию и прочим подобным вещам. Результатом такого понимания становится запрещение одной-другой группы, на месте которых вырастает пяток новых. Дело, стало быть, не только в новизне, необычности или чьем-то злом умысле (который, впрочем, еще доказать надо), а в чем-то ином. В чем именно? Никаких окончательных ответов на этот вопрос у меня нет, но желание понять и некоторые основания для этого есть.
Первый раз мне пришлось столкнуться с этой проблемой еще в 70-е годы, когда за помощью ко мне обращались люди, входившие в разные религиозного толка группы, уходившие в монастыри. Они не жаловались на то, что там разрушают их личность или наносят вред здоровью, нет. Но без особого труда выяснялось, что туда их привели некоторые душевные проблемы, так и оставшиеся неразрешенными или усугубившиеся. Я пытался посещать собрания таких групп и видел, что другие могли находить в них разрешение своих проблем и желанный душевный покой. У меня было также сильное ощущение, что люди подбирают такие группы «по себе», в соответствии со своим складом характера и важными для них психологическими проблемами. Если их выбор был достаточно точен – они были достаточно удовлетворены. Если нет – могли испытывать множество неприятных для них переживаний и разочарований. Стало быть, люди ищут в таких группах среду, в которой они могут быть приняты и поняты, могут найти ответы на свои вопросы и душевный комфорт. То есть не столько Бога, сколько психотерапевтическую для них среду.
Не раз и не два отмечено, что буйное цветение интереса к мистике и сексу обычно наблюдается в периоды социальных трудностей и напряжения, когда под давлением коллективной тревоги на поверхность вырываются внутренние проблемы, которые в размеренной, упорядоченной жизни вполне компенсированы. Они создают широчайший спрос на разного рода нетрадиционные верования и культы, ибо на традиционных путях люди не находят ответов на свои вопросы и разрешения своих проблем. Именно через такое время проходит сейчас весь мир, и многие страны, которые при подходе «с кондачка» кажутся примером благополучия, очень серьезно озабочены проблемой деструктивных культов и совпадающих с ними по методам воздействия на людей изысканий и экспериментов в недрах секретных ведомств. В России, пережившей за столетие не одну революцию и измученной семью десятилетиями жизни между ними, уровень коллективной тревоги по понятным причинам еще выше, а новизна многих течений создает иллюзию того, что именно здесь-то и лежит «волшебный ключик». Спрос, как известно, рождает предложение. И не только в области верований. Пирамиды имени Мавроди, сотни знающих о психоанализе лишь понаслышке психоаналитиков, предсказывающие дни перегорания лампочек астрологи, предсказатели, прорицатели, привораживатели и отвораживатели, черные и белые маги, колдуны, «ёги» (это я нашел в одном объявлении школы обучения йоге) и, конечно, множество новых мессий, гуру, отцов и матерей, воплощений всех известных богов.
На такой волне многое плавающее поверху кажется лилиями. И все бы ничего, если бы это со свойственными России размахом и широтой не обретало массовый и близкий к насильственному характер. Потому что обман и вбивание мне в голову того, что я не просил, и есть разновидности насилия. Не существование той или другой секты меня настораживает. Меня настораживает, что в светских, государственных школах те самые педагоги, которые вчера еще громили религию, сегодня преподают ее как очередную идеологию или распространяют на преподавание собственные религиозные поиски (совершенно не важно – в рамках каких именно религий и конфессий), но при этом общинные школы (по крайней мере, школы тех общин, верования которых кому-то кажутся недостаточно традиционными) живут в постоянном ожидании закрытия или отправки в полном списочном составе на «принудительное перепрограммирование», как того требуют «борцы с сектами». Я абсолютно уверен (и тому было множество примеров – великий наш искренне и глубоко верующий физиолог А.А. Ухтомский, знаменитый хирург и священнослужитель В.Ф. Войно-Ясенецкий и многие-многие другие), что вера никак не мешает быть врачом или ученым. Но врачебный кабинет и лаборатория ученого – не место для обращения людей в ту или иную веру вместо лечения. В не меньшей мере меня настораживает и охотничий раж в искоренении сект и групп совершенно незаконными методами. Меня настораживают слова моей доброй знакомой – православной женщины: «Психиатры должны ставить им диагноз шизофрении», а в ответ на мое протестующее удивление по поводу такой жажды возвращения «карательной психиатрии»: «Ну и что, что они не шизофреники?! Все они – от дьявола, и это надо остановить». Другие более наивны. «Только шизофреники могут находить что-то у этих кришнаитов (буддистов, приверженцев Виссариона и т. д.)». Это наивность темного центропупизма: все, чего я не понимаю, – шизофрения или злой умысел. Преследования кого бы то ни было, диктуемые такой логикой, оборачиваются распятиями, кострами, топором, газовыми камерами, заключениями в психиатрические больницы – я видел таких «больных» в 70-х годах. К сожалению, это не опасения и не история. То, что происходит сейчас по отношению к исповедующим «нетрадиционные» верования, и то, как это происходит, как психиатрии пытаются отвести роль главного свидетеля обвинений, как в жертву намеченной цели приносятся судьбы живых людей, как отклоняются кандидатуры независимых экспертов-психиатров на основании того, что их «демократический менталитет» помешает принять нужное решение – все это не просто отрыжка «карательной медицины», а она сама, собственной персоной – карательная медицина.
Но есть вещи, которые кажутся совершенно необходимыми. Светские, мирские образование и лечение должны быть абсолютно свободны от любой религии. Так, как это делается, например, во Франции, где любая популяризация любой религии в учебных заведениях запрещена. Это верно с точки зрения собственно свободы вероисповедания, потому что какая же это свобода, если школа навязывает тебе нечто. Это верно с точки зрения психолого-психиатрической, ибо такое навязывание создает дополнительные возможности для дискриминации меньшинств, выделения дополнительных различий и отличий некоторых от многих. А вот что в школах нужно – это обучение противостоянию попыткам вовлечения в разного рода секты и группы и помощь по выходу из них. При этом совершенно необходимо учитывать, что деструктивными гораздо чаще бывают действия вовсе не религиозных организаций, а политизированных и криминальных групп, отдельных личностей – нередко официально облаченных властью над людьми и их судьбами. Нужна серьезная законодательная работа, не позволяющая ни отнять ребенка у верующих родителей единственно на основании их веры, ни закрывать глаза на случаи, когда вовлечение в веру насильственно и наносит вред здоровью ребенка либо придает его развитию доказанно криминальное или антисоциальное направление. И, наконец, нам предстоит в полной мере осознать, что в сети «ловцов душ» попадают прежде всего те, к чьим душевным нуждам, проблемам и потребностям оказались глухи мы сами.
Нам предстоит осознать, что общество единомыслия и единообразия, действующее по набору уставов, осталось в прошлом. Это значит, что нас ждет постоянная, планомерная и систематическая работа по пониманию того, что такое деструктивные культы, и охране людей от их влияния, когда и если эти деструктивные влияния действительно доказаны, а не являются плодом воспаленного воображения, диктующего средневековые диагнозы вроде «псевдорелигиозного бреда» или «психологической кастрации с полным прекращением детородной функции», более уместных в «Молоте ведьм», чем в сегодняшнем лексиконе. Это такая же постоянная работа, как выпечка хлеба, воспитание детей, работа суда или прогнозирование погоды. Кавалерийский наскок в этом деле не работает – конница Буденного бессильна против радиационной волны.
Как бы ни были сложны и запутанны вопросы веры, какие бы пути ни выбирали люди, какими бы ни были переживания близких (а они сложны далеко не только в связи с «необычной» верой – что чувствуют родители, сын которых становится наемником или, возьмем пример помягче, уходит работать в опасное место? Что чувствуют пуритански настроенные родители, дочь которых становится топ-моделью и появляется на обложке «Плэйбоя» или, не выйдя в топ-модели, начинает рекламировать с экрана ТВ такую интимную вещь как гигиенические прокладки) – как бы все это и многое другое в нашей жизни ни случалось, давайте помнить, что есть лишь две специальности, защищающие интересы отдельного человека, кто бы он ни был и в каких бы отношениях с обществом ни состоял: это врач (и психиатр в том числе) и адвокат. Очень трудно и отнюдь не безболезненно происходит сегодня в России возвращение этой привилегии психиатрии как выражения ее истинного предназначения служить человеку, а не политике. Будучи тридцать лет психиатром, я знаю, что помогать человеку в атмосфере взаимного недоверия и страха невозможно. Мы обычно не вспоминаем о медицине, пока не приходит нужда в ней. Когда же она приходит, мы хотим знать, что можем доверять ей. Мы хотим знать, что она занимается нами, а не политикой.