их армий.
Всю зиму плотники и те, кто кое-что умел, подновляли старые и строили новые вёсельные ладьи, способные плавать вдоль морского побережья. Флотилия оказалась впечатляющей. Она поднимала двадцать пять тысяч человек с вооружением и провиантом. Одних лошадей для кавалерии перевозилось до трёх тысяч.
Ещё зимой всех легионеров обучали гребле на незамерзшей воде Ренуса, и по весне, после загрузки трюмов всем необходимым, флотилия тронулась в путь. Понтий с напарником ворочал тяжёлым веслом целыми днями. Работали посменно, но тяжёлый труд гребца настолько угнетал Понтия своей монотонностью, что когда флот прибыл к месту встречи легионов, он с радостью сошёл на берег и с удовольствием навьючил на себя поклажу пешего легионера.
Пятый легион направлялся к крупным поселениям хавков, используя тактику прошлого года. В начале боевых действий отважные хавки и не думали покоряться римлянам ни на каких условиях. Их отряды сопровождали легион, используя любую возможность для атаки.
Легион строился для большого сражения. По докладам разведки и некоторым признакам легат понял, что враг собирается дать сражение на равнине. Туда стали выходить линейные когорты. Построение легиона производилось известным порядком в две линии. Первую линию составили первые пять когорт; справа встала первая, так называемая когорта тысячников из отборных легионеров. Вторую линию составили остальные пять когорт; крайней слева стала десятая когорта, в которой служил Понтий Пилат со своими товарищами.
Сегодня для Понтия Пилата был знаменательный день. Ожидалось первое большое сражение, но он понимал невозможность личной встречи с врагом лицом к лицу. Для такой встречи противник должен был проломить первый ряд построения, ввести свежие резервы и атаковать вторую линию когорт. Молодежь горела желанием встретиться с противником, ветераны же относились к происходящему спокойно, рассуждая, что в следующем сражении они могут оказаться в первой линии и тогда соберут все удары, а то и получат раны, за которые, однако, деньги не платят.
Построенный по правилам устава, легион медленно двинулся вперёд, имея на открытых флангах по сирийской вспомогательной кавалерийской але и кавалерийский резерв тяжёлой легионной конницы в двадцать турм.
Легат и префект, обсуждая предстоящий бой, пришли к мнению, что противник будет наносить удары по флангам легиона, не надеясь прорвать центр. Были отданы дополнительные распоряжения касательно действия кавалерийского резерва.
Не прошло и получаса, как легковооружённые воины, продвигавшиеся впереди первой линии легиона, завязали бой с противником. Пращники, лучники и метатели дротиков, израсходовав средства нападения и подавляемые наступающей пехотой противника, прошли в тыл когорт первой линии через проходы, открытые легионерами в боевых порядках. Первая линия приготовилась к бою. На неё обрушилась туча стрел, дротиков, и атакующая волна германской пехоты стала приближаться к легиону. При расстоянии в 50 локтей до противника первый ряд метал тяжёлый дротик пилум, и почти каждый попал в цель. Стараясь не наступать на своих раненых, германская пехота замедлила бег, а после броска второго дротика бег совсем притормозился. Кое-где с той и другой стороны метнули копья и сошлись на мечах. За время сближения раненые из первого ряда легиона были заменены, и легион вступил в бой с полным комплектом мечей. Понтию Пилату эти события в сражении не показались значительными и потому, что развернувшееся на левом фланге сражение полностью привлекло его внимание. Лёгкая конница противника, по численности не превосходившая сирийскую алу, пыталась прорваться в тыл через её боевые порядки. Сирийцы первый натиск выдержали, завязалась общая рубка. Стало ясно, что германская конница связана боем и в тыл не пройдёт. Вдруг труба сирийцев заиграла сигнал отступления, и их конница отхлынула назад. Противник, преследуя сирийскую алу, освободил поле схватки, и Понтий увидел вторую конную лаву противника, стремящуюся охватить как можно глубже фланг легиона.
На поле остались тела убитых и раненых, их было немного. Кони разбежались, и тела павших чётко выделялись на зелёной траве. Только один конь стоял в поле. Он стоял над своим хозяином и старался закрыть его своим телом. Вороной жеребец мощной стати принадлежал к иберийской породе, высоко ценимой римскими кавалеристами, и невольно привлекал внимание своим странным поведением. Жеребец был защищён латами из воловьих шкур более искусно, чем это принято в легионной коннице. Кожаный панцирь прикрывал всю грудь, шею и лобную часть головы, подбрюшье и круп коня были защищены специально выкроенными и пригнанными по месту латами. Было видно, что хозяин высоко ценил и берёг своего коня. Однако Понтий никогда не видел, чтобы конь берёг и защищал хозяина. По серебряному гребню шлема было ясно, что хозяином коня являлся декурион одной из сирийских турм. Конечно, конь защищал хозяина. Он закрывал собой бесчувственное тело и воина и непрерывно ржал, призывая людей на помощь.
События развивались стремительно. Навстречу прорвавшейся германской коннице выходила легионная кавалерия. Все двадцать тури, выстраиваясь на ходу для атаки, представляли внушительное зрелище. Благодаря сплошному эшелонированию по двести всадников в ряд, с длинными копьями наперевес, легионная кавалерия не оставляла германцам никаких надежд на победу. Понял это и командир германцев. Сразу же бунчук наклонился влево, засвиристели рожки, и пока ещё было время, конница стала заворачивать по полукругу, приближаясь к легиону. Было видно, что основная конная лава германцев пронесётся по месту, где стоял жеребец сирийца.
— Игемон! — быстро обернулся Понтий к Авилию Флакку. — Сейчас конница должна обтечь этого ненормального жеребца с двух сторон во избежание большой свалки. Ближний поток всадников приблизится к нам на сто пятьдесят локтей, а если мы подбежим навстречу локтей на восемьдесят, то сможем забросать германцев дротиками. Обстановка такая, что мы мало чем рискуем.
— Просить разрешения у центуриона некогда, ибо дорога каждая секунда, но мне подчиняются четыре десятка легионеров. Я вывожу их на линию, а ты беги и копьём обозначь рубеж метания по своему усмотрению, — приказал принципал.
На виду всего фланга Понтий Пилат побежал навстречу коннице германцев, которая уже развернулась и на полном скаку неслась назад.
Жеребец сирийца, увидев мчавшуюся на него конную лаву, вытянулся в струну и громко заржал. Командир германцев оценил опасность и взмахом бунчука приказал обойти коня. В это время легионеры во главе с Авилием Флакком, прихватив у соседей ещё по два дротика, уже выстроились у отметки, указанной Понтием Пилатом. Германцы увидели ловушку, но изменить уже ничего было нельзя. Для них оставался только один путь и единственный способ противодействия строю римлян — стрельба из луков. Град стрел обрушился на редкую цепочку легионеров, однако те не дрогнули и стали метать дротики в самую гущу несущейся конницы.
Хотя Понтий и был поглощён ходом сражения, но заметил, как четверо сирийцев подскакали к жеребцу, подняли тело своего командира и помчались назад. Припадая на заднюю ногу, поскакал и конь декуриона. В его латах торчало около десятка стрел.
Легионная кавалерия, отбив атаку неприятеля, опять уходила в резерв. По стихшему шуму сражения было ясно, что первый бой с германской пехотой завершён с благоприятным для легиона исходом.
К месту схватки подскакал префект легиона с несколькими телохранителями и удивленно остановился: перед его глазами предстал целый вал поверженных всадников и лошадей. К префекту быстрым шагом подошёл Авилий Флакк и доложил, что вверенное ему подразделение атаковало конницу противника.
— Вижу результат атаки, — сказал префект, — ты, принципал, достоен награды.
— Первая награда принадлежит Понтию Пилату, игемон. Это его предложение. Он предвидел развитие боя и доложил мне о том, что должно произойти. Моя заслуга состоит в правильной оценке предложения.
— А где же Понтий Пилат? A-а! Так, кажется, мы знакомы. Хотя и прошло с того дня два года, я всё хорошо помню и рад отзывам твоего начальника. Вы оба достойны награды. А теперь, принципал, займись полем боя и действуй от моего имени. Распорядись угнать бесхозных коней в тыл легиона, германцев с легкими ранениями сдай вспомогательной пехоте, тяжелораненых — добей, организуй доставку мяса убитых коней на кухни когорт, всю ценную добычу сдай в казну легиона, трофейное оружие — оружейникам, всё ремённое и кожаное — шорникам. Меня тревожит сейчас только одно: неужели погиб Аман Эфер? Сирийцы — трудный народ, ими нужно умело управлять. Аману Эферу замену найти невозможно.
Легион в боевом порядке двигался вперёд ещё целый час, но полководец противника, видимо, провёл разведку перед генеральным сражением: попробовал упругость фронта легиона, уязвимость флангов, однако от длительного боя отказался. Вскоре последовал приказ легата остановиться на ночь и построить укреплённый лагерь.
Вечером в палатке легата состоялось совещание центурионов и трибунов по результатам сражения. Первым говорил префект. Он расценил это короткое сражение как разведку боем перед основным сражением, которое состоится, по его мнению, через восемь переходов, когда легион подойдёт к наиболее населённой части страны. С таким мнением все охотно согласились. Согласились и с тем, что первая линия легиона показала себя хорошо. Когда же префект отметил вялую работу карабалист, многие возражали, считая, что стрельба поверх боевых порядков опасна и непредсказуема для личного состава самого легиона. Префект перешёл к рассмотрению атаки неприятельской конницы и отметил достойное для легиона событие: только сорок легионеров вышло на рубеж атаки, а результат — сто восемьдесят убитых против трёх легкораненых. Если бы в атаке участвовала хотя бы вся пятая центурия десятой когорты, то мы могли бы говорить о подрыве боеспособности германской конницы. Однако ни центурион, ни примипиларий десятой когорты не сумели предвидеть развития событий на поле боя и не отдали соответствующих распоряжений. К тому же и карабалисты бездействовали. Строй нашей пехоты им не мешал, местность была открыта. Один выстрел из пятидесяти пяти карабалист мог бы выбить из строя почти две турмы. Какие возможности упущены!