Сотник сидел тихо, спокойно, и создавалось впечатление, что он просто считывает ход мыслей с лица галилеянина. Когда же Иисус задал ему первый вопрос, казалось, именно на него он и готов был ответить.
– Прежде чем ответить на вопрос Понтия Пилата, я хотел бы услышать, каким образом на тебе, философе, оказался римский панцирь?
– Защищал любимую девушку, убил соперника, вынужден был бежать из Греции, поступил на службу к римлянам, скрываюсь почти двадцать лет. Понтию Пилату служу по доброй воле. В этом деле он стал жертвой подлости и коварства. Я хотя и стал солдатом, но такой расправы над тобой не приемлю ни с чьей стороны: ни со стороны римлян, ни – твоих единоверцев. Очень они спешили с тобой расправиться. Видимо, хоронят они с тобой что-то очень важное для себя, но и для нас эти сведения представляют интерес. Ты прав, галилеянин, думая о том, что на прокуратора было оказано сильное давление. Действительно, так оно и было. Конечно, прокуратор найдет пути отомстить за себя и без тонкостей понимания событий, но месть должна быть действенной: наказуемый должен понимать, за что совершается акт возмездия. Подлость и унижение ближнего должны быть наказаны ради существования и процветания общества, человека, просто жизни. Если силы зла не остановить, иссякнет животворный родник жизни.
– Бог с ними: с добром, злом. Значит, ты защитил свою любимую женщину, а я не сумел. Оба мы пострадали по одной причине и в некотором роде побратимы. Мне не зазорно рассказать тебе все, как было. Это и будет ответом прокуратору. По дорогам Иудеи ходить небезопасно. Много бродит по ним всякого люда, готового поживиться имуществом ближнего. Мы опасность не ощущали, двигались большой толпой в 15–20 человек, и, когда по дороге появлялись пешие или конные, способные на лихие дела, вперед выдвигались Петр, Андрей, Симон и из складок их бурнусов нарочито появлялись мечи. Люди грубой физической силы, с натренированными мускулами, нечесаными бородами, они могли отрезвить кого угодно.
Мы приближались к постоялому двору в Вифании, где и развернулись трагические события.
Нас обогнала группа из трех всадников. Всадники явно принадлежали к обеспеченному сословию. Самый молодой и довольно привлекательный из них обратил внимание на Марию из Магдалы, которую ты видел сам. Она действительно молода и хороша собой. В Магдале она вела вольный образ жизни, и откликнуться на призыв богатого и симпатичного парня раньше составило бы для нее только веселое развлечение. Но только раньше. Теперь это был совершенно другой человек, тем более что скрытое взаимное чувство установилось между нами. Почувствовав безответность Марии и напряженность мужчин, готовых взяться за мечи, всадники проехали, но, как выяснилось, не навсегда.
В тот роковой день, во второй его половине, когда мы вернулись из города, на постоялый двор прибыл груженый караван из пятнадцати лошадей. Караван занял целый сарай, а от людей стало тесно и неуютно. Погонщики оказались людьми молчаливыми, агрессивно замкнутыми. Установилась атмосфера какой-то скрытой необъяснимой тревоги.
Ранее мы познакомились с семьей Лазаря, которая хорошо нас приняла и с пониманием отнеслась к моим трактовкам заветов Моисея. Узнав о нашем тревожном состоянии, Лазарь предложил переехать в его дом. Все вздохнули с облегчением, и вскоре вещи уже находились на новом месте жительства. Как часто бывает при быстром переезде, несколько предметов осталось на постоялом дворе, и мы с Марией вызвались их принести. Все с этим согласились, почувствовав наше желание остаться вдвоем; благо представился убедительный повод.
При входе на постоялый двор мы увидали беседующими старшину каравана и уже знакомого нам молодого человека. Похоже было, что молодой выговаривал старшему по возрасту. Старшина каравана представлял собой человека коренастого, бородатого, сильно заросшего по груди и рукам диким волосом, с быстрыми черными глазами, выдающими его взрывной характер и решительность в действиях. Шрамы на лице и руках свидетельствовали о его природной отваге и готовности ввязаться в любую драку. Тем более странно было видеть его смиренный вид, признающий право молодого человека на такой тон.
Мы быстро прошли в свое помещение. Не успели мы еще подойти друг к другу, как дверь распахнулась от сильного удара ногой, и в комнату ворвались двое. Первый, оказавшийся нашим молодцом, просто зашвырнул Марию в следующую комнату и бросился за ней, второй выхватил меч и приставил его к моему животу. Я чувствовал острие меча через ткань талифа. В соседней комнате шла борьба: слышались приглушенные стоны, удары, треск разрываемых одежд.
Я оказался неспособным защитить себя, не говоря о женщине. Ужас смерти парализовал меня. Сейчас стыдно вспомнить состояние, в котором я находился. Чувство животного страха охватило мою душу и тело. Я попал под гипноз наглых глаз этого убийцы, привыкшего к безнаказанности. В них читалась уверенность, что я не посмею двинуться с места, что бы ни происходило за дверью.
Защитить Марию я уже был не в состоянии, но сдвинуться с места был обязан. Я обязан был сделать шаг навстречу мечу независимо от дальнейшего развития событий. В противном случае я не мог бы питать к себе никаких других чувств, кроме презрения. Там, за дверью подвергалась насилию моя любимая женщина, и мое сознание призывало к борьбе и сопротивлению. Но вмешались неизвестные мне силы. Мое тело не хотело умирать. Ноги и руки были заторможены, связь между сознанием и телом отсутствовала. Я понимал: даже если хозяин этого малого и рассчитывает на чье-то покровительство, то к малому это не имеет никакого отношения. Одно дело – насилие над женщиной, другое дело – убийство. За убийство он, наглый малый, будет повешен, и защищать его никто не будет. Его хозяин первым от него откажется; да и самому хозяину скоро придется о себе позаботиться.
Я умею передавать свои мысли собеседнику и достиг цели. В его тупом сознании возникла мысль: убивать нельзя. Мое тело приняло сигнал и разрешило мне сделать шаг вперед. Тяжелая рукоять меча обрушилась на мою голову.
Сейчас я думаю отлично от ранее высказанных мыслей. Почему я не имел меча, почему я не умел им владеть? Тогда я не пережил бы минуты ужаса и душевного позора. Если можно было бы начать сначала, я бы начал с меча. Известна притча: Господь помогает тому, кто сам заботится о себе.
Сознание медленно возвращалось ко мне. Сквозь просветленную красную пелену доносились приглушенные, но ясные голоса. Я еще не мог связать услышанное в осмысленные предложения, но память их фиксировала. Голос принадлежал старшине каравана, он вибрировал и прерывался от ярости. Речь шла о нашем молодом знакомце, но никакой почтительности уже не прослушивалось.
– Я умолял нашего равви близко не подпускать этого негодяя к нашему делу. Было ясно с самого начала, что рано или поздно, но нам обеспечены крупные неприятности, от которых мы захлебнемся в крови, чего и дождались. Но наши равви – слепцы! Они готовы ради движения заложить наши жизни. Ну какое значение имеет, что этот мерзавец – сын Каиафы?! Напротив, опасность возрастает. Доверить ничтожному прощелыге проводку каравана с оружием! За оружие заплачено две тысячи. Сколько людей рисковало в Антиохии, добывая оружие, сколько людей его ждет! Мы все рискуем головой, а нашему подлецу подавай именно эту девку из Магдалы. Да с ней каждый в Магдале переспал, кому не лень. Его же ничто не может остановить, хотя все висит на волоске: город набит римскими войсками, всюду шныряют шпионы синедриона. Малейшая оплошность – и мы на виселице. Что сейчас произойдет? Владелец постоялого двора обязан вызвать стражу и сообщить о факте насилия. Мы не успеем загрузить лошадей и уйти отсюда. Сразу спросят, почему ушли на ночь глядя, что хотели скрыть? В страже служат опытные люди, и, считай, петля уже затянулась на наших шеях. А пытки! Римляне, конечно, захотят узнать имена центурионов, продающих оружие из арсеналов в Антиохии. Положение для нас безнадежное!
Господь мой! Видишь, страдаю за благое дело. Помоги! Если все обойдется, сынку Каиафы несдобровать. Я рассчитаюсь с ним сполна! А с нашими глупыми вождями с этой минуты никаких дел. Посмотри на нас: сущие бараны, о своей жизни позаботиться не можем.
– Кончай причитать, как женщина на похоронах! – послышался испуганный голос одного из караванщиков. – Что тебе дался этот мерзавец? Я сам помогу с ним рассчитаться. Но сейчас ты обязан найти способ, как уйти от виселицы. Говори, что нужно сделать, все будет сделано, ты только говори.
– Надо поднимать караван и уходить. Оставлять тюки с товаром здесь нельзя ни одной лишней минуты. Срочно сдаем груз и исчезаем где-нибудь в Александрии – там тьма народу. Дай команду и посмотри, жив ли наш бродячий проповедник; не хватало, чтобы еще и он умер. Тогда и не знаю, что будем делать.
В сарае началась спешная работа. Слышно было, как караванщики навьючивали лошадей. Ко мне подошла хозяйка постоялого двора и принялась за врачевание. Несколько холодных повязок поставили меня на ноги. С Марией было хуже. Надругательство она восприняла тяжело. Известно, что по своей воле люди многое могут перенести. Религиозные подвижники годами живут в подземельях, в пустынях, но стоит их принудительно лишить свободы, и они готовы к самоубийству. Так и душа Марии была потрясена, и, если я правильно понимаю, она теряла рассудок.
В доме Лазаря нас окружили заботой и вниманием, предоставив хозяину постоялого двора выполнить свои обязанности по известным правилам. Однако ночью вспыхнул пожар на постоялом дворе, семья хозяина исчезла. Мне было понятно, что старшина каравана заметает следы. Становилось ясно, что виновники ускользнули от наказания. Дело официально не возбуждено, свидетели исчезли. Кто решится открыть дело против рода Каиафы со слов пострадавших?
Утром мы двинулись в Иерусалим, но я так и не мог прийти к какому-то решению, а мои спутники, рыбаки и земледельцы, находились в еще большем затруднении.
Чувство стыда и беспомощности толкало к решительным поступкам. Все больше и больше склонялся я к мысли обратиться к народу, сделать трагические события достоянием народной молвы и под давлением народного мнения заставить власти провести расследование. Сейчас я понимаю всю убогость этой мысли. Человек, прибывший из глубокой провинции, плохо представляет свои возможности.