ности и возникновением у него в связи с этим полного доверия к человеку. Именно на чувстве полного доверия конь готов сотрудничать с человеком. При желании сотрудничества человек должен очень тонко, даже коварно захватить власть, потакая всем капризам животного и не стесняя его воли. Но не надо забывать, что обслуживание коня – кормление, мытье, прогулки – является предпосылкой к проявлению встречных чувств. И когда человек скачет верхом на коне, то это должно восприниматься как приятная для обоих игра.
В процессе такой игры человек обучает коня, и весь процесс должен восприниматься животным как стремление обеих сторон расширить область взаимопонимания. Я точно сказать не могу, но не исключено рождение в сознании животного нового мира, в котором оно видит себя приобщенным к более интересной жизни. Разнообразие и расцвечивание жизненного пространства новыми красками связывается в его сознании с конкретным человеком, своим другом.
Чувство признательности приводит к желанию быть полезным, предоставляя человеку свои физические возможности. Скорее всего, такие же чувства возникают и у человека, попавшего волею судеб в более высокое общество. Ему кажется, что он становится причастным к более возвышенным сферам человеческой деятельности и считает нормальным, когда его услугами пользуются довольно беззастенчиво. Струны души и мысли и здесь, и там одни и те же.
Остается рассмотреть приемы и способы, технику осуществления замысла. Но для этой части беседы я прошу тебя, Понтий, перейти в дальний угол нашего лагеря. У лошадей хороший слух, а я до сих пор не уверен, что мой Экрон не понимает, о чем мы с тобой говорим. Там и побеседуем.
– Человек, если хочешь знать, – шагая, продолжал Аман Эфер, – подл и коварен, а в области приручения все на этом и построено. Не надо морщиться, мой друг. В данном случае так оно и есть. Первый этап приручения заключается в стремлении вызвать внутреннее сопротивление коня. Коня седлают, выпускают на волю, и он бьется в борьбе со сбруей долго и упорно, пока от нее не избавится. На него садится объездчик – конь его сбрасывает. Коня отучают брыкаться: над крупом подвешивают мешок с песком и провоцируют на взбрыкивание – чем мощнее взбрыкивание, тем сильнее удар мешка с песком. Конь приседает, уходит в сторону, но память о боли остается. Одним словом, применяют целый арсенал способов подавления воли. В это время будущий хозяин появляется только для засыпки зерна, наполнения поилки, выливает на коня в жару одно, два ведра прохладной воды. Конь не считает его главным действующим лицом, и все его внимание, вся ненависть обращена к мучителям.
Но вот весь цикл подавления духа закончен, а строптивость коня не сломлена, и тогда прибегают к заключительному средству. При наступлении сумерек коня связывают по ногам так, чтобы он не смог подняться с земли. Все покидают площадку, и наступает тишина. Минут через двадцать вдалеке раздается вой росомахи: начинает работу искусный подражатель голосов животных. Самые страшные для лошадей хищники – росомахи. Они подстерегают лошадь, перегрызают ей шейные позвонки, распарывают брюхо и начинают поедать внутренности живого еще животного. Вой медленно приближается, и уже коню ясно, что росомаха точно направляется к нему. Страх, безумный страх смерти охватывает животное. Ощущая всю свою беспомощность перед надвигающейся опасностью, лошадь хрипит, дрожит от страха, пытается освободиться от пут, шерсть темнеет от пота. Положение безнадежное, и когда вой росомахи раздается на расстоянии двухсот локтей, а надежды на спасение исчерпаны, появляется будущий хозяин. Он перерезает путы, освобождает коня, отводит его в стойло, поит его водой, в которой долго отмокал сладкий египетский тростник. И если конь положит свою голову на твое плечо или прижмется головой к спине, лицу – значит, признает в тебе своего покровителя и готов с тобой сотрудничать. В его сознании ты существо более сильное, чем росомаха, и более доброе по отношению к нему, чем все остальные.
С этого момента многое зависит от умения, выдержки и такта хозяина. Он должен взять тон равноправия и заботы, умело организовать обучение и, как я уже говорил, вызвать у коня встречное желание к взаимопониманию. Риск себя оправдал.
– Если бы я был кавалеристом, – воскликнул Понтий Пилат, – то немедленно бы приступил к осуществлению твоего способа приручения.
– Ты потому с воодушевлением принимаешь этот способ, Понтий, что увидел его результаты, и мое объяснение упало на подготовленную почву. Я пытался передать свой опыт товарищам из кавалерии легиона, но не встретил единодушия. Одни считали существующий способ объездки вполне достаточным для действия в плотном строю, другие пытались осуществить мой способ на деле, но их постигла неудача. Мои сирийцы слишком горячи и нетерпеливы. Они предпочитают практику отцов.
– Все сказанное тобой, Аман, меняет мой взгляд на мир, но есть одно сомнение, требующее разъяснения, – обратился Понтий к своему другу. – Как я помню из предыдущих разговоров, ты купил своего Экрона у владельца табуна в окрестностях Рима, но там росомахи давным-давно не водятся. Откуда же этот страх у коня, если он ни разу не слышал воя росомахи?
Сириец внимательно посмотрел на Понтия Пилата:
– У тебя острый, критический ум, мой друг Понтий. Никто до тебя подобного вопроса не задавал. Сейчас я кратко отвечу тебе так: видимо, какие-то сигналы, особенно связанные с опасностью для жизни, передаются по наследству. Как это практически осуществляется в природе, философы с определенностью утверждать не могут, но в существовании такого механизма многие не сомневаются. А подробнее мы поговорим при следующей встрече, если к этому времени у тебя не исчезнет интерес к затронутой теме.
– Я благодарен богам, – говорил, расставаясь, Понтий Пилат, – за встречу с тобой. Как удивителен мир! Какие неожиданности! Желаю тебе остаться живым в предстоящем сражении. Да и мне можешь пожелать того же. Вчера мои командиры предложили поставить в будущем сражении нашу десятую когорту в центр первой линии и определить действенность сариссы в ближнем бою. Я дал согласие.
Однако генеральное сражение не состоялось. Через некоторое время хавки подчинились Риму и признали его протекторат на тех же условиях, что и херуски. В результате перемещений и маневров легионы вышли на Альбис и встали лагерем на ее левом берегу. Войскам был дан отдых.
Часть III
Наместник Египта Авилий Флакк
В акваторию порта Кесария стремительно входила боевая римская триера. По выразительным обводам корабля, по золоченому носовому тарану бывалые моряки признали личную триеру наместника Египта. Оповещенный быстро разнесшейся молвой, на пристани уже стоял прокуратор Иудеи Понтий Пилат с толпой чиновников.
Много лет не встречался Понтий Пилат со своим начальником и другом. Волею Тиберия вознесся тот высоко. Каким он стал за это время? Люди быстро меняются. Правда, Авилий Флакк не такой человек, который может изменить самому себе.
Все боевые походы в Германии, Паннонии провели они вместе. Понтий полностью доверял своему командиру и никогда об этом не пожалел: в бою Авилий Флакк не дрогнет, перед начальством не даст в обиду, о твоих интересах не забудет. Повезло Понтию с командиром, все знали, что у Авилия Флакка два меча и два щита. Когда эти два атлета вставали рядом, сдвинув щиты, лучше было не иметь никаких дел против них.
Всегда найдутся вздорные и гоношистые центурионы, готовые, надеясь на свою силу, повздорить, оказать давление, побряцать мечом. Став центурионом и имея за своей спиной Понтия, Авилий Флакк так жестко разговаривал с соперниками, провоцируя их на столкновение, что те вынуждены были отступать. Начать действия первыми значило предоставить право защиты Авилию Флакку, и тогда тому нечего бояться ликторов. Привлечь легионеров своей центурии значило ввести в дело этого Понтия Пилата, который стоял в нескольких шагах, держа под локтем копье. Весь легион знал: копье, брошенное этим великаном, пробивало щит и панцирного воина насквозь, а приказ Авилия Флакка снимал с него всякую ответственность. Авилий Флакк порядки и традиции в легионе знал хорошо.
События эти происходили давно. Что помнил наместник Египта – трудно представить. Прокуратор был полон сомнений.
Желая отвлечься от тревожных мыслей, Понтий Пилат стал рассматривать окружающий мир. Перед прокуратором простиралось спокойное лазурное море. Он поднял голову: небо удивительно чистого голубого цвета, без единого облачка. Яркое солнце заливало побережье: нагромождения камня и редкую зелень. Кругом яркие цветы, резкие линии переходов. Раскаленный воздух висит над городом, природа изнывает от жары. Внутренний взгляд ушел в прошлое, в годы молодости и зрелости; он помнит насыщенный синий цвет Ренуса, множество оттенков зелени германских равнин, волнующееся море с белой пеной на гребнях волн.
Воспоминания связаны с удачей воинской и житейской, с подвигами, с признанием его заслуг, с большим чувством жизненного удовлетворения. Он и сейчас на высокой волне – прокуратор Иудеи, фаворит императора и наместника Сирии. Теперь он богат, рядом – любимая женщина, впереди обеспеченная старость. Судьба не была мачехой для Понтия Пилата. Однако грудь его не вздымалась от внутреннего простора, он не видел впереди себя необозримых далей жизни: вот горизонты его видения – они рядом, вот житейские радости – все известно. Он представил себя волной, набегающей на берег, когда она теряет свою силу и красоту.
Уже закат жизни, и каждому стареющему, наверное, свойственно такое восприятие мира. В глубине сознания он не был удовлетворен такой успокоительной мыслью. Он находился в преддверии ожидавшего его озарения. И оно пришло. Высветилось четко и ясно: это не его место во вселенной, ему здесь плохо и неуютно. Здесь приходится бороться только за сохранение достигнутого. Сколько тратится сил! Бодрость тела быстро тает, особенно в последние годы. В таком жарком климате он растеряет остатки сил. Он северянин. Его стихия – прохлада германских лесов, прозрачность рек и озер, утренняя свежесть воздуха. Да и германцы! Сколько он с ними ни воевал, но они ему более симпатичны, чем вечно недовольные и агрессивные иудеи.