Осада продолжалась. Римляне досадовали: сколько же десидиады заложили провианта? Гурты скота, дымящиеся непрерывно кухни, обеспечивающие кормление тысяч людей, говорили о громадных усилиях интендантских служб осажденных. А среди легионеров уже наблюдались признаки усталости.
Отметили год осады крепости.
Каждый раз, возглавляя дозор своей центурии, Понтий обходил крепость, подолгу осматривая ее стены и башни. Взгляд скользил по стыковым швам в стремлении обнаружить изъяны, выступы, которыми можно было бы воспользоваться при штурме. Но напрасно: все было сделано с тщанием людей, спасающих свои жизни и жизни своих близких.
И на этот раз Понтий был внимателен, как всегда. Дозор был ночной, требовал осторожности. Сегодня луна светила ярче обычного. Понтий считал себя хорошим солдатом и взял за правило никогда не утрачивать бдительности. Еще Карел Марцелла постоянно говорил, что малейшая растерянность, несобранность обходятся ценою жизни.
Слева на склоне горы блеснуло что-то в лунном свете… Понтий остановился. Что это было и было ли? С каждым шагом вызревало в Понтии ощущение: там был человек, воин. Зачем?
С того памятного дня Понтий часто останавливался на склоне горы в надежде разрешить для себя сомнения: ни движения, ни колыхания.
Своя жизнь протекала и у осажденных за стенами крепости. Попыток уйти из крепости не предпринималось, пленных не было, сведения о событиях, развивающихся за стенами крепости, отсутствовали.
Однажды утром ворота крепости раскрылись и выпустили трех воинов, которые медленно стали спускаться по дороге, ведущей в лагерь, направляясь к ставке Тиберия. По исправному состоянию амуниции и отличиям местной знати следовало, что к командующему направляются не простые воины, а, скорее всего, вожди. Дежурный наряд, охватив полукольцом прибывших, сопровождал их.
– Посмотри, Понтий, мы видим перед собой самого Батона, – раздался сзади голос Авилия Флакка, – и вряд ли я ошибусь, но пришел он сдаваться.
– Как можно решиться на такой шаг! Лучше покончить с собой. Неужели он надеется остаться в живых?
– Э, Понтий! Батон не только мужественный воин, но и умный человек, – возразил примипиларий. – Он все взвесил прежде, чем делать такой шаг, и, видимо, у него в запасе есть какие-то заслуги перед Тиберием, о которых мы не знаем. Если такие заслуги есть, то он получит прощение.
Друзья наблюдали, как через некоторое время Батон был приглашен к легату. Оставив своих спутников недалеко от палатки, передав телохранителям Тиберия меч и кинжал, Батон исчез за пологом палатки. Тиберий, оставаясь сидеть в походном кресле, приветствовал вошедшего и указал на второе, приготовленное для гостя кресло, но рядом была положена на пол мягкая шкура какого-то дикого животного на тот случай, если Батон предпочтет прибегнуть к национальному способу сидения. Гость присел на шкуру, скрестив ноги по-походному. Видимо, так он чувствовал себя привычнее и увереннее.
– Две недели назад в крепость проник человек с известием от моего сына Скевы и передал от его имени, что я могу безбоязненно сдаться тебе, легат. Вопрос о моей жизни решен императором Августом и тобой. Если это не так, я сделал ошибку, поскольку сдал свое оружие и теперь не властен распорядиться своей жизнью.
Тиберий кивнул головой.
– Твой сын имеет большие заслуги перед армией и императором. Когда мне был задан вопрос о твоей судьбе, я ответил, как ответил бы всякий другой на моем месте; я не забыл, как ты позволил мне уйти живым из той ловушки в ущелье, куда я залетел с двумя алами конницы. Сегодня возвращаю долг, к общему удовольствию.
– Не думай, легат Тиберий, что мой поступок был предательством интересов моего племени. Уже тогда я сознавал, что твоя смерть ничего не изменит в судьбах войны, она не нужна моему народу. Напротив, ты не так жесток, как другие легаты. Но после твоей смерти командование мог принять наместник Марк Мессала, бешеный хищник. Именно из-за его злоупотреблений при сборе налогов, вербовке новобранцев и вспыхнуло восстание. После долгого размышления я принял разумное решение. Не скрою, в тайниках души существовала надежда, что свою жизнь ценишь ты высоко. Рад, что не ошибся.
– Решение, вождь Батон, принято. Условия ты знаешь. Хотелось бы понять причины, побудившие людей так дружно взяться за оружие. Ты указываешь на поведение наместника как на основную причину. Так ли это?
– Жадность Марка Мессалы чрезмерна и оказалась пагубной для Рима. Какие убытки потерпела империя! На месте императора Августа я не простил бы такому глупому и нечестному человеку.
– Не исключено, что к роли Марка Мессалы император может вернуться. Передо мной стоит более скромная задача – взять крепость. Так как же настроены, вождь Батон, твои соплеменники?
– Скорее всего, легат, придется тебе биться с ними до конца. Еще вчера на военном совете я предлагал обсудить сдачу крепости на достойных условиях. Меня решили выпустить, сами же решили сражаться до конца. Ведь ты им можешь предложить только рабство. В Андетрии же собрались настоящие воины.
Некоторое время Тиберий колебался.
– А как посланник твоего сына мог проникнуть в крепость? Плотно обложены стены войсками, и я был уверен в невозможности обмена людьми.
– Как можно это сказать?! Подумай!
– Если ко мне нет вопросов, можешь со своими спутниками направиться в отдельную палатку; она охраняется. Двинуться в путь можешь в любое время. Сообщаю, император назначил тебе местожительство в городе Равенне. В пути тебя будет сопровождать турма кавалерии; приказ отдан императором. Пожелаем друг другу благословения наших богов!
– Быстро они переговорили, – тихим голосом говорил рядом Авилий Флакк. – У меня впечатление, что вопросы были решены раньше, а сейчас состоялось что-то похожее на личное знакомство.
– Неужели в обмен на жизнь Батон сдаст крепость?! – с радостью и негодованием вырвалось у Понтия. С радостью – потому, что не придется лезть на стену: негодование было связано с поведением, недостойным воина Батона.
Авилий с интересом посмотрел в лицо друга:
– Об этом мы узнаем через несколько дней.
Через несколько дней стало ясно, что крепость придется штурмовать. Началась подготовка штурмовых отрядов, строились искусственные площадки для катапульт. Не сдал крепость Батон; в душе Понтия боролись противоречивые чувства.
Прошла неделя, наступило 2 августа. Центурии Понтия Пилата вновь выпала очередь выйти в ночной дозор. Еще днем он осмотрел и указал своим легионерам места засады.
Томительно тянулась ночь, и только когда положение Большой Медведицы показало далеко за полночь, в полной тишине раздалось едва слышное поскрипывание. По слуху Понтий установил место шума, и его глаза не выпускали из поля зрения каменную глыбу. Тянулись минуты, прошло не менее получаса, но Понтий готов был ждать бесконечно. Десидиат был опытен, выдержан. Он выжидал столь долго в уверенности, что обнаружит засаду, если там кто-нибудь просто изменит положение тела.
Наконец, от камня отделилась пригнувшаяся тень и сделала шаг в сторону. Копье было пущено рукой центуриона, сам Понтий в прыжке обрушился всем телом на десидиата. Тело под ним вдруг обмякло: он держал мертвого человека.
Понтий протиснулся в довольно узкий проход, где обнаружил второго воина, пронзенного копьем. Итак, ясно: в крепость есть подземный ход.
Подозвав двух расторопных парней, он приказал им поспешить к командующему и к примипиларию Авилию Флакку. Сам он со своими людьми сделает попытку ворваться в крепость. Он ждет подкреплений. Центурия выстроилась в колонну по одному. Троих Понтий оставил охранять вход, забрал у одного из них панцирь, собираясь использовать его в качестве щита. Римские щиты были слишком велики, и легионеры сложили их у входа в подземелье. Втиснувшись в проход, Понтий с трудом продвигался вперед. Проход уходил вправо и вверх, воздух был спертый, застоявшийся. Как ни убеждал он своих людей поддерживать тишину, дыхание и шум шагов полусотни людей создавали легкий гул, и Понтий в любую минуту ожидал удара копьем или спущенную в проход каменную глыбу, которая превратила бы центурию в кровавое месиво.
Покрытый потом, задыхаясь от быстрого и тяжелого подъема, Понтий почувствовал приближение конца прохода и устремился к нему в надежде найти дверь открытой и упредить действия охраны.
Осознав приближение опасности, стража пыталась закрыть проход тяжелой дверью, но ей не хватило сотой доли секунды. Понтий отбросил дверь раньше, чем засов лег на свое место. Трое воинов были уже мертвы, хотя и успели выхватить мечи. Центурион ворвался на второй этаж башни, где размещался ее гарнизон. Его парни не отставали ни на шаг, и в башне началось истребление еще не проснувшихся и безоружных людей. В суматохе боя Понтий не забыл перекрыть выходы на стены, лишив сторожевой дозор возможности прийти на помощь гарнизону башни.
Посланцы Понтия Пилата добежали до ворот лагеря, но сторожевая центурия не спешила впускать их, удивляясь их несвоевременному появлению и желанию видеть командующего. Пока центурион сторожевого поста разбирался, пока происходил разговор с ночной охраной Тиберия, один из посланцев был уже в палатке Авилия Флакка. Весть о Понтии Пилате, ведущем бой в крепости, поднял его на ноги. В несколько минут когорта вышла из ворот лагеря, захватив необходимое снаряжение для штурма стены.
Зашевелился лагерь, и примипиларий направился к палатке, где уже собрались трибуны и примипиларий Пятого Германского. Тиберий прямо обратился к нему:
– У тебя есть что доложить, примипиларий! Слушаю.
– Игемон! Моя когорта уже подошла к крепостной стене и сейчас начнет штурм четырьмя центуриями, одну центурию я отправил на помощь Понтию Пилату по подземному ходу. Сам центурион захватил вторую от угла башню и пытается очистить стену в правую сторону. Следует немедленно послать Понтию Пилату подкрепления, чтобы он смог вырваться из башни во внутренний двор крепости. Когда начнется общий штурм, осажденные вынуждены будут рассредоточить войска по стенам крепости и ослабить давление на наш пока маленький отряд. Только тогда Понтий Пилат сможет использовать возможности своей позиции.