– Мы их и не обманывали, – ответил Карел Марцелла. – Мы приняли бой.
– И что же? – с интересом спросил кантабр.
– Бой длился десять минут, все пятнадцать похоронены в одной могиле.
– Вы, конечно, великие воины, но… Если так думать, то оба наши отряда должны погибнуть.
– Они бы и погибли.
– Кто бы мне рассказал – не поверил, – размышлял кантабр. – Но сегодня я кое-что видел. Вспоминаю, как наши воины радовались, что вас только трое. Значит, выводя отряд римлян тайными тропами, я спасаю не римлян, а своих оголтелых сородичей. Судьба подшутила надо мной. Двадцать пять лет назад, с той поры, как я тебя встретил, принципал, на мою жизнь легло какое-то проклятье.
– Надо радостно видеть жизнь, Нардибас. Ты снова встретил меня, и тебя ждет новая полоса удач. Я отдам тебе свою долю золота, и ты станешь богатым человеком. Ты будешь жить в моем доме, ведь ты мой друг. Нет, Нардибас, я приношу тебе счастье. Так хочет твой бог Вагодоннегус.
– Как все просто в твоих мыслях. Но что я без этих гор, без этих глупых, оголтелых сородичей, что я даже без несправедливостей моего племени? Все правильно. Моя жизнь и должна быть куплена такой ценой: ценой недоверия, скрытой недоброжелательности, прямого давления и даже унижения. Я был согласен на любые условия и получил, что положено. О каком золоте может сейчас идти речь!
Через день маленький отряд подходил к месту лагеря, где оставили лошадей, мулов и поклажу. Два мула и две лошади паслись недалеко от пещеры. Конь Амана Эфера приветственно заржал, увидев своего хозяина.
Настроение у римлян было приподнятое: благополучно завершилось опаснейшее предприятие. Только Нардибас становился все молчаливее и задумчивее. Видно было, что размышлял, поворачивался назад, оглядывался на горы, как бы прощаясь с ними. Никто не мешал кантабру, все понимали, что Нардибас прощался с горами навсегда. Правильнее всех обстоятельства понимал кантабр: каждый шаг удалял его от родины и приближал в никуда.
Утром долго сгоняли табун, упаковывали оружие и трофеи. Настало время выступать, но кантабра не было. Встревожился старый принципал. Утром он видел кантабра… Тяжелые предчувствия заговорили в нем. Подождав еще немного, Карел Марцелла опоясался мечом и направился в ту сторону, куда утром ушел Нардибасс.
Он увидел его сразу за поворотом тропы. Лежал тот лицом вниз; из спины выходило лезвие его меча. По римскому обычаю закончил он тяжелый жизненный путь – грудью бросился на меч.
Подошли остальные. Помолчали. Подняли тело великого мученика кантабров, перенесли в лагерь. Молча вырыли в укромном месте могилу и по обычаям кантабров снарядили его в дорогу к богу Вагодоннегусу. Положили рядом его меч, Понтий положил копье, дротик, Карел Марцелла пристроил свой лук с колчаном стрел, Аман Эфер положил в ладонь несколько серебряных монет – плату за вход в царство Вагодоннегуса. Могилу засыпали, обложили камнями, чтобы хищные звери не смогли ее раскопать. Постояли над могилой, и караван двинулся в свой последний переход к дороге императора Августа.
Быстро пролетел отпуск. Времени хватило, чтобы выправить финансовые документы, съездить в комиссию сената Рима с целью приписки к всадническому сословию. В результате многочисленных перемещений Понтий Пилат получил право носить широкую пурпурную кайму по низу любой одежды, в том числе и воинского гематия.
Схватка с центурионом Марком Менлием
Пурпурная кайма на подоле туники вливала в душу Понтия Пилата чувство уверенности и собственной значительности. Именно в таком душевном состоянии он и посетил дом Марка Прокулы. Хозяин дома явно стушевался, произносил ничего не значащие слова, и чувствовалось, что ему не удается занять определенную позицию в отношении Понтия Пилата. Несмотря на внешнюю доброжелательность, поведение Марка Прокулы насторожило гостя. Оба собеседника лавировали в разговоре, не решаясь перейти к сути дела.
В то же самое время разговор на женской половине дома был более откровенным.
– Как на голову свалился этот центурион преторианской гвардии, Марк Юний Менлий, – говорила матрона Домиция с удрученным выражением на лице. – Конечно, женихи должны посещать наш дом, но поведение каждого из них должно быть достойным. А этот! По его наглой ухмылке следует, что условности в доме невесты не для него, поскольку для себя он все решил. Преторианская гвардия! Кто отважится встать им поперек пути?! Привыкли, что все уступают им дорогу, боятся с ними связываться. Да и отец твой хорош! Объявил о твоем полумиллионном приданом. Продемонстрировал свое мелкое тщеславие. Тут же и появился претендент. Да какой! От него не отделаешься так просто. Хочется отдать ему эти полмиллиона сестерциев и больше не видеть его. Так он еще тебя хочет получить в придачу. Его понять можно. Попробуй, найди такую красоту. Что ему наши чувства? Он смотрит на нас, как на детей, проявляющих недовольство. Перед такой наглостью просто теряешься. По его ухмылке понимаешь: он на твою беспомощность и рассчитывает. Вроде бы красив и, говорят, из хорошей семьи. Но какое лицо нехорошее: наглое, жестокое. Наградили нас боги!
Клавдия слушала мать отрешенно, как человек, принявший бесповоротное решение и только наблюдающий за мыслью собеседника.
– За Марка Менлия я не пойду, – спокойно сказала Клавдия. – Ни при каких обстоятельствах. А как там отец будет извиваться – не моя забота. Каждый должен отвечать за свою глупость сам. Достойному же центуриону вчера я сказала, что заколю себя, но его женой не стану. Он засмеялся дурным смехом: «После свадьбы – пожалуйста».
– Я знаю, – откликнулась матрона Домиция, – перед твоими глазами постоянно живет образ Понтия Пилата. При сравнении с ним Марк Менлий представляет мерзкую картину. Только сейчас в полной мере я начинаю понимать, какой женской проницательностью моя дочь обладает.
– Конечно, Понтий Пилат, – кивнула головой Клавдия. – Во время германской погони, когда я считала последние минуты своего существования, появление Понтия я связываю с дарованием мне богами второй жизни. Он щитом преградил дорогу смерти. Тогда и пришло неведомое для меня чувство. Девушки связывают это чувство с радостью, со светлыми надеждами. Для меня же любовь – болезнь. Выбор мой правилен, но я нахожусь в угнетенном состоянии каждую минуту, и сердце мое болит и болит. И причина тому – недосягаемость моей мечты, моего желания. Три года назад я считала отсутствие препятствий в жизни естественным положением дел. Теперь я вижу их реально. Место в жизни Понтий занимает скромное. Примипиларий! Командир когорты! Но из сословия плебеев! Перешагнуть границу можно только при чрезвычайных обстоятельствах. Надо ждать еще 10 лет, а мне почти девятнадцать. Ожидание не может составлять содержание моей жизни. А сердце болит и болит. Для меня остается только кинжал.
– Не торопись со страшным решением.
Полная решимости отстоять счастье своей дочери матрона Домиция направилась к двери, когда в проеме дверей показалась одна из многочисленных рабынь.
– Господин сообщает о прибытии в дом всадника Понтия Пилата.
Матрона Домиция так и осталась стоять на месте. Клавдия быстро встала со стула и направилась к матери.
– Боги не отвернулись от нас. Понтий – уже всадник! Такой взлет в наши дни доступен только настоящему герою.
Матрона Домиция как бы очнулась:
– Вот мы и посмотрим, какой герой наш Понтий. Гражданская мышиная возня совсем другое дело, чем грохот мечей, но как раз она и опасна для людей военных. Здесь нужна изворотливость ума.
Только после разговора с матроной Домицией Понтий понял причину замешательства хозяина дома.
Марк Прокула понимал развивающиеся события как результат неосмотрительного объявления денежных сумм в приданом дочери. Надвигалась большая беда, и, чувствуя вину перед Клавдией, он надеялся решить задачу ему и самому пока неизвестным путем.
Матрона Домиция повела себя решительно. Спокойным тоном, уверенным поведением она как бы говорила:
– Теперь я в доме мужчина, я хозяин и глава семьи.
Она была умной и тонкой женщиной, хорошо разбиралась в людях и сейчас, глядя на Понтия Пилата, прониклась еще большей решимостью отдать все свои силы в борьбе за счастье дочери.
Понтий Пилат был посвящен в дела семьи. Хозяйка дома хотя и выбирала слова, щадящие самолюбие мужа, но картину обрисовала без прикрас. По тону матроны Домиции Понтий понял, что с ним разговаривают как с членом семьи, когда неясности во взаимоотношениях устранены. Но он понял и другое. Впереди его ожидает схватка с офицерами преторианской гвардии. Сражения с германцами показались ему детской забавой.
Преторианская гвардия. Стража императора. В каждом чувство собственной избранности, опирающейся на неспособность закона противостоять силе. Но, слава богам, он не один. Вчера он разговаривал с Авилием Флакком, который, получив трибуна в одно время с Понтием, был вызван в канцелярию императора, где ему сообщили о переводе его в сословие всадников. Император перевел необходимую сумму на его имя. Он знал, что и без вложенных денег Авилий Флакк – преданный ему человек, но для далеко идущих замыслов ему был нужен чиновник из сословия всадников. Авилий уже осознал свою включенность в планы императора и почувствовал дыхание высокой служебной карьеры.
У Понтия Пилата вчерашняя встреча вызвала всплеск дружеских воспоминаний, сегодня – придавала уверенность в будущей борьбе.
Обнаружив в доме невесты Понтия Пилата, центурион Марк Менлий не проявил ни тревоги, ни озабоченности.
В его манере разговора просматривалось полное пренебрежение к личности Понтия Пилата. Ничто не вызывало в его глазах уважение: ни золотые цепи отличия, ни звание трибуна, ни сословие всадника. Лицо его выражало чуть ли не презрение к собеседнику. Он недвусмысленно предложил Пилату не путаться у него под ногами.
Клавдия молча негодовала, наблюдая за поведением Марка Менлия. После небольшой паузы Понтий Пилат ответил:
– Судьба приберегла для меня трудные задачи, но я остаюсь в Риме. Предполагаю, как могут развиваться события. Разрешение спора оружием я сразу отметаю. Ты не имеешь ни выучки, ни боевого опыта. В моих глазах ты игрушечный центурион. Дело может быть решено без столкновений, если ты возьмешь отступного двести пятьдесят тысяч сестерциев. Уничтожить меня трудно; полет дротика и стрелы я слышу за десять шагов, наличие меча по запаху железа обнаруживаю за четыре шага. В ближнем бою я убиваю воина одним ударом, независимо от степени панцирной защиты. Однако существует множество хитроумных способов убить человека. Именно такие люди, как ты, центурион, хорошо о них осв