Можно понять апостолов. Самоуверенные молодые люди подмяли под себя созданную с такими душевными тревогами общину. Возможно даже, в этот период действовали какие-то договоренности как со стороны апостолов, так и со стороны синедриона.
Покинув Иерусалим, сохранив верность религиозным начинаниям, назореи были настроены к апостолам общины враждебно, хотя в некоторых случаях вынуждены были обращаться в Иерусалим.
Первые гонения на христиан придали новый импульс развития молодому учению. Оставалось только поражаться, с какой быстротой оно овладевало людьми и пространствами. Через двадцать лет, в период гонений христиан императором Нероном, их насчитывались многие тысячи. Христиане заполонили подвластные римлянам земли.
Время возвращать долги
Бессонница стала докучать Понтию Пилату по ночам. Напряжение последних месяцев оказывало на здоровье губительное влияние. Все чаще взрывы возмущения вспыхивали в нем по не столь важным причинам, а справиться с ними становилось все труднее. Прошло уже два года после гибели местного пророка, а события, связанные с ним, не только не утихали, но развивались. Напряженность отношений с синедрионом возрастала; ненависть Каиафы и членов его семейства не угасала, организовывались мелкие, но раздражительные интриги, концы которых были глубоко запрятаны. Самого Понтия Пилата снедала тревога о возможности раскрытия шантажа в миллион сестерциев комиссией сената, но поскольку жизнь Манассия была залогом молчания, никаких поползновений к возбуждению дела не предпринималось. Желая развязать себе руки, Каиафа делал попытки спрятать сына от глаз прокуратора. Каким-то образом Понтий Пилат обнаруживал место пребывания Манассия, чем и пресеклось дальнейшее развитие событий. В таком вопросе каждая из сторон остерегалась допустить роковую ошибку.
– Осторожность никогда не мешает, – говорил Аман Эфер, – осторожность – первая заповедь крупного администратора, каковым ты и являешься, Понтий Пилат. В римском мире творятся и всегда творились устрашающие дела. Вспомни гражданские войны. Какая жестокость сопутствовала тогда любым делам! Вспомни о проскрипционных списках. Какие достойные граждане погибли при переделе имущества! Сейчас, казалось бы, торжествует закон и порядок. Но прежний дух стяжательства царит в канцеляриях. Каиафа заплатил большие деньги, но почти все они ушли на прикрытие недавних событий чиновникам Рима. Зря нервничаешь из-за Каиафы – не решится он вспомнить об этом миллионе. Пожаловаться можно только императору, в чиновничьем же мире жалоба утечет в песок. Но жаловаться императору Калигуле – безумие, и об этом Каиафа тоже знает…
Два года назад под влиянием событий с галилейским пророком и обнаружения торговли оружием в голове прокуратора сложился план возврата своего миллиона сестерциев, который он всегда числил за центурионом, а ныне сенатором Марком Юнием Менлием.
Прокуратор надеялся встретиться с сенатором, и встреча состоялась.
Перед Понтием Пилатом возлежал тучный мужчина. Почти лысый череп возвышался над обвисшими чертами лица. Большой живот обтягивала тога из прекрасного полотна. Они были ровесниками, и сенатор не мог не обратить внимания на физическую форму прокуратора. Мощное тело угадывалось под складками туники, открытые части тела отличались мускулистостью.
Посуровело лицо Марка Менлия. Исчезло игривое добродушие. Глаза сенатора смотрели враждебно.
– Думаю, прокуратор, пришел ты не за моими поздравлениями.
– Конечно, нет. Я пришел за миллионом сестерциев, который я потерял по причине твоей наглости и жадности. Разорение Марка Прокулы было единственным средством, позволяющим избавиться от тебя без убийства. Этот долг числю за тобой много лет. Настало время.
– А не кликнуть ли мне рабов, прокуратор? – Однако внутренний голос подсказывал ему несвоевременность решительных поступков.
– Хорошо, прокуратор, выкладывай. Мы оба прошли коридорами власти и знаем, как надо вести разговор.
Понтий Пилат одобрительно улыбнулся.
– Вот что значит разговаривать с опытным государственным деятелем. Можно спокойно привести имеющиеся доводы. Основной из них заключается в факте торговли оружием в Иудее. Вначале предполагали утечку оружия из дамасских арсеналов; проверка показала, что никто из тамошних центурионов в деле не замешан. Но в документах появилось имя центуриона Муния Луперка из когорты иерусалимского гарнизона, как удалось установить, твоего племянника, сенатор. Расследование показывает, что римское оружие прибывает в Иудею морским путем. Организовать канал торговли оружием из казенных мастерских может только очень влиятельное лицо, и мысль многих через имя твоего племянника ведет прямо к тебе, достойный сенатор.
– Ты ошибаешься, прокуратор. Я не веду торговлю оружием прежде всего потому, что дорого ценю свою голову. Меня озадачивает племянник. Этот балбес за деньги может впутаться в любое гиблое дело. Но уверен, что следствие относительно меня придет к оправдательному выводу.
– Какое следствие, сенатор! Завтра я буду докладывать императору состояние дел в регионе, я обязан доложить о торговле оружием и назвать имя твоего племянника.
– Подлость, Понтий Пилат, подлость! Одно дело подлость молодого глупца, другое дело – человека, прожившего жизнь.
– Я не собираюсь указывать на тебя, достойный сенатор, как организатора торговли оружием. В разговоре с императором будет названо только имя Муния Луперка и отмечен тот факт, что он является твоим племянником.
Марк Менлий знал тяжелые подробности об императоре. Тому достаточно было услышать имя, чтобы принять гибельное для человека решение.
Понтий насмешливо смотрел на сенатора.
– Впрочем, для меня главное сейчас – миллион сестерциев. Скоро по этому поводу мы встретимся.
Понтий Пилат шел по улицам Рима к своему дому. Рим он любил, хотя и удавалось ему бывать здесь наездами. Его поражали каменные мосты через Тибр, акведуки для свежей воды, многочисленные фонтаны, общественные здания прекрасной архитектуры. Величественные храмы, посвященные уважаемым богам, террасы, скульптуры греческой и римской работы украшали город. В других городах мира прокуратор наблюдал разруху и запустение – там прошел враг. Он гордился тем, что его дом находился в Риме и что он сам – римлянин.
Но сегодня красота города мало его трогала: прокуратор чувствовал опасность. Марк Менлий сделает не одну попытку убрать его с дороги: никто не отдает золото без борьбы. Для этой цели будут использованы наемные убийцы, которыми кишат трущобы прекрасного города.
– Если меня сопровождают четыре телохранителя, то состав нападающих будет превышать мой отряд раза в три, – размышлял Понтий Пилат. – Нападение будет организовано сегодня ночью, когда я буду возвращаться из дома друзей, куда приглашен на обед. У сенатора нет времени. Остались считаные дни, и тупо ожидать своей участи он не станет.
Возвращались поздно. Тонким слухом Понтий Пилат улавливал перемещения людей впереди. Он еще днем просмотрел путь своего следования и сейчас выбирал позицию, благоприятную для себя.
Излюбленным приемом нападавших была встреча на ограниченно-открытом пространстве с быстротечным боем на мечах; в их практике исключалось применение пилума.
А вот и угаданное Понтием Пилатом место: широкая улица с множеством глухих стен и отсутствием мест для укрытия. На середине улицы два телохранителя прикрыли спину прокуратора своими щитами, два других встали по бокам. Понтий Пилат скинул гиматий и взял в руки пилумы. Нападающие медлили. Но вот сигнал к атаке. Понтий Пилат узнал часто применяемый способ нападения: с двух сторон, бегом и как можно быстрее. Тишину ночи разбудил грохот многочисленных сандалий.
Отметав пилумы в первую группу нападающих, прокуратор резко повернулся. Обученные воины тут же закрыли его спину щитами, другие предоставили Понтию Пилату свободу для метания пилумов. Пилумы уходили в темноту один за другим, из темноты доносился только шум падающих тел.
Но вот в поле досягаемости меча появились четыре фигуры. Телохранители щитами приняли первые удары, и меч Тиберия в руках Понтия Пилата начал работу.
К вечеру следующего дня прокуратор вновь был в доме Марка Менлия. Рядом с сенатором сидел человек, похожий на него.
– Согласись, прокуратор, жалко отдавать столько золота просто так, – начал разговор Марк Менлий, – вот и брата пригласил для совета.
Оба не поднимали разговора о ночном нападении. Заговорил Пилат:
– По долгу службы я живу на Востоке империи. Удивительный народ можно встретить в тех странах: провидцы, астрологи – люди высоких способностей. Поинтересовался я судьбой и вашего родственника. Удалось кое-что выяснить. Если не будет никаких серьезных пересечений линий судьбы, то Муний Юний Луперк через 20 лет станет легатом Пятого легиона, который к тому времени будет расквартирован в Египте. Его ждут высокие почести за заслуги перед отечеством. Но если только не будет пересечений линий судьбы. Больше я не приду в твой дом, сенатор. Время, отпущенное для бесед, закончилось. Завтра твои люди могут принести деньги в мой дом. Слава богам!
Прокуратор поднялся с кресла и молча, не прощаясь, вышел из дома, оставив братьев решать судьбу своего единственного наследника.
Прокуратор не переставал удивляться прозорливости Амана Эфера. События разворачивались точно по его предвидению. Недаром он уговорил Понтия Пилата взять с собой в Рим пятерых лучников из своей сирийской алы. Вот и для них обнаруживается поле применения: следующей ночью, по раскладу Амана Эфера, ожидается нападение на дом прокуратора.
Дом стоял на окраине города несколько уединенно, что и создавало условия для скрытого нападения. Лучников Понтий разместил на балконах второго этажа, телохранителей поставил прикрывать двери по крыльям здания. Основную тяжесть сражения Понтий Пилат взял на себя.
Как только нападающие, сломав ворота, вбежали во двор дома, вспыхнули факелы, осветившие место будущей схватки. Некоторые из нападающих смекнули, что их могли ждать, и подались назад, другие приняли факелы как сигнал к атаке. Первые убитые упали на землю, нападающих лучники расстреляли раньше, чем те сообразили, что происходит.