В голосе попутчика прозвучали нотки нетерпения.
– Наследственное гражданство! От отца!
– Кому расскажешь, кому покажешь? Легко проверить.
– Необходимо быть скрытным, осторожным. Документ должен появиться только в крайнем случае; необязательно о нем всем знать. Могут пройти годы, прежде чем он понадобится. Реформатор должен быть человеком полной духовной раскованности, для него важно только его Дело. Стеснительные обстоятельства он должен обходить, перед мелочами не тушеваться.
Разговор постепенно угас, попутчики отдыхали от напряженной беседы. Обе стороны испытывали желание подвести итоги, подумать. В тишине раздавался только стук копыт да покрикивание возницы. Хитрый грек чувствовал, какая буря чувств и страстей сотрясает душу попутчика. Честолюбивым устремлениям Савла было придано нужное направление.
В душе Амана Эфера созревало мнение, что будет принято нужное решение.
Часть VIII
Крутое восхождение. Батавия
Лучшим лекарством для Понтия Пилата во время бессонницы были воспоминания о прежних днях, полных приключений и успешной административной деятельности. Как легко работалось ему в Батавии и как трудно приходится ему в Иудее! Только сейчас он стал понимать, что в Батавии у него со старейшинами были общие задачи. Батавы и римляне совместно обеспечивали защиту края от вторжения врага. Старейшины поддерживали старания Понтия Пилата по обеспечению порядка, пресечению разнузданности центурионов и легионеров. В Иудее – только административно-религиозное противостояние. Тем приятнее вспомнить о жизни и работе в той далекой провинции.
Суда XX легиона, на одном из которых находился командующий Ренусской армии Германик, направились к берегу в надежде укрыться от надвигающегося шторма.
– Поздно, – проговорил Понтий Пилат, обращаясь к кормчему своей галеры. – Принимать решение нужно было полчаса назад. Здесь же песчаные отмели, водовороты хорошо видны отсюда.
Перед Понтием развернулась драматическая картина борьбы легиона за жизнь. Суда выбрасывались волнами на отмели, их разворачивало, опрокидывало, заливало водой. Кричали люди, ржали лошади, брошенные на произвол. Легионеры, видимо, получив приказ, не обращали внимания на гибнущее имущество и продовольствие, спешили к берегу, сохраняя только личное оружие. Путь к берегу был опасен: волны создавали стремительные потоки между отмелями.
Рядом с тем же упорством высаживался I легион. Суда, находившиеся в подчинении Понтия Пилата, были отнесены далее на запад. Окружающим, как и самому трибуну, было понятно, что при высадке в этом месте погибнет когорта тысячников Пятого Германского.
– Игемон! Нужно принимать решение, – обратился к Понтию Пилату стоявший рядом центурион, – впереди мощные буруны.
– Уходим в море, ориентируемся по волне и ветру. Остальным судам следовать за нами.
– Суда унесет в открытое море, и неизвестно, как далеко, – осторожно заметил центурион.
В открытом море сильный, но ровный ветер гнал высокие, плавные волны. Суда держались кучно, курс определяли по флагманской галере, на которой кормчий вывесил белое полотнище. Дальше в море стало беспокойнее, обнаружились порывы бокового ветра, потоки воды стали перехлестывать через борта судов. Понтий Пилат приказал выбросить за борт катапульту и десять лошадей. Командиры и кормчие других судов выбросили за борт все возможное для облегчения судов, а некоторые смекалистые командиры сумели нарастить борта с наветренной стороны.
Кормчие следили за направлением ветра, берегли штормовые паруса, люди на веслах исправляли отклонения курса судов. Начало смеркаться. Понтий Пилат отдал распоряжение зажечь факелы, а кормчий передал приказ трибуна подойти еще ближе к флагману.
Всю ночь ревел штормовой ветер. Люди, вцепившись в весла, рули, борта, не сомкнули глаз. Наконец чернота ночи стала слабеть, ослабла и сила ветра; силы покидали терпящих бедствие, хотя борьбе за жизнь не было видно конца. Понтий Пилат передал на галеры приказ перейти на двухчасовое сменное дежурство. К полудню шторм стал затихать. Народ приободрился в уверенности, что пережили самое тяжелое время. Появилась надежда. Понтий Пилат стоял недалеко от кормчего. Трудно определить, в каком месте огромного Северного моря они находятся. Он косил глазом на кормчего, который, немного отдохнув, вновь стоял у руля. Каково же было его удивление, когда кормчий ответил:
– Мы недалеко от берегов Британии. Если ветер не изменится в течение двух часов, мы увидим землю.
На лице трибуна кормчий обнаружил недоверие.
– Игемон! Каждый занимается своим делом, и многие кое в чем разбираются. Через два часа появится берег, и будет очень плохо, если ветер не стихнет. Со страхом думаю об обрывистом береге, к которому нас может вынести.
Действительно, через пару часов раздался крик:
– Берег!
Кормчий, приставив ладонь к глазам, старался высмотреть береговой рельеф и, приняв наконец решение, направил судно на защищенную бухту.
У входа в бухту Понтий Пилат приказал лечь в дрейф: он хотел обозреть флотилию, приплывшую с ним на Британские острова. Мимо проплыли пятнадцать галер его первой когорты Пятого Германского. Он насчитал еще 57 судов из других легионов, принявших его команду. Впервые под его командованием сосредоточилось шесть линейных когорт.
Началась выгрузка войск, но не радостная и долгожданная, как следовало ожидать, а нервная, предбоевая, с построением для нападения или отражения. Дело в том, что, оглядев бухту, трибун обнаружил на южном ее склоне обширное селение. Жители давно увидели флот, и в селении начался переполох. Показались повозки, груженные скарбом; в них же размещались женщины и дети. Население спешно двинулось в глубь страны. Мужчины селения, стремясь задержать наступление римских отрядов, высыпали на окраину селения. Кельты строились для битвы.
Понтий Пилат был уже на берегу и, вскочив на коня, поскакал во весь опор от отряда к отряду. Подняв над головой меч Тиберия, он кричал движущимся центуриям и их командирам:
– Остановить движение, остановить движение!
Шаг центурий замедлился, некоторые и вообще остановились. В это время десять центурий первой когорты Пятого Германского устремились к селению, совершая непонятный для других маневр.
Пока Понтий Пилат оценивал приведенную к Британии флотилию, два трибуна из I и XX легионов, оказавшиеся в ее составе, нашли лучший, с их точки зрения, способ решить вопросы питания добычливой охотой. Они очень удивились появлению трибуна из Пятого Германского, решившего что-то изменить в их действиях. Какой-то самозванец решил тут командовать! Оба пришли в негодование.
Понтий Пилат пытался убедить трибунов в необходимости скорейшего возвращения к берегам Галлии и, в первую очередь, без потерь, в необходимости дать войскам отдых, добыть провиант мирным путем. Суровые лица трибунов были непреклонны. По их мнению, там, где появился римский легионер, жители должны трепетать и считать себя рабами. На возражение Понтия Пилата о Британии как провинции Рима и об ответственности за разорение селения трибуны имели свое мнение.
Пока шли препирательства, перед мужчинами селения развернулась удивительная картина. Десять центурий когорты тысячников Пятого Германского, опередив наступающие подразделения, поднялись к селению и, создав охранительное полукольцо, прикрыли собой селение. Тысяча легионеров отборной римской пехоты стояла спиной к селению, выставив копья навстречу приближающимся центуриям.
Увидев завершение маневра, Понтий Пилат обратился к трибунам:
– Если кто-нибудь отдаст приказ центуриям и когортам двинуться против Пятого Германского, я прикажу уничтожить его. Я самый молодой среди вас, но это я привел сюда флотилию, я облечен особым доверием императора Тиберия. Я принимаю командование над войсками. Оставляю за вами право обжаловать мое решение у командующего, а сейчас не советую со мной спорить.
Тактический ход Понтия Пилата был оценен по достоинству; умным он давал основание подчиниться трибуну Пятого Германского, упрямых лишал уверенности в своей правоте: не бросаться же на строй собственной пехоты. Трибуны поняли, что они недооценили Пилата. Оба смирились.
– А сейчас приступить к построению лагеря на том месте, где стоим.
Понтий Пилат прошел цепь своих легионеров и, оставив трибунов на попечении центурионов, направился к отряду кельтов, стоящему у околицы селения. Навстречу Понтию Пилату направилась группа старейшин. Остановившись рядом с трибуном, они жестами выражали ему свою признательность за спасение селения. Один из старейшин с трудом мог изъясняться на латыни и пытался выразить те же чувства словами. Понтий Пилат стал объяснять знатоку латыни свои просьбы.
– Римские войска оказались здесь случайно; виною тому шторм. Никаких враждебных действий предпринято не будет. Нужно накормить войска; нам нужно поставить крупный скот, овец, хлеб; пресная вода, слава богам, в ручье, что протекает в районе бухты.
– Все будет доставлено к лагерю, – пообещали старейшины, – платы не возьмем, только не выпускай, игемон, из лагеря свой народ, а какой он – мы знаем.
– Накормить четыре тысячи здоровых мужчин не сможет ваше селение. Деньги мы заплатим.
Трибун извлек из пояса 20 золотых монет, которые носил с собой на непредвиденный случай, и передал старейшинам, у тех алчно заблестели глаза.
– Завтра вы получите достаточно денег, чтобы закупить для нас скот и хлеб в соседних селениях. Привезите котлы, дрова для кухонь; тогда уж точно легионерам незачем будет выходить из лагеря. Мы погрузимся на суда и отплывем на Ренус, как только ветер изменит направление.
Понтий Пилат собрал у офицерского состава золото и серебро с обязательством вернуть деньги из собственных средств в случае отказа казначейства возместить произведенные расходы.
Пять дней прожили легионеры на берегу залива и эти дни вспоминали как наиболее удачные в своей жизни. Пропитание доставлялось к лагерю местными жителями в изобилии; не приходилось совершать карательных походов для добычи съестных припасов. Было время отойти и от морской болезни. Легионеры отоспались, отдохнули, а когда они стали проявлять интерес к женскому населению, подули западные ветры, и, к радости местных жителей, центурии начали грузиться на суда. Им искренне махали на прощание, желая, однако, чтобы ветер не переменился.