эзил Шемякин.
- Дубровин знает о содержании нашего разговора?
- Дубровин, если ему нужно, под присягой отречется от всего, в том числе и от того, что вообще встречался с тобой.
- Тогда два вопроса, - сказал я. - Когда планируется обмен? И как можно обменять Вячеслава Вячеславовича, если он у эстонцев?
- Лефортовский сиделец уже в поезде, который идет в Таллинн. В этом же поезде группа, доставляющая наличность для депозита в "Экзобанке". Дубровин обещает договориться с эстонцами о выдаче ему Вячеслава Вячеславовича. По его мнению, и тут он прав, местные заинтересованы, чтобы вокруг случившегося с Бахметьевым особенно не шумели. Традиционные тихушники...
- Ты можешь раздобыть мне досье на "Экзобанк"? - спросил я Ефима, впавшего в задумчивость. Он словно не услышал.
- А может, латыши и поляки правы? - задал я другой вопрос.
- Может, и правы, - сказал Ефим вяло.
- Слушай, товарищ Шлайн! А тебе не кажется реальным такой вариант, что этот банк - на деле отмывочное корыто твоего Вячеслава Вячеславовича?
- Отмывочное корыто для чего?
- Для фальшивых денег, которые он производит где-то здесь! Один миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков пойдут в некий фонд Вячеслава Вячеславовича и его структуры. С Чико же и его бандой, а также всеми остальными, включая Ге-Пе, подводников и кого там еще, может, и Дубровина, он рассчитается фальшивками...
- Насчет Дубровина полегче...
- И потом все же осрамит, заявив, что Москва ведет тайную дипломатию, пошла на освобождение Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца, то есть государственных преступников, да ещё заплатила ясак фальшивыми купюрами. А если не осрамит, то пригрозит осрамить и потребует ещё денег и уступок...
- Уходи! - заорал Ефим. - Уходи и делай то, что собираешься сделать!
Я взглянул на свои "Раймон Вэйл". Два пятнадцать. Солнце перекрашивало море из серого в светло-зеленое.
- Ефим, - сказал я. - Попроси Дубровина, когда он будет говорить с эстонцами относительно Вячеслава Вячеславовича, замолвить словечко и за меня. Необходимо, чтобы они все-таки оставили меня в покое. Я ведь чист перед ними, за исключением... ну, кое-каких незначительных телесных повреждений, вынужденно нанесенных... э-э-э... гражданам этой страны. На благо их же... э-э-э... молодой и независимой родины. А?
Он рассмеялся. Снял очки, дохнул потрескавшимися губами на стекла и принялся протирать концом пестрого шарфа.
- Запиши и мне эти слова на бумажке. Пригодятся в качестве последнего слова в здешнем суде, когда меня привлекут за соучастие в твоих делишках... Встреча вечером в представительстве. Это - приказ!
Ефим протянул мне руку.
- Это государственному-то преступнику? - сказал я.
Глава шестнадцатая
Окно в Европу
С моста через Саугу останков "Фольксвагена Пассата" на набережной я не увидел. Убрали. Место возможной героической гибели Бэзила Шемякина обозначали черное пятно на вспаханном асфальте и обгрызенный парапет. Кусты между набережной и площадью перед почтамтом выгорели, или их скосило взрывом. Ветер с реки прогибал оранжевые ленты полицейского ограждения. Любопытно, как там идет следствие... Я перекрестился и простил Гаргантюа Пантагрюэлевича.
Солнце растапливало лед, спрессовавшийся за зиму вдоль бордюров стоянки у торговой площади старого Пярну. Таксист, чернявый, явно не эстонец, хотя молчаливый и корректный, вырулил на сверкающие лужи, поискал, вытягивая шею, место посуше и развел руками.
- Знаю, - сказал я. - Дальше пешеходная зона. Ждите здесь.
Я испытывал удовольствие от прогулки по узкому тротуару вдоль старых двух - и трехэтажных домов. Милая архитектурная смесь некогда общей окраины двух исчезнувших империй - российской и германской. Я думал о том, что потерпел поражение, и о том, сколько таких же, как я, неудачников русских, немецких, эстонских и других разных, ограбленных или побитых, обманутых или обнищавших - торило пути-дорожки по этим тротуарам. С новыми надеждами на успех и победу, опять и опять возрождающимися вопреки всему...
И вдруг я приметил начальника пляжного кохвика в компании молодца в замшевой куртке. Они выносили из пивной два пестро расписанных баночных бочонка финского "Пиво Синебрюхов". Я прошагал за хмельной парочкой до амбара. За распахнутой дверью доставку угощения встретили воплями, по меньшей мере, ещё два человека помимо Дитера.
Рядом с "Рено", имевшим пропуск на проезд в пешеходную зону, стояла "БМВ" Толстого Рэя без пропуска. За рулем, подняв воротник куртки-пилота, Дечибал Прока делал вид, что дремлет. Я подошел к машине.
Боковое стекло поползло вниз.
- Здравствуйте, господин Шемякин, - сказал Прока.
- Кого привез? - спросил я, пытаясь понять причину выражения побитой собаки в цыганских глазах. Мучила совесть из-за участия в покушении на меня у почтамта? Вечный лейтенант, с него станется...
- Хозяин приехал, как вы хотели. И ещё Рауль Бургер.
Я не отходил.
- Почти два часа, - добавил он.
- Солнышко-то какое, - сказал я равнодушно. - Весна пробивается... И охота им пивом наливаться в сарайном полумраке?!
- Немец всех раскачал. Я, говорит, с похмелья... Сначала принесли две посудины с пивом. Потом снова две. Сейчас опять две. Зассали амбар кругом, - поддержал беседу Прока. Немного поколебался, открыл дверь машины и встал передо мной. - Извините, я думал вы внутрь уйдете, поэтому сидел...
- Я тебе не командир.
Прока откашлялся. Дернул голой шеей. Под курткой он носил синий свитер без рубашки.
- А если я попрошусь под вашу команду? - спросил он вкрадчиво.
- Хозяин с оружием? - ответил я вопросом.
- Все с оружием.
- Не хлопай дверью, садись за руль и подавай сигнал рацией, что я иду.
- Откуда вы знаете про сигнал?
Я подтолкнул его легонько в машину.
- Тебя чему учили на флоте? Сигнал подается при обнаружении противника. На земле, как и на море... Давай, давай, перебежчик...
Пластиковое полено рации висело на спинке сиденья "БМВ" в кожаном чехле. Прока придавил какую-то клавишу и кивнул мне. Я обошел амбар, приметил узкое окошко без решетки, потоптался немного, прислушиваясь к наступившей внутри тишине, вернулся к двери и открыл одну створку.
Все они смотрели на меня. Дитер тронул кончик галстука. Сигнал: с ним все в порядке. Напарник братался с противником. Даже перед тушей Гаргантюа Пантагрюэлевича, облаченного в дубленку, стояла кружка. Начальник кохвика как раз доцеживал ему из бидона свежего.
Я простер объятия Ге-Пе как лучшему братану. Толстяк, не мигая, глядел на меня снизу вверх с нескрываемой ненавистью. Не то, что воспитанные в спецшколах мой оператор Шлайн и резидент Дубровин полтора часа назад в буфете лохусальского пансионата.
- Мазохизм какой-то, - шепнул я в ухо Ге-Пе, вынужденному принять навязанную форму приветствия. - Прошлый раз ты обнимал меня перед тем, как взорвать. Теперь я тебя...
Он несколько раз приподнимал и опускал огромный зад, подтыкая полы длинной дубленки, прежде чем угнездился опять на картонном ящике с рисунком черепахи.
Рауль Бургер протянул вялую ладонь. Будто дал подержать дохлую крысу.
Остальные бандиты не смотрели на меня. Знали свое место.
- Все вон, - сказал Ге-Пе.
- Кроме Рауля Бургера, пожалуйста, - попросил я.
- Он и так не ушел бы, - сказал Ге-Пе, приметив, как дернулся угол рта подводного капитана.
Рогатый муж, подумал я, объелся груш. Было чему радоваться. Бургер обретался на берегу. "Икс-пять", таким образом, стояла на приколе. Транспорт для Тургенева задерживался. Я рассчитал верно: теперь Вячеславу Вячеславовичу, сидевшему в эстонской кутузке, хотелось, если перечислять по значимости, во-первых, обменять на генерала Бахметьева и швейцарские франки самого себя, а во-вторых, перебросить в Калининград или куда там картонки, меченые рисунком черепахи. То и другое - взаимосвязано. Чико же, сделавший свое дело, отходил на задний план. Ему не только уготовили расчет фальшивками. Его засадили в каком-то логове и заставляют ждать, когда промедление для него в полном смысле слова смерти подобно. Главные партнеры Вячеслава Вячеславовича отныне - два азерика. Эти устроят вывоз бочек с отравой теперь и без генерала, которого можно считать списанным. Эти двое отчего-то прямо-таки жаждут отравы... Клянутся, что вообще увезут её от России и Балтики, увезут далеко, может, и в Атлантику.
- Зачем вы это сделали, господин Шемякин? - спросил Ге-Пе.
- Толстый, - сказал я грубо. - Ты видишь эту Германию?
Дитер догадался, что говорят о нем, и важно кивнул.
Ге-Пе сопел, носком зимней кроссовки, на которую наползала штанина с расстегнутой молнией, катал пустой бидон на полу. Выглянув из-под кустистых бровей, почти шипя, сказал:
- И что же?
- Это не Россия. Теперь тебе конец. Если ты и Бургер не сделаете мне маленькое одолжение... Вы нашарите логово Чико Тургенева. И выведете на него. Или эти картонки двинутся из этого амбара совсем не в ту сторону, которая нужна Вячеславу Вячеславовичу. Да и сам он не сдвинется с места дальше тюрьмы в Вильянди. А уж про вас двоих, про тебя и Рауля, и подумать страшно, что будет!
Ге-Пе пнул бидон ногой. Тот укатился под ноги Дитера.
Рауль поерзал, поерзал и встал.
- Я выйду, пожалуй, действительно, - сказал он. - Не хочу слушать. Мое дело фрахт! Не тяните меня в дерьмо, господин Шемякин! Действительно!
- Я тебя не отпускал, - прикрикнул на него Ге-Пе.
Капитан сел и покорно протянул стакан в ожидании пива. Дитер не шелохнулся. Рауль налил себе сам. Я тоже взял стакан. Кивнул Бургеру, потом Ге-Пе и Дитеру: будем здоровы...
Когда я шел к амбару, сквозь отмытое до абсолютной прозрачности окно пивной мне кивнул старший из парочки носителей белесых бакенбард. Пошевелил расставленными указательным и средним пальцами. Спрашивал: идти следом? Я покачал головой: не нуждаюсь. Поле перед битвой занимали войска, не предполагавшие, что битва уже состоялась...