Современный властитель имеет неизмеримо больше средств обеспечить консенсус в отношении своей власти, нежели Карл Великий или Барбаросса.
3
М. Вы тем самым хотите сказать, что властитель в наши дни может делать, что хочет?
К. Ш. Отнюдь нет. Я только хочу сказать, что власть — это вполне самостоятельная величина, в том числе и по отношению к консенсусу, который ее создал. А теперь я хотел бы Вам показать, что она такова и по отношению к самому властителю. Власть есть объективная, самозаконная величина по отношению к каждому действующему индивиду, у которого она в руках.
М. Что значит здесь «объективная, самозаконная величина»?
К. Ш. Нечто вполне конкретное. Уясните себе, что даже самый ужасающий властитель все равно ограничен человеческой природой (Physis), недостаточностью человеческого рассудка и слабостью человеческой души.[602] Даже самый могущественный человек должен, как и все мы, есть и пить. Он станет больным и старым.
М. Но современная наука доставляет удивительные средства, чтобы преодолеть границы человеческой природы (Natur).
К. Ш. Конечно. Властитель может затребовать к себе самых знаменитых докторов и нобелевских лауреатов. Он может получить больше инъекций, чем кто-либо другой. И все же: предавшись трудам или порокам, через нескольких часов он утомляется и засыпает. Ужасный Каракалла, могучий Чингисхан лежит, словно малое дитя, да еще, быть может, и посапывает.
М. Вот какой образ всегда должен стоять перед глазами любого властителя!
К. Ш. Точно, и его часто и охотно живописали философы и моралисты, педагоги и риторы. Мы же не станем на этом задерживаться. Хочу только упомянуть, что англичанин Томас Гоббс, и по сей день самый современный из всех философов чисто человеческой власти, в конструкции государства исходит из этой всеобщей слабости каждого человеческого индивида. Конструкция Гоббса такова. Из слабости рождается угроза, из угрозы — страх, из страха — потребность в гарантиях безопасности, а уже отсюда — необходимость аппарата защиты с более или менее сложной организацией. Но, несмотря на все меры защиты, говорит Гоббс, в определенный момент каждый может убить каждого, слабый человек может оказаться в состоянии покончить с самым сильным и могущественным. В этом пункте люди действительно равны между собой, поскольку всем им угрожает опасность.
М. Слабое утешение.
К. Ш. Я, собственно, никого не хотел ни утешить, ни напугать, но собирался лишь дать объективную картину человеческой власти. Физическая угроза — это лишь самое грубое и даже не самое повседневное. Каждый человеческий индивид зажат в тесные рамки, и это дает еще один результат, рассмотрение которого тем более пригодно для демонстрации самого главного в нашей теме, а именно, объективной самозаконности всякой власти по отношению к самому властителю и неумолимой диалектики власти и безвластия, на которую обречен каждый человеческий властитель.
М. Что-то я не пойму, при чем здесь диалектика.
К. Ш. Увидим! Человеческий индивид, в руках которого на мгновение оказываются великие политические решения, может образовать свою волю лишь при данных предпосылках и данными средствами. Даже самый абсолютный монарх вынужден опираться на сообщения и донесения и зависит от своих советников. Несчетное множество известий и фактов, предложений и предположений наваливается на него день за днем, час за часом. Из этого бесконечного бушующего моря истины и лжи, действительного и возможного даже самый умный и могущественный человек может набрать в лучшем случае лишь несколько капель.
М. Здесь действительно можно видеть блеск и нищету абсолютного монарха.
К. Ш. Прежде всего, здесь можно увидеть внутреннюю диалектику человеческой власти. Кто докладывает властителю или сообщает ему информацию, тот уже имеет свою долю власти, все равно, будь он министр, уполномоченный визировать [документы], или же некто, умеющий косвенным образом склонить к себе слух властителя. Довольно того, что он сообщает впечатления и мотивы тому человеческому индивиду, в руках которого на мгновение оказывается решение. Так всякая прямая власть сразу же подвергает себя непрямым влияниям. Властители, которые чувствовали эту зависимость и впадали от этого в гнев и ярость, затем пытались получить информацию не у своих постоянных советчиков, а как-нибудь иначе.
М. Это оправдано, если принять во внимание коррупцию при дворах.
К. Ш. Конечно. Но, к сожалению, они тем самым только попадали в новые зависимости, часто гротескные. В конце концов Калиф Гарун аль Рашид, переодевшись простолюдином, заходил по ночам в харчевни Багдада, чтобы все-таки дознаться чистой правды. Я не знаю, что он выведал и чем напитался из этого сомнительного источника. Фридрих Великий в старости стал настолько недоверчивым, что откровенно говорил лишь со своим камердинером Фредерсдорфом. Благодаря чему камердинер стал влиятельным человеком, впрочем, оставаясь верным и преданным.
М. Иные властители предпочитают шофера или любовницу.
К. Ш. Иначе говоря, есть пространство прямой власти. И есть образующееся вокруг него предпространство косвенных влияний и сил, «доступ к уху», «коридор, ведущий к душе властителя». Не бывает человеческой власти без такого предпространства и такого «коридора».[603]
М. Однако же разумными учреждениями и конституционными определениями можно воспрепятствовать множественным злоупотреблениям.
К. Ш. Это можно делать и это должно делать. Но даже самый мудрый институт, самая хорошо продуманная организация не смогут полностью искоренить это предпространство, никакой приступ ярости против camarilla или antichambre[604] не смогут устранить его окончательно. Самое предпространство обойти не удастся.
М. Мне оно кажется скорее «черным ходом».
К. Ш. Antichambre, черный ход, пространство вокруг, пространство ниже — существо дела очевидно и остается одним и тем же для диалектики человеческой власти. В любом случае в ходе мировой истории в этом предпространстве власти составлялось пестрое и смешанное общество. Здесь собираются «косвенные». Здесь мы встречаем министров и послов в роскошных мундирах, но также духовников и личных врачей, адъютантов и секретарш, камердинеров и любовниц. Здесь старый Фредерсдорф, камердинер Фридриха Великого, стоит подле благородной императрицы Августы, Распутин — рядом с кардиналом Ришелье, а серый кардинал — с какой-нибудь Мессалиной. Иногда в этом предпространстве находятся разумные и мудрые мужи, иногда — выдающиеся менеджеры или верные мажордомы, порой — глупые карьеристы и шарлатаны. Вдруг предпространство оказывается действительно официальной государственной палатой, в которой для доклада собираются достойные господа в ожидании, когда их пропустят дальше. Но частенько — это не более чем приватный кабинет.
М. Или даже больничная палата, в которой несколько друзей сидят у постели паралитика и управляют миром.
К. Ш. Чем больше власть концентрируется в определенном месте, у определенного человека или группы людей как на верхушке, тем больше обостряется проблема «коридора» и доступа к этой верхушке. И тем яростнее, отчаяннее и молчаливее становится тогда борьба меж теми, кто оккупировал предпространство и контролирует «коридор». Эта борьба в тумане непрямых влияний столь же неизбежна, сколь и сущностна для любой человеческой власти. В ней совершается внутренняя диалектика человеческой власти.
М. Но разве все это — не одни только извращения режима личной власти?
К. Ш. Нет. Процесс образования коридора, о котором мы тут говорим, совершается ежедневно, минимальными, бесконечномалыми начинаниями, повсюду, где люди исполняют власть над другими людьми, будь то в великом или малом. В той же мере, в какой смыкается пространство власти, организуется и предпространство этой власти. Каждое усиление прямой власти сгущает и уплотняет марево (Dunstkreis) непрямых влияний.
М. Может быть даже и хорошо, когда с властителем что-то неладно. Я пока не разберусь, что тут лучше, прямая власть или косвенная.
К. Ш. Косвенное я рассматриваю здесь только как стадию неизбежного диалектического развития человеческой власти. Сам властитель становится тем более изолированным, чем больше прямая власть концентрируется в его индивидуальном лице. «Коридор» словно бы отрывает его от почвы и возносит в стратосферу, где для него достижимы теперь только те, кто косвенным образом господствует над ним, тогда как все прочие люди, над которыми он исполняет власть, для него уже недостижимы, и он для них более недостижим. В крайних случаях это приобретает явно гротескный характер. Но таково лишь предельное выражение изоляции властителя, осущевляемое неизбежным аппаратом власти. Эта внутренняя логика осуществляется через бесчисленное множество начинаний повседневной жизни, в постоянном преобразовании прямой власти и непрямого влияния. Нет такой человеческой власти, которая бы избежала этой диалектики самоутверждения и самоочуждения.[605]
Интермеццо: Бисмарк и маркиз Поза
Борьба вокруг «коридора», вокруг доступа к верхушке власти является особо интенсивной борьбой за власть, через которую совершается внутренняя диалектика человеческой власти и безвластия. Это обстоятельство мы должны уяснить себе в его исторической действительности прежде всего без риторики и сентиментальности, но и без цинизма и нигилизма. Поэтому я бы хотел продемонстрировать проблему еще на двух примерах.
Первый пример — это документ, относящийся к истории конституций — прошение об отставке, поданное Бисмарком в марте 1890 г. Оно опубликовано и подробно рассматривается в третьем томе «Мыслей и воспоминаний» Бисмарка. Этот документ во всем — в структуре, в ходе рассуждений, в тональности, в том, что в нем высказано, и в том, о чем он умалчивает, — представляет собой хорошо продуманное творение великого мастера государственного искусства. Подача прошения была последним официальным поступком Бисмарка, оно вполне сознательно спланировано и стилизовано в качестве документа, предназначенного для потомков. Старый опытный рейхсканцлер, творец рейха, вступает в спор с неопытным наследником, молодым королем и кайзером Вильгельмом II. Между ними было много деловых противоречий и расхождений во мнениях по вопросам внутренней и внешней политики. Но сердцевина прошения об отставке, его