Отец Герман сложил фотографии стопкой и убрал их подальше, за книги, чтобы не попались матушке. Затем раскрыл молитвослов. А там ни слова не говорилось ни о маньяке, ни о Пестровой, ни о поярковской «стекляшке» – и, читая, отец Герман постепенно все яснее представлял себе свое место на земле и то, что ему надлежало теперь делать.
Старшая дочь Николая Панкратовича Драговозова, Алина Николаевна, в крещении Алла, вошла в возраст, как это порой случается, совершенно неожиданно для своего родителя. Зная, что отец не понимает намеков и не выносит недомолвок, одним прекрасным сентябрьским утром Алина попросту вынула из его пальцев лакированный журнал «Животноводство» и, заменив собою перед отцовскими глазами статью «Болезни молодняка у кроликов», объявила:
– Папа, я хочу выйти замуж.
– Это… а кто? – спросил отец и закряхтел, как будто ухватил большой груз.
– Боречка Манушкин, – ответствовала Алина.
– Подробнее… – велел отец.
– Младший зоотехник в усадьбе «Хлопино», – покраснев, созналась Алина.
Боречка был немедленно извлечен из Хлопино телефонным звонком. Робея, предстал перед Драговозовым. Николай Панкратович осмотрел его на предмет породы и нашел удовлетворительным: хлипковат, конечно, мясов маловато, но это от молодости; а сложен хорошо.
– Это… где учился? – вопросил его Драговозов.
– Молочнинский институт, – сказал Боречка.
– От коров, значит… переквалифицировался, – отметил Драговозов. – Сам?
– Да, – сказал Боречка. – Заочно и самообразование.
– А, – вымолвил Драговозов натужно и засипел сам с собою.
Алина осторожно переместилась поближе к жениху. Он поглядел на нее вопросительно, но та покивала: пока все в порядке.
– А это… – оживился опять Драговозов. – Как у тебя с верой?
– С кем? – изумился Боречка.
Драговозов чуть шевельнул бровью и пояснил:
– Мне вера помогла… это… в бизнесе.
– Мы непременно будем венчаться, папа, – сказала Алина, в крещении Алла. – А Катя будет свидетельницей. Мы ей пошьем голубое, с цветами по подолу.
– Я его спрашиваю… – Драговозов туго повернул шею и указал на младшего зоотехника Манушкина. – Верит ли… в Бога?
– Он естественник, папа, – опять вмешалась Алина. – Естественники во всем сомневаются.
– Значит, дурак, – отрезал Драговозов. – Мне надо, чтоб зять… в Бога верил.
– Он поверит, папа, – сказала Алина, наступая Боречке на ногу.
– В общем… это… чтоб завтра же… и пусть отец Герман справку даст… – распорядился Драговозов.
Он подобрал журнал и отгородился от дочери, но читать не смог.
Конечно, младший зоотехник Боречка Манушкин был явным мезальянсом для мадемуазель Драговозовой, но, если рассуждать здраво, парень не хуже других. Опять же, дочь останется при хозяйстве. Но до чего быстро выросла! В этом ощущалась неправильность, несправедливость.
Драговозов перелистал журнал, нашел в самом конце комикс про глупую скотницу и хитрую козу и позвал младшую дочь:
– Катюха!..
Семейство Драговозовых нечасто посещало храм; однако на Рождество и Пасху являлось неизменно в полном составе, со свитой и всегда деньгами в конверте. Драговозов, крякая, говорил после причастия:
– Это… на храм, от чистого сердца…
И отец Герман брал, не смущаясь, поскольку Николай Панкратович действительно всегда давал от чистого сердца.
По специальной просьбе Драговозова отец Герман каждый год присылал ему через богомольных скотниц открытку с извещением: Пасха будет такого-то числа – прошу пожаловать на крестный ход и всенощное бдение. Традиционно сложилось так, что эти открытки были самодельные, – матушка самолично карандашами рисовала ветки вербы и яичко с буковками «ХВ». Отец Герман считал важным, чтобы все исходящее от Церкви отличалось от светского, даже в мелочах. И Драговозов инстинктивно принимал это.
Они с отцом Германом существовали в Пояркове как два суверенных государства. У них сложился определенный дипломатический этикет, что создавало в регионе стабильную, здоровую обстановку.
Поэтому отец Герман ничуть не удивился, когда к храму подкатил драговозовский джип и оттуда вышли Алина с молодым человеком, который шел за дочерью босса, чуть пригнув голову и постреливая любопытными глазами. Алина достояла службу – они прибыли к середине, а потом приблизилась к отцу Герману и вручила ему длинный конверт с фирменным кроликом в углу.
– Благословите, отец Герман, – чинно молвила Алина.
– Господь с тобой, Алла, – сказал отец Герман. – Редко тебя вижу.
Алина сделала гримаску.
– Папа устроил меня на заочное. А это еще труднее, чем на дневное.
– Что же не на дневное?
– Говорит, нечего дочери Драговозова околачиваться среди лоботрясов.
– Это он прав, – согласился отец Герман. И спросил: – Бухгалтерия?
– Да, – Девушка вздохнула. – Говорит – чтоб знала, откуда берутся деньги.
– Понятно, – сказал отец Герман.
– А Катю хочет ветеринаром… – продолжала Алина. – Вот письмо для вас. Вы пока читайте, а я подожду.
Письмо было отпечатано на бланке «Кроликов Драговозова» и гласило:
«Многочтимый отец Герман!
Присылаю к Вам младшего зоотехника усадьбы «Хлопино» Манушкина Бориса Сергеевича для просвещения его в вере и крещении, о чем прошу выдать удостоверяющий документ, для последующего его вступления в брак с моей дочерью Драговозовой Алиной Николаевной.
Отец Герман сложил письмо, постучал им по ладони. Боречка смущенно озирался в храме. Деловитая Алина ставила свечи «папиному святому царю», который смотрел на нее улыбчиво и кротко из-под золотистой византийской шапочки.
Пятясь, Боречка случайно толкнул отца Германа – тот выронил письмо. Боречка сказал: «Ой!» и наклонился, чтобы поднять, а потом, не зная, чем еще покрыть смятение, показал пальцем на образ Николая Второго, возле которого хлопотала Алина, и спросил: «А это кто?».
– Значит, ты, Борис, желаешь вступить с Алиной в супружество? – проговорил отец Герман.
Борис покраснел и довольно дерзко ответил:
– А что, нельзя? Ее отец, кстати, не против…
– Идем. – Отец Герман утащил его наружу, под стену храма, где среди высокой жухлой травы аккуратным куличиком, бархатистым от маргариток, выделялась могила предшественника отца Германа. Солнышко грело меланхолично, прощаясь. Они сели на облупленную, скромненькую скамеечку.
– Понимаете, – сказал Боречка, глядя себе под ноги, – мы с ней как-то разговорились… За кого ей пойти? За бизнесмена? А я ее буду любить. Я по натуре подкаблучник. А больше всего ненавижу крутых парней! – добавил он с вызовом и поглядел на отца Германа.
– Вот и хорошо, – сказал отец Герман. – Родители у тебя живы?
– Нет, – хмуро ответил Боречка.
– Расскажи, что ты любишь.
Боречка насупился. Заподозрил подвох. Потом, памятуя наставления Алины не прекословить и ни о чем не переспрашивать, начал перечислять:
– Кошек… тюльпаны… вообще – весну, даже когда еще слякость… электроорган – у меня записи… по телевизору сериалы про космос – «Космические бродяги», «Пираты космоса»…
– Плюшевые занавески любишь? – спросил отец Герман.
Боречка опять покраснел.
– Вообще люблю ковры.
– Так пыль от них?
– Зато тепло, – решительно сказал Борис.
Разговор опять непостижимо переменился:
– У тебя с собой деньги есть?
– Алина, кажется, взяла.
– Нет, купи сам… Погоди, я тебе дам. Спроси у матушки Евангелие, символ веры с объяснением – она покажет. Прочитай их внимательно. Несколько раз прочитай.
Борис откровенно потупился, а отец Герман фыркнул:
– Не привык?
– Я больше схемы и таблицы… а чтоб художественное – это мне некогда, – сознался Борис.
– Ну, не ври, как-нибудь осилишь. Попроси Алину, пусть вслух тебе почитает. Ей тоже полезно. Книжки тоненькие, до завтра справитесь. Иди. И не уезжайте не простившись – я приготовлю для господина Драговозова письмо.
Борис ушел, крайне озадаченный, а отец Герман вынул из кармана карандаш и на обороте бланка быстро написал:
«Уважаемый Николай Панкратович!
Позвольте прежде всего поблагодарить Вас за доверие. Только что беседовал с будущим супругом Вашей дочери и одобряю ее выбор, как и Вы. Вашу просьбу исполню в субботу. Приглашаю Вас и Вашу семью присутствовать при сем радостном событии, которое состоится в 14 часов в Николаевском храме.
У меня есть к Вам важный разговор. Если Вы не сможете навестить меня сегодня в 18 часов, в 19 я буду у Вас.
Недостойный иерей Герман».
Он вложил письмо в конверт и вернулся в храм, где обнаружил Алину, все еще задумчиво стоящей перед царем Николаем. Все девятнадцать гнезд подсвечника были заняты горящими свечами.
– Передай отцу, – сказал отец Герман, подавая девушке конверт.
Алина взяла письмо, не оборачиваясь, и тихо спросила:
– Правда, он хороший?
– Да, – согласился отец Герман. – Борис очень хороший. У меня к тебе большая просьба, Алина. Не ходи в этом году в лес, ладно? Бог с ними, с грибами и брусникой. И Катя пусть не ходит.
– Это из-за того убийства? – спросила Алина с любопытством.
– Просто обещай. Главное, Кате скажи.
– Хорошо.
Отец Герман видел, что девушка не отнеслась к предостережению серьезно, но не слишком обеспокоился: после сегодняшнего разговора Драговозов сам примет надлежащие меры.
Однако события опередили отца Германа на несколько часов, и Драговозов появился у него во дворе уже в 15, сразу после обеда. С ним были младшая дочь Катя, секретарь – хмурый, молчаливый мужчина средних лет, с одутловатым, что называется «бабьим» лицом, и шофер.
Шофер вообще из джипа не вышел; сквозь лобовое стекло видно было, как он закурил, хмуро созерцая высокий фундамент старой колокольни и фрагмент машуковского садика.
Секретарь выставил из машины сумку, выбрался сам, затем выпустил, открыв дверцу, Драговозова и наконец показалась Катя.