Художница изменилась в лице.
– Ну, это же… раньше действовало, – выговорила она. – Теперь времена другие.
– Те же самые, – сказал отец Герман. – Вы одну-две читайте, только внимательно, не отвлекаясь.
– Все равно, я же ничего не чувствую, – пожаловалась художница.
– Чувствовать не надо. Просто читайте, можно по книжке. И сразу после этого – спать. Снотворного не пейте.
Спустя месяц художница неожиданно приехала в Поярково на рейсовом автобусе. Едва показавшись на пороге машуковского дома, объявила, что безусловно верит теперь в Бога, поскольку рекомендованное отцом Германом средство исцелило ее от невроза, когда все прочее, включая медикаментозные препараты, совершенно не помогало.
Несколько детских книжек с ее картинками увез Алеша, когда покидал родительское гнездо, а одна сохранилась у отца Германа с матушкой.
Фонарь снова явил зарезанного Стафеева. На остановке все осталось по-прежнему. Отец Герман положил зажженный фонарь на землю и обвел место преступления веревкой. Затем разорвал на полосы ветошку и привязал тряпицы.
Стафеева убили бритвой. Как Ольгу Пестрову и остальных. Но, в отличие от прочих, не изувечили, ничего не отрезали. Если это сделал тот же самый человек, то почему он отступился от обычного для него образа действий? Не успел, спугнули? А если кто-то другой – то, спрашивается, кому настолько досадил Влад Стафеев?
Кроме того, подумал отец Герман, Стафеев не подходит под определение типичной жертвы. Он не субтилен, как Стасик. Не девушка, не подросток.
Следовательно, Стафеев видел что-то лишнее.
Отец Герман вдруг услышал приближающийся рев автомобиля. Это было странно. Ехали от Шексны. В такое время суток разве что дальнобойщик мог показаться на шоссе. А тут… да, джип.
Джип несся, вихляя, яростный свет его фар скакал в темноте, и вместе с ним кривлялась ночь: то справа, то слева выпрыгивали кусты, стволы деревьев, дорожные указатели, почивший в кювете ржавый трактор. Затем настал черед драговозовского кролика, и тут джип с хрипеньем затормозил. Желтый свет облил отца Германа с головы до ног. В джипе активно завозились. Мотор заглох. Дверца стала биться, как будто об нее со всей дури стукалось запертое внутри мощное животное. Наконец на дорогу выбрался, матерясь, Иван Ильич Опарин. Он выпрямился, встряхнулся, как пес, и уставился на отца Германа бешеными, совершенно белыми глазами.
– Что тут у вас еще? – заорал он, во всю ширь разевая пасть. От Опарина устало несло перегаром, свежевыпитой водкой и потными носками.
– Доброй ночи, Иван Ильич, – сказал отец Герман.
– Какого черта вы тут делаете, ваше высокопреосвященство? – осведомился Опарин и громко, отчетливо икнул.
– А вы, ваше высокопревосходительство? – спросил отец Герман. – За каким бесом вы посреди ночи заложили карету?
Опарин покачался с носка на пятку, усмехаясь пьяно и дико, затем вытащил из кармана початую бутылку водки и жадно отхлебнул.
– Занимался идентификацией тел, – сказал он. – Генетический материал как раз прислали из лаборатории, а паспортная служба – тоже… Вы уверены, что не хотите выпить? В основном молодые девчонки. Племянка Игорька… Игорька-то помнишь? А, ты из другой школы. Да?
– Да, – сказал отец Герман.
– Ну, и что тут у нас? – снова сказал Опарин, с трудом поднимая брови на пьяном лбу. – А?
– Труп, – ответил отец Герман.
– Труп, – протянул Опарин. – Скучно живете… труп.
– Нет, это интересный труп, – сказал отец Герман.
Опарин хотел нырнуть под веревку, но шея у него плохо гнулась, и он едва не упал. Отец Герман посветил ему фонарем.
– Стафеев? – удивился Опарин. – Да? Влад, это ты?
– Да, – сказал отец Герман.
– А я не вас… спрашиваю, – огрызнулся Опарин. – Или нет. Именно вас. Кто это?
– Стафеев.
– А, – сказал Опарин. – То-то гляжу, рожа знакомая. Ха-ха.
– Иван Ильич, у вас есть с собой мобильный телефон? Надо вызвать бригаду. Незачем оставлять его до утра.
– Умный! – похвалил Опарин. Он полез в джип, долго там шарил, выбрался весь облитый водкой и наконец обнаружил телефон у себя в кармане. Долго тыкал, плохо попадая пальцем в крошечные кнопочки, затем неожиданно трезвым голосом закричал:
– Дежурный! Зеленчук, это ты? Бригаду в Поярково! Нет, срочно! Давай. Черт. – После чего вручил телефончик отцу Герману и с непонятной иронией изрек: – Едут.
Он побродил немного вокруг остановки, засунув руки в карманы и бормоча под нос. Потом возник из-за угла, в свете фар желтый и плоский.
– Вы верите в сны? – осведомился он у отца Германа.
– Нет.
– Странно.
– Почему?
– Я думал, вы верите в сны.
– Церковные люди не суеверны, если вы это имели в виду.
– Странно, – еще раз сказал Опарин и допил ту водку, которая не разлилась из бутылки. – А если сон от этого вашего ангела?
– Ангел не обидится.
– Это точно?
– Абсолютно.
Опарин помолчал и вдруг заорал, взмахивая руками:
– Я сойду с ума!
Бутылка сверкнула в свете фар, метнула тонкую струю – последние капли – и улетела на обочину, в мягкие объятия кустов.
– Я все это видел! – надрывался Опарин. – Понимаете вы? Я заснул в кабинете и увидел! Все! Вас, остановку, кролика, веревку! Я только не знал, кто там, внутри! Понимаете? Вы понимаете, что я все это видел?
– Да, – сказал отец Герман.
– Он понимает! – воззвал Опарин. – Он у нас все понимает!
Иван Ильич пошатнулся, нелепо скакнул, пытаясь удержать равновесие, и рухнул на траву. В то же мгновение раздался злой, громкий храп.
Стафеева забрали в город около пяти утра, а кровь засыпали листьями, так что пассажиры первого автобуса из Шексны только и заметили, что на остановке «намело». Около восьми Опарин очнулся, как-то разом и без всякой посторонней инициативы, покрякал, обтерся ладонями и поехал в хозяйство Драговозова – беседовать с женой убитого.
Алевтина Стафеева обнаружилась у себя дома, в термобигудях и халате с шелковыми драконами на спине. Зевая во весь рот, распахнула дверь – и вдруг замерла, увидев огромного, пугающего Опарина.
– Тебе чего? – спросила она.
– Стафеева Алевтина Викторовна? – осведомился Опарин. – Я к вам.
Еще на пороге он сунул Алевтине удостоверение, но в руки ей не дал и вдавил ее обратно в комнаты. Алевтина, сперва присмиревшая, быстро опомнилась.
– Если насчет Влада, то его нет, – сказала она неприязненно. – Сама второй день не дождусь.
– Вы его после освобождения видели?
– Какое! Сразу за водку – до меня и не добирался. Драговозов, конечно, в большом гневе. А кто знал, что Манушкин такой дурак?
– Следовательно, – уточнил Опарин, рассеянно любуясь прикнопленной к стене певицей с голой грудью и синим, с перламутровым отливом, лицом, – в последний раз вы видели своего мужа в день похищения им двух кроликов породы «маргарит»?
Алевтина кивнула и добавила в сердцах:
– Дурак!
Тут Опарин заглянул ей в глаза и молвил тихо:
– Что-то у вас, Алевтина Викторовна, все дураки.
Алевтина принялась сердито выдергивать из волос бигуди. «Все равно теперь утро всмятку», – пояснила она при этом.
– Что же вы, Алевтина Викторовна, не поинтересуетесь, где господин Стафеев?
– Пьяный где-нибудь спит, – сказала Алевтина Викторовна. – Учтите, я про этих кроликов ничего не знала. Он со мной мыслями не делился. А вы что там будете записывать? Запишите, что не знала. Или у вас микрофон есть?
– Стафеев мертв, – скучно выговорил Иван Ильич.
Алевтина опять замерла, а затем усмехнулась, тускло блеснув железным зубом.
– Ну вот зачем ты врешь? Как это он мертв? За кроликов, что ли?
– На самом деле мертв, – сказал Опарин без всякого сочувствия ко вдове с шелковыми драконами. Он полез в нагрудный карман и безошибочно обнаружил там полароидное фото – догадались ребята, сунули, когда забирали бедного Влада. Алевтина вгляделась, лицо у нее сразу обмякло и поблекло, из упругого стало как вчерашний воздушный шарик.
– Вот, и детей не прижили, – сказала она.
– Какие ваши годы, – произнес Опарин, отбирая у нее фото. На это Алевтина возражать не стала, а только еще больше погрустнела и посерьезнела.
Опарин вынул блокнот и подступился к главному.
– С кем у вашего мужа были отношения?
– В каком смысле? – насторожилась Алевтина.
Опарин на мгновение прикрыл блокнот.
– Его убили не просто так. Кому-то он изрядно насолил.
– Может, это Драговозов нанял? – предположила Алевтина.
– Кого? – не понял Опарин.
– Киллера! Или Манушкин? Его спрашивали?
– Кто-нибудь еще на ум не приходит?
Алевтина наморщила лоб – принялась думать. И тут, по некоторым мельчайшим признакам, Опарин понял, что она врет. Что она и его, Ивана Ильича Опарина, считает дураком. Он дал ей время составить приблизительный план действий, а потом, точно уловив момент, когда она собралась заговорить, надвинулся всем своим огромным телом и заревел:
– Умная? Умнее всех? Хочешь, чтоб и тебя бритвой? С кем у вас обоих были дела?
Алевтина отпрянула. Поспешно стала сооружать возмущенное выражение лица, но Опарин не оставил ей больше ни секунды. Вместе со стулом он подпрыгнул на месте и начал бесноваться – холодно и расчетливо:
– Дура! Хитрунья! Воровка! Подвела мужика под бритву! Для кого воровала? Говори!
– Я не воровала! – закричала вдруг Алевтина пронзительно. – Мы квартиру хотели купить в городе!
– Так. – Опарин придвинулся еще ближе.
Жизнь вокруг Алевтины неостановимо рухнула.
– Влад скупал консервы… – сказала она тихо.
– У кого?
– У Адусьева! Хрен собачий… – всхлипнула Алевтина. – Он ведь выболтал, да? Дурак! Адусьев продавал Владику просроченные банки, совсем просроченные – два, три месяца, понимаешь?
– Почем?
– По осьмушке цены.
– И куда их?
– А, не догадался… В столовую. Без меня они бы ничего не смогли. В суповой кастрюле кто разберет, каким месяцем на банке помечено… А они еще не тухлые, кстати.