До сих пор не могу понять, кто же больший идиот в этой истории: Катя, Модест или я? Да уж не Модест. Катя тоже не внакладе, хоть и лишилась нескольких тысяч. Зато какое счастье.
Моя любовь была растоптана и унижена. Дерьмо полное. Но тогда я еще пытался что-то доказать, трепыхался, одним словом. Любовь — говно. Катя трахалась с кидающим ее Модестом, перекидываясь со мной в курилке тупыми репликами. На которые надо было отвечать. Я прочитал уйму книг по психологии, популярных, естественно, но помочь ей ничем не мог. Один-единственный ответ на вопросы о ее проблемах выглядел так: завязывай ты с этим Модестом. Как же, плакала Катя, ведь я его люблю! Ну да. Вот это — любовь. А я — испанский летчик.
С Надей (той, противофазной) у меня состоялся разговор. Точнее, их было несколько, один бредовее другого. «Катька-то совсем с ума сошла, — Быстрова аккуратно стряхивала пепел сигареты в банку. — Что делать, не знаю».
Я тоже не знал. Эта беседа происходила незадолго до взрыва страсти между Модестом и Катериной.
«Надя, — сказал я с горя, — я люблю вас». У меня уже все плыло перед глазами от поглощенного, горизонт шатался.
«Придурок, — сказала Быстрова, туша сигарету и выходя. — Вы любите Катю, только что сами мне об этом сказали». Стукнула дверь.
Я скис.
Пьянка продолжалась. Отмечали мой день рождения. Спирт оказался воспринятым, невзирая на то, что барышни упорно пытались меня убедить, что не пьют. Модест опрокидывал один стопарик за другим. Затем наступила полная задница.
Мне удалось-таки поругаться с Надей. Это был крутой конфликт. Все бы ничего, но она меня постоянно провоцировала в этот вечер. Началось все невинно, часов в семь. Надя, подойдя ко мне, поинтересовалась моим мнением о мастурбации. Я выпал. Человек, который учился у Брауде на лингвиста — и задает такие вопросы. Потом она несла еще какую-то чушь. Я злобно смотрел на Модеста. Он играл в футбол сам с собой. Мне уже давно хотелось взять игрушечный арбалет из сопутствующих товаров и убить этого придурка хотя бы понарошку. И мне это удалось. Конечно, шутя.
Быстрова выпила (я удивился. Вот тебе и трезвенница). И начала нечто изрекать. На этот раз уже просто несусветную околесицу. Конечно, она попросту прикалывалась, а я отнесся к ее речам чересчур серьезно. Ответил резко, даже по-хамски. Она гнала о любви. Интеллигентка.
Я был взбешен. Сказал пару фраз, за которые мне было стыдно несколько лет.
У меня случился какой-то странный провал в памяти: сколько не пил, а это был первый и последний случай. Я что-то ляпнул Быстровой. После чего три или четыре минуты оказались попросту стертыми из памяти. Конечно, восстановить пытался. Реконструкция выглядела ужасно. Я сказал, что она, Быстрова, ничем не отличается от системника, особенно, если ее положить на этот самый системник, а потом поставить раком. Enter. Впоследствии, сколько я ни расспрашивал коллег о том, что же я учудил, ответом было лишь гробовое молчание. Отмазка: «Я не помню».
Мы вышли и закрыли магазин. Быстрова курила.
Я подошел к ней.
«Так что… Надя…»
Филолологинюшка обложила меня таким матом, что я приторчал и почти заткнулся. Только пробормотал: «А мы что, уже на „ты“?»
Как-то ведь ехали вместе в метро, и мне не было с ней скучно. Говорили, конечно, о литературе. Надя читала модного Стогоff’а. Вроде это было круто на тот момент.
Вышли на проспект. Пиплы разбились на парочки и о чем-то там друг с другом трещали. Катя велась под ручку с Модестом. «Люблю вас, Надя!» — дурно заорал я и стал на нее наезжать. Монументальная дама со страху вскарабкалась на леса — тогда шел ремонт на Невском, совсем рядом с площадью Восстания. Думаете, я отстал? Отнюдь. «Ведь я вас люблю!» — пытался убедить ее, взбираясь вслед. Надя залезала выше. Дурдом! Находясь на уровне третьего этажа, вопила: «Хватит преследовать меня!» Я упорно поднимался. С этой высоты Невский проспект был прекрасен. Я вспомнил Гоголя и вновь стал домогаться. Надя продолжила покорение каркаса. Мне было не в лом возноситься за Быстровой — стало даже как-то весело. Осень. Дождь. Город. Небо. И порядочное, мягко говоря, количество выпитого — это был спирт, не что-нибудь. Мне было море по колено. Океан. Банальность, говорите. Да что там море. Вода.
Надя каким-то образом спустилась с другой стороны — правой, если смотреть от нашего магазина, и ринулась на проезжую часть. Я осматривал пейзаж. Он был неплох. Катя окончательно прильнула к Модесту.
Быстрова суетилась на проезжей части, размахивая руками и прочими конечностями. Наконец какая-то машина остановилась и увезла ее. Вконец обломавшись, я спустился, доковылял до метро и поехал домой.
Я вел себя, как маразматик. Как фантасмагорический дегенерат.
Но дальше было еще забавней.
— Поп-книга, — сказала Катя, — нет. Это не аптека. Аптека съехала. Не знаю. — Катя положила трубку и посмотрела на меня с таким видом, будто я мог решить все проблемы в мире. В том числе и данную, которая вертелась в ее мозгах.
Отчет поехал. Чума. Я, будучи простым конкретным дурачком, врубающимся только в аналог, попросил ее сделать мне массаж. Конечно, она отказалась. Есть ли женщина, говорящая «да»? У меня уже опять плыла голова, не так, конечно, как на дне рождения. Ну что я гнал, какую чушь порол?
Задумался. Идиотская машинка опять зазвонила, как только я открыл рот, чтобы сказать Кате нечто неизмиримо важное.
— Поп-книга. Нет. Нет. Пожалуйста (это мне, аппаратов два), положи трубку.
98-я веселилась. Модем радостно пищал: сигнал, если и не дошел, то, по крайней мере, был отправлен. Вот счастье-то электрическое. Можно было выпить еще. Я рванул. Хорошо, что пиво было.
Как-то раз во время одной из таких посиделок Андрей, бывший муж Кати, зашел на огонек. Я общался с ним пару раз — однажды он заглянул в магазин; я еще приходил к ним в гости. Мы распили пол-литра и послушали весьма приличный саунд на э-ноль тридцать третьих, купленных по дешевке; оценил. Потом Катя решила с Андреем расстаться. Чел показался мне поначалу остроумным, в общем, положительным парнем — и это при том, что он являлся законным мужем Кати. Итак, он приперся и начал свою бывшую жену душить. Я застал как раз этот волнующий момент. Катька сначала завизжала, потом свирепо заурчала, далее застонала. Шоу! Ее скулеж начал плавно переходить в хрип. Вот мелодрама! А я как раз вернулся из ларька, пардон, лавочки, ларьки уже снесли — с жидким доппайком для Кати, и, конечно, для себя. Тут — бешеный Андрюха. Нельзя сказать, что эта сцена застала меня врасплох, я ведь видел, как он приближался, когда отправился в пивную экспедицию. Ну ладно, заявился, а почему суета-то такая?
И как врезал он ей! Она ответила, причем не слабо. Андрей слегка оторопел, пережевывая зубы. Я же хранил пиво. Оно было в стекле, а не в пластике или жести. Я опасался, ввязавшись за честь любимой, лишиться драгоценной жидкости. Струсил, скажете? А какого хрена я должен ввязываться в эти дурацкие семейные разборки? Встрянешь — еще потом и виноват будешь, это мне хорошо известно. Милые ругаются — только тешатся.
Драка происходила уже в партере; у меня возникла мысль сделать ставку на кого-нибудь. Смотрите «Бои без правил». «Катя, тебе помочь?» — наконец созрел я. «А вот это совсем уже лишнее», — прохрипела Катеринка, грохая Андрея башкой об стену так, что мне стало его даже жаль.
Экс-муж поднялся, шатаясь. Достал из кармана початую бутылку водки, мигом свинтил пробку и присосался. Каким чудом емкость не разбилась? М-да, это было зрелище. Такого представления я никогда не видел. Повторять, что он сказал, не буду — сами можете вообразить.
Андрей поплелся к выходу. Тишина. Я сообразил: надо запереть за ним дверь. Да и поговорить с этим парнем, как-то его утешить, что ли. Я сочувствовал ему. Кате помощь явно не требуется. Положив пакет с пивом на пол, вышел. Улица Восстания была на редкость красива в вечернем свете: начинал падать похабный снежок, искрящийся в золотом свете йодных фонарей. Андрей, стоя за порогом, хлебал. Водяру он мочил как пепси-колу. Я прибалдел от его непосредственности.
«Поговорим?» — «Поговорим. Ты ее новый е…ь? — Не очень-то, прямо скажем, литературно, но из песни слов не выкинешь. Мы находились недалеко от памятника Ахматовой. Ну что за язычество эти памятники! — Хочешь?» — он протянул мне бутылку. «Нет, не обижайся. — Я вздохнул. — Понимаю, у тебя полная жопа, но зачем душить-то?» — Тогда я считал это нехорошим занятием. «Яков, мне так…» — он согнулся в три погибели, ему стало плохо. То ли сел, то ли плюхнулся в снег. Я не знал, что делать. Постучать по спине — так чем это аукнется? Затащить обратно в магазин? Или лучше отправить домой — тем более, он близко?
Андрюха ползал по свежевыпавшему снегу, мимо шли прохожие, а я тормозил, как окосевшая черепаха. Ждала б меня Катя — кинул бы его, конечно, ко всем чертям. Но она делала отчет. Я взял униженного и оскорбленного за шкирку и поднял. «Ага», — пробормотал он что-то вроде того и почесал. Оглянулся. Двинул дальше. Походка вроде сносная. Дойдет.
Кто-то стал насиловать ржавый «Фольксваген». Мотор стонал, не в силах завестись. Шел снег.
Потом появился Вонючка Билли. Когда я его так назвал, Оля-маленькая заржала, как всегда. Что-то, а ржать она любила. Не было ни дня, чтоб не раздавался на весь магазин ее жутковатый хохот, от которого дребезжали стекла и падали книги со стеллажей. Парадоксально, но на самом деле рассмешить ее было не так-то легко. Некие не сильно далекие умы вроде Модеста считали, что ей достаточно показать палец, и она загнется от смеха. Да, она смеялась и от плоских шуток. Но не от них самих. Оля глумилась над теми, кто их произносил.
Итак, пришел В. Б. и сказал, что у него, видите ли, книги отложены, и на них ему обещана двадцатипроцентная скидка. Эти, что ли, спросил я. Даже не глядя на ценники, было понятно, что скидка получалась изрядная. И во имя чего? Да, сказал Вонючка Билли, эти, мне их обещала Катя. Катя же как раз взяла на этот день выходной, что было редкостью. Она работала почти всегда. Пришлось чувака расстроить: не в курсе я. Билли сжал зубы и ушел. На следующий день Катя настучала мне по голове: это же был некто N., я сразу же понял по ее безумным глазищам, что пришла очередная любовь до гроба. А я этого N. послал, ай-яй-яй. Катя была в бешенстве, но и я тоже. В. Б. стал меня раздражать с самого начала.