Что же Вы прочитали у этого Постнова/Постникова? Меня как-то эти произведения кольнули в сердце, ибо, как мне кажется, мне не хватает вот этих простых человеческих раздумий, такой будто бы простоты любви и тепла.
Милая Рита,
с днем рождения вас, с днем явления вашего purity — в смысле «безукоризненности»!
Она с вами и при вас, но не для других, и так далее — не пишите, когда не хочется, мне всегда не хочется, но иногда я пишу и не знаю зачем… Словом, обнимаю с квасом в руке. Повсюду не то Харбин, не то Ханой, пот стекает по лицу моего тщестлавия… и попугай красив.
И мой сурок, т. е. байерс со мной уже… 8-)
Дорогой Аркадий,
непередаваемое удовольствие получила от Вашего письма и Вашей статьи. И даже честно сосчитала до тридцати пяти, думая о Вас. Не в тему будет вспомянуто, но в прошлую среду был день памяти Холокоста, и в наш исторический класс приходила survivor, как они здесь говорят, шиньонно-рыжеволосая женщина со сгустками золотой бижутерии и поблекшим мужем с поникшим фотоаппаратом, который, однако, в конце лекции воинственно нацелился на нее (муж ли, фотоаппарат ли, догадайтесь сами). Она в холодную тяжкую зиму одного из военных годов спрыгнула с грузовика, везшего еврейских детей на погибель. Было ей в ту пору тринадцать. Так вот, в день памяти Холокоста в Израиле все ровно на две минуты прекращает движенье, и если кто-то остановился посреди дороги или посреди, скажем, написанья рассказа, они тоже должны замереть. Встают в самых неожиданных местах машины, постовые, собаки.
Милая Рита, история прекрасна,
конец мне не пришелся, поскольку уступает по плотности (благополучно нарастающей) всему рассказу. Конец вы берете взаймы у себя, взявшей его у себя же взаймы под какие-то проценты. 8-)
Не надо никого благодарить и извиняться.
Спасибо не для литературы. Но это не означает необходимость что либо приписывать… Нужно убирать и передвигать. Это как мебель в тесной комнате. Если позволите… словом, я присобачиваю вам первую страницу в том виде, в каком она читалась бы мной. И очень прошу — не сердитесь за вторжение.
Граната вертелась волчком. Мозжухин кинулся на нее и прижал ее к земле животом. Вокруг разрывались снаряды. Неподалеку, прислонившись к зенитке, сидел полевой почтальон. На верхнем правом кармашке его кителя пробита была аккуратная круглая дырка, как штемпель. Сумка с письмами лежала неподалеку. Кроме писем, были еще и посылки с сухарями и варежками с двумя пальцами, чтобы удобней было нажимать на курок.
Захарченко вздохнул и подошел к окну. В вихрях пыли приближалась тачанка. «Вот хорошо, привезут почту, пряники, известъя из дома. Как же там мой Алексей?» — «Василий Демъяныч, письмо!» — вестовой бежал к Захарченко, прихрамывая. Дрожащими руками Захарченко вскрыл конверт.
Из конверта выпала фотография молодого бравого Алексея. Захарченко ласково взглянул на вестового и махнул рукой: «на сегодня свободен, сегодня не будем».
Две недели Прасковья Степановна заваривала целебные травы, прикладывала к ране на груди почтальона полевые цветы.
Милая Рита,
вы не забываете язык, это невозможно, — но пусть даже интонационно вы меняетесь, что по сути совершенно касается письма, вспомните Газданова — вы просто чуть спешите, и, главное, допускаете желание сказать «больше».
Нужно иногда даже и меньше знать. Иногда нужно даже забредать в области, где не существует никаких ответов. Но отдаю вам еще один секрет — у вас должна быть одна (1) книга, которая может быть читаема вами всегда (у меня 2). Эти книги играют роль вовсе не книг, но, скажем, белой стены в медитации или аспирина с похмелья.
На поверхности страниц этих книг уже должна слой за слоем лежать пыль ваших же возвращений к самой себе. Хотя все-таки, случается, иногда просвечивают буквы… И вместе с тем именно эта несуществующая пыль и есть ваш язык. Но книги можно не читать, их можно просто подержать в руке, но они должны быть на виду. 8-)
Милый Аркадий, только что вернулась из Кэмбрии — по странному совпадению, это место всего в 6 милях от Сан-Симеона, где развлекались Херст и Мэрион Дэвис: она в белом платье скакала на лошади поутру, он же, с сигарой в зубах, побуждал ее задом наперед садиться на мотоцикл (sic!) и разъезжать по окрестностям замка. Подумайте, мили, мили и мили — и ни одного телефона, газостоянки все вымерли, вымерли, отели забиты народом, сквозь редкие огни пробивается только скромное желтое окно лесника. Из окна коттэджа виден залив с небольшими черными точками, которые, с применением бинокля, предусмотренного положенного устроителями гостиницы на маленький столик, превращаются в любителей серфинга. Нет, не птиц. Не любителей птиц и не птицы это совсем. Я бы сказала Вам, далеко нам до птиц. А какая же птица, как человек красоты, не хочет полета! Увы, в руках — хвост. Неокольцованный журавль яростно описывает круги в Космосе. По дороге в Кэмбрию нам встретился трак — трусил перед нами несколько метров — с хвостом тигра, привязанным к заднему бамперу (опять же возвращаясь к Мэрион Дэвис и ее мотоциклу). В общем, результат всей этой поездки — насморк от постоянного открытого окна в нашей машине, гул в ушах от высокого горного давления (нет, не парения, нет, не полета!), и неизбежная перемена концовки рассказа, который раньше заканчивался типа «и существовал либо текст, либо гадалка, теперь было не важно, потому что дело было в любви», а теперь будет заканчиваться «и существовал либо текст, либо любовь, либо гадалка, теперь было совершенно не важно». Вот так. А переезжать я собираюсь с одной улицы на другую, или из одного района (скажем, района Диких Холмов) в район Привала Зачарованных Охотников… Ах, Куильти в козлином халате, пытающийся удержать револьвер! Остался еще один экзамен по философии и Ваш Соглядкин, или Соглядатай, вернее скандальный Голядкин с прочими механически размножающимися в воспаленном мозгу Достоевского персонажами.
Исцарапанный котом неизвестных кровей персидский принц пока мной покинут не будет, а что дальше — либо текст, а либо гадалка могут поведать-сказать. На интернете позавчера случайно нашла отклик некоего читателя, наткнувшегося на страницу Курицына, который написал нечто, чему мне до сих пор сложно поверить: «even if Margaret Meklin stops writing now, I will think of her as the greatest writer, along with Nabokov and Sasha Sokolov». И подпись: «Тема». He иначе, Тема Гарина-Михайловского…
В свободном полете зажав в одной руке статью о Байарсе, в правый же карман запихнув зеленое яблоко, отказавшись от услуг шофера (то есть самой себя), вооружившись различными ключами, последовательно открывающими скрытные двери, в развевающейся плохо распустившимся парашютом рубашке и в штанах из парашютного шелка, вольно шла я по скупо освещенным улицам своего городка, поспешая двухмерным шагом на работу. Вот и дошла. Почему же я должна была на Вас рассердиться? И если Вы так усердно допытываетесь об этом рассержении, напоминающем саржу или суржик, то наверно «сержение» и было сержантовой целью!
Да, кстати, доброе утро, милейший Аркадий!
пребываю в пятнистом настроении: знаете, иногда в стиральные машины нальют слишком много хлороформа… то есть хлорки… и тогда даже появляются дырки. Не с кем раздавить бутылочку. Не с кем прихлопнуть стакашек. С ужасом думаю о моем окончательном переезде на новую квартиру. Представляете, на лестницах ошивается мексиканская беднота-детвора? Но внутри хорошо. Притулился уже у стены небезызвестный нам Джозеф Бойс, то бишь подписанный им принт. Кровать с буйно вьющимися зелено-медными листьями. Как же можно: приходить вечером домой и там тебя никто не ждет? Все это ново, ново, ново… Пора подумать о колыбели. Или колыбельной. Но все: закрываю чемоданы, между старых газет кладу нож, огурец, одеколон «Шипр» и прочие шпионские принадлежности…
Милая Рита,
я привел в порядок (даже в бумагу свел) все ваши письма. Это важно (могу перегнать файл), может быть, это важно даже для вас. Так что будет о чем поговорить, но если вы не кинули мои письма в помойку, то возьмите их с собой. Посмотрим. Очень многое не хотелось бы предлагать читателю.
И все равно, невзирая на вашу великую blue dreeem bed я вас очень люблю и надеюсь, что мы проведем на зависть многим чудесное время.
— Original Message —
From: rita [mailto: marge@mail.ru]
Sent: Thursday, June 17, 1999 9:34 PM
To: Аркадий Драгомощенко
Subject: Pasternak
Неожиданно написал мне незнакомый интернетовский junkie:
really russia? im о so jealous. I used to baby sit an old lady from st Petersburg, josephine pasternak — afraid of the dark, leonid's daughter (the russian renoir — only better) boris's sister (no mean draughtsman himself) couldn't sleep in the house all alone, she told me stories of st Petersburg and tolstoy and chaliapin and any crazy shit to keep me coming back, then my old friend nick went to live there and still I didn't go. pathetic really.
— это будет мой «найденный текст».
Милая Рита,
да и не возитесь вы с письмами, кому это собственно нужно…
вот-вот, именно вечером и в отель, как у бунина, визитные карточки… У нас нью-йоркская жара. 40 по С, или 104 по F. Впечатляет. Сегодня, вообще, из дома не выходил. А у меня из оружия только один вентилятор. Война, считай, проиграна. Армия бежит на пол. Словом, не забудьте шорты и всякую дребедень на жаркий день. Хотя, как знать, может быть к вашему приезду на стогны падет снег.