— На рынке я не видел телефонов… — ответил я. — Очень занятное изобретение.
Тут уже полицейские рассмеялись. Так громко и искренне, будто я выдал хорошую шутку.
— Османский базар — это опухоль на теле Москвы, — озвучил Фёдор общее мнение. — Там время замерло в начале двадцатого века. Впрочем… И рад бы продолжить нашу беседу, да вызывает начальство…
— Фёдор Михайлович, велите отправить задержанного обратно? — слащавым голосом спросил Лермонтов.
— Нет, мне нужно продолжить допрос. Подержите его пока поблизости, — приказал Фёдор.
— Правильно, зачем обратно вести? — обрадовался «сладкий» коп. — Это ж сколько телодвижений!
— Да, пусть в красной камере посидит, — разрешил следователь. — Я думаю, много времени моё отсутствие не займёт. И не занимайтесь глупостями, пока меня нет! Глаз с нашего беглеца не спускать.
— Так точно! — отчеканили оба копа.
Что ещё за красная камера? Я с опаской смотрел в своё будущее. Однако же, оно оказалось светлым. В кои-то веки! Меня отвели в помещение, которое больше напоминало гостиничный номер. Аккуратная кровать с подушкой, отдельная душевая комната с унитазом. У раковины стоял полный набор бритвенных принадлежностей.
В самой комнате — цветы, стол с аккуратным пеналом для карандашей. Ручек почему-то не было. Внушительная стопка белой бумаги. Аккуратный стул. И к полу не привинчен, между прочим! Я осмотрелся и присвистнул от восторга. Лермонтов сморщил своё холёное лицо.
— Что, деревня, первый раз в камере для дворян? — спросил он.
— Да, — я кивнул. — Надолго я тут?
— Час как минимум… Боже мой, чернь — в дворянской камере. Куда только катится этот мир!
— А можно мне отобедать? — произнёс я.
Лермонтов вновь скривил губки.
— Можно. Если хорошо попросишь.
Но, увидев ужас в моих глазах, тут же противно захохотал:
— А, купился! Шучу я. Феденька велел тебя хорошо накормить. Феденька доволен. Жди здесь. И без глупостей, понял? Ежели ты тут что-нибудь повредишь, я тебя…
Не закончив угрозу, полицейский покинул помещение. Хотя ассоциация с гостиницей напрашивалась, дверь в этот «номер» была стальной. И закрывалась на несколько замков. Не теряя времени, я сбросил вещи и отправился в душ. Однажды лучших студентов медфака отправили на семинар в Минск. Мне тоже посчастливилось попасть в их число.
Видимо, желая произвести впечатление на студентов, нас поселили в хорошей гостинице. Она называлась не то Шеф, не то Президент — не помню за давностью. Так вот, там были такие же наборы! Правда, в камере для дворян не было пластика. Мыло — в бумажной обёртке. Шампунь — в маленьком стеклянном пузырьке.
Многоразовая бритва, где нужно только лезвие менять. За время своего попаданства я уже привык к таким. Нужно действовать аккуратно, чтобы не повредить кожные покровы. Я как следует вымылся, сбрил щетину с морщинистого лица, которое уже считал своим. Двадцать девять, значит… В моём представлении — почти старик.
В зеркале, обернувшись через плечо, посмотрел на свою спину. Даже изогнувшись, я мало что увидел, однако обратил внимание на рубцы. Широкие, страшные! Если бы не мой дар, долго бы им заживать… А тренированное тело мне досталось! Сплошные мышцы. Я поиграл ими перед зеркалом. Что же заставило Семёна превратиться в бомжа?
Надел рубашку. На ней остались следы крови, да и сама ткань была грязной. Плевать. Растянулся на кровати. А жизнь ведь налаживается! Вопрос с убийством Анатолия снят. К смерти Ивана я не имею отношения. Лишнего болтать точно не стану. И почему мне не посчастливилось перенестись в тело дворянина?
Наверно, им тут все дороги распахнуты. Прошло не меньше часа, прежде чем замки в стальной двери вновь стали открываться. Я быстро встал с кровати и вытянулся в полный рост. Обед, на отдельном подносе! Причём его внёс не полицейский, а какая-то женщина. Лермонтов же придирчиво смотрел на меня.
— Аккуратно, — сказал он. — Ничего тут не сломай!
Потом полицейский принюхался. Посмотрел на мои волосы — они были влажными после душа. Да и побритое лицо не ускользнуло от его внимания. Лермонтов бросился в санузел и увидел пустые упаковки, а ещё — влажное полотенце. Его я предусмотрительно повесил на крючок.
— Нас не было всего полчаса! — вскричал он визгливо. — А ты уже… Ты…
Я пожал плечами. Полицейский надул губы — и ничего не сказал. Тем временем женщина в белом переднике расставила кушанья, не обращая внимания на Лермонтова. Крем-суп. Свежий чёрный хлеб. Мясо с овощами. И к этому — огромный стакан с прозрачным напитком. Я попробовал: лимонад! Не дожидаясь, пока меня оставят одного, я сел за стол и принялся уплетать еду.
Коп бросил брезгливый взгляд, поджал губы ещё сильнее и покинул камеру. За ним же бросилась дама с подносом. После такой сытной трапезы я начал верить в светлое будущее. Очень странное место, если разобраться. Зачем они морили меня голодом? И почему Иванов потерял ко мне всякий интерес?
В камере оказалась целая полка с книгами. А я-то вчера и не знал, чем заняться! Увы, здесь была только развлекательная литература. Мне бы хотелось почитать что-нибудь из географии. Ну или экономики. Никогда не любил эти науки, кстати. Химия, физика — другое дело. Там всё понятно. А экономика — сплошная болтовня.
Фёдор Иванов, кажется, никуда не спешил. Я подумал, что это мне даже на руку. Отдохну, высплюсь. Приду в себя. Нужно думать, как жить дальше. Если в предыдущей камере окно выходило в цоколь, то здесь — открывался неплохой вид. Похоже на обычную Москву, я даже смутно узнавал улицы.
Вот только — ни рекламы, ни надоедливых баннеров. Ни самокатов. Ни доставщиков с огромными коробами. Тёплая и ламповая Москва. Я смотрел на это чудо, не отрываясь, несколько часов кряду. Стемнело, зажгли фонари. Их тёплый свет манил меня к себе. Пока, наконец, металлическая дверь не распахнулась вновь.
— На выход, — сказал Лермонтов. — Из-за тебя тут целый день потерял!
— На свободу? — с надеждой спросил я.
— Куда там! — буркнул коп. — К Феденьке. И будь паинькой, а то я наручники надевать не умею.
Глава 37. Вот это поворот
Полицейский повёл меня в кабинет, расположенный на первом этаже. Ну как, кабинет. Скорее, это был зал. Площадь бы сделала честь каким-нибудь апартаментам в современной Москве. Вот ведь транжиры! Меня всегда поражало, зачем чиновники себе делают такие кабинеты?
А в провинции врач вынужден ютиться в каморке… В этом кабинете-зале вполне можно было организовать амбулаторию, не хуже Вагинской. За огромным столом с приставкой восседал Фёдор Иванов. И он улыбался. Я обратил внимание на встроенную мебель вдоль одной из стен. Дверцы, ручки — всех не сосчитать. Что он хранит в этих шкафах? Однако же, выглядело всё это очень красиво.
— Дождался? — картинно удивился следователь. — Не сбежал? Ну слава богу.
Я промолчал. Странные они тут все. Решил просто молчать. Вместо этого — посмотрел на часы. Девять вечера. Ничего себе график! Допоздна засиживаются. И по внешнему виду Иванова не было похоже, что он куда-то торопится.
— Эти лодыри у тебя и часы не изъяли? — возмутился он. — Ладно. Душновато здесь, не находишь?
Следователь встал и снял с себя китель. Повесил на некое подобие манекена возле окна. Задумчиво посмотрел на улицу.
— Видишь? — спросил он. — Это ПВХ. Пластик, если по-простому. Новое слово в технологиях! Такое окно, залюбуешься. Не нужно его ни конопатить, ни заклеивать. А ежели какой-нибудь негодяй швырнёт кирпич — так он отскочит.
— Я видел такие окна, — зачем-то сказал я.
— Тоже на базаре? — спросил Иванов. — Хм. В это я бы мог поверить. Меня всегда удивляло, знаешь что? Где живут все эти муравьи. Ну, которые населяют рынок.
— В стойлах… — после секундного раздумья ответил я.
— В стойлах! — рассмеялся следователь. — Лермонт, ты слышал? В стойлах! Аки скот!
— Слышал, ваше благородие, — ответил полицейский. — Подумать только: русского человека в стойло загнали. Неслыханно!
Весь этот спектакль меня начинал напрягать. Я никак не мог избавиться от мысли, что вокруг меня — действительно «Шоу Трумана». И сейчас заиграет громкая музыка, а из безразмерного шкафа вылезет съёмочная группа. Я впился взглядом в углы, искал блики объективов — ничего.
— Семён, может, всё-таки хочешь в чём-нибудь признаться? Пока не поздно? — спросил Иванов. — Покаяться? Я, разумеется, не священник, но тоже умею отпускать грехи. Во всяком случае, облегчать их.
Я лишь отрицательно покачал головой. Следователь совершенно точно был в хорошем настроении. Он улыбался в усы.
— А не выпить ли нам кофе? — вдруг спросил он. — Ты как, будешь, Семён?
С этими словами Фёдор Иванов прошёл к безразмерному шкафу. Открыл одну из дверок: за ней оказалась… Кофемашина. Большая, просто огромная. Он нажал на кнопку, и помещение наполнил запах кофе. Не знаю почему, но меня стало мутить.
— Благодарю, — ответил я. — Мне бы чая зелёного…
— Тут мы такого не держим, — ответил Иванов, внезапно став серьёзным.
Всё это время у входа стоял Лермонтов, но стоял нервно. Я принялся размышлять, откуда у него такая фамилия? Литература — не сильная сторона моего образования. Но, вроде бы, у Михаила Юрьевича не было детей. Он молодым умер, на дуэли — это все знают. Да и внешнего сходства со знаменитым однофамильцем у полицейского не было.
— Господин Фёдор Михайлович… — протянул Лермонтов. — Не соблаговолите ли вы меня освободить от дальнейшего пребывания здесь? Я бы хотел отправиться домой на такси, снять эту тесную форму…
— А ты в следующий раз штаны на три размера меньше закажи, — парировал следователь. — Это служба, а не смотрины! Ладно, господь с тобой. Езжай, только поставь в известность дежурного, что господина Частного потом нужно будет куда-нибудь увести…
— Куда? — оживился я.
— Запомни: следователю вопросы не задают, — резко ответил Иванов. — Но на первый раз отвечу… Или в камеру, или на улицу. Всё, поэт, иди. Угораздило же тебя с такой фамилией родиться!