похожи один на другой и…
— Какие же все же у вас другие проблемы, — вздохнула Ласла. — Однако я начинаю понимать, к чему ты клонишь. Продолжай.
— Да что там продолжать… эта, казалось бы, ерунда меня подкосила… — потупился я. — Я впал в депрессию из-за осознания, что я — ничто. Потом я заболел и меня парализовало. И тогда я стал не просто ничем… я стал не просто волоском… я стал волоском с загноившейся луковицей. Совершенным, никому не нужным ничтожеством, от которого одни только проблемы. Но… здесь, Ласла, уже три дня… даже при том, что я продолжаю быть калекой, обузой, проблемой… у меня впервые в жизни появился хоть какой-то смысл, хоть какая-то цель. Но самое страшное вовсе не это… теперь я начинаю думать еще кое-о чем…
Я сглотнул и, подняв голову, заглянул ей в глаза.
— Ласла… а может, меня и не было вовсе никогда? Может этот маг меня просто… создал? Может, он напихал в мою голову эти воспоминания о твоем брате, заставил меня вести себя как он? Может я вообще существую всего три дня?… Мне так страшно… и так плохо…. и я… не знаю, что мне делать с этим…
— Успокойся, — королева поймала мою трясущуюся руку и неожиданно заботливо взяла ее в свои. — Давай начистоту — ни один маг в нашем мире не может создать искусственного человека. Даже Эрик.
Руки у Ласлы оказались мягкие и теплые. Я, опустошенный от своей исповеди, отвел вгляд. Я не знал, что мне еще сказать, и не был уверен, что она поняла. Но для меня этот страх — страх того, что я ничего из себя ровным счетом не представляю — являлся очень страшной проблемой. Пусть со стороны он, наверное, выглядел глупым и надуманным. Но от того, что проблема кажется глупой кому-либо, она не перестает быть проблемой.
— Знаешь, наверное, в чем-то ты прав, — сказала Ласла, а потом продолжила очень и очень спокойно. Так спокойно, как еще ни разу со мной не разговаривала наедине. — Ты причиняешь мне и некоторым другим обитателям замка большую боль. Ганс был нашим любимым маленьким принцем, и не было ни единого человека, который бы не плакал, когда заговорщики убили его. Ни по кронпринцу, ни по королю, ни по королеве не плакали так сильно. А ты… ты просто издевательски на него похож. Потому, наверное, я так… бешусь, когда тебя вижу, воспринимаю все в штыки. Но в вашей схожести есть и свои плюсы.
Я посмотрел на нее озадаченно. Ласла прикусила губу и отвела взгляд.
— Двор ожил, — сказала она. — Буквально год назад закончилась война. Короткая, но изматывающая война, которая сожрала всех мужчин, а оставшихся сделала калеками. Война, от которой города до сих пор полнятся пустыми домами. Но мы не отчаялись. Я не отчаялась. Я взяла кредит у Конкори, у лавандового королевства, и, сунув лямку в зубы, потянула страну вверх. Пройдет немало лет, прежде чем мы отправимся, но… до твоего появления здесь все были такими подавленными, и ничто не могло их приободрить. Все были уставшими, все кричали по ночам во сне от кошмаров. И пусть ты — буквально воскресший покойник, пусть мне больно на тебя смотреть, пусть меня это раздражает, знай, что я, отчасти, тебе благодарна.
Она фыркнула, а потом посерьезнела — правда, через силу.
— Но это вовсе не значит, что ты должен повиснуть на моей шее и свесить ноги. Помни, Ганс, что ты не на теплых островах, где все твои желания исполняются. Участь подставного принца тяжела, но ты уж постарайся. И бросай реветь как маленькая девочка. Стыд и позор! Мой милый брат никогда бы так не расплакался!
— Есть, ваше величество, — шмыгнув носом и утерев глаза, козырнул ей я. — Я постараюсь не разочаровывать вас больше.
— Вот и отлично! — заявила королева, поднимаясь. — А то даже Элла, и та забыла свои ругательства. Все ходила из угла в угол и бормотала, что довела тебя. Конечно, смелости извиниться у нее не хватит… да и что греха таить ты ей не нравишься. Но раскаиваться она все же умеет.
— Ну, верится конечно слабо, но… только ради тебя… — почти пошутил я.
Ласла улыбнулась на это — по-настоящему, не натянуто — и взяла наконец свою маску, водрузила ее себе на лицо и снова превратилась в строгую королеву.
— Знаешь, я сейчас подумала, что может оно и к лучшему, что ты был никем и тяготился этим, — сказала она. — Я понимаю тебя в этом, ведь я сама прошла через нечто подобное ранее — пусть и совершенно в другой форме. Но знаешь… когда тебе долгое время плохо, а потом вдруг становится хорошо — ты чувствуешь гораздо больше радости. Если есть каждый день сладкое в том количестве, в котором тебе хочется — оно приестся. Так что живи пока спокойно. Не собираюсь я после пира тебя убивать, коль ты еще и этим себя накрутил.
Сказать, что у меня камень с сердца свалился — ничего не сказать. Но Ласла, как оказалось, еще не закончила:
— С сегодняшнего дня ты больше не жалкая подделка, а мой брат, и я собираюсь относиться к тебе как к нему. Во тьму все мои горести… почему бы в конце-то концов не пользоваться такой удачей, ведь второго настолько похожего паренька я вряд ли найду. Но помни — я не забыла про год. Через год ты либо остаешься здесь, либо я тебя выпинываю в твой родной мир. Ненавижу я, знаешь ли, наглых иждивенцев, даже если они — копия дорогого мне человека. И если ты хоть раз покусишься на руку, которая тебя кормит, ваше сходство с покойным Гансом сон Розалиндом не помешает мне бросить тебя в темницу.
— Я не покушусь, даже не подумаю, — испуганно помотал головой я, а потом, решившись еще кое-на что, спросил. — Ласла… скажи, ты правда не веришь, что я могу помочь тебе снять это проклятье?
— Не верю, — кивнула она. — А что, есть какие-то предложения?
— Пока нет, но… я буду чувствовать себя неблагодарной сволочью, если не попробую.
— Я уже говорила тебе — делай что хочешь, дружи с кем хочешь, езди куда хочешь и болтай с кем хочешь о чем захочешь. Мне — все равно, только не переступай черту. Снимешь — что ж, хорошо. Не снимешь — я вполне себе уже привыкла, пусть и мечтаю от него избавиться.
— Тогда я изо всех сил постараюсь, — кивнул я уверенно. — Обещаю.
— Вот и славно, — кивнула Ласла. — Спокойной ночи. И не реви больше. А то чего доброго затопишь замок, а за ним и город… только потопа нам еще не хватало.
Я улыбнулся. Шутка была неестественной и бородатой… но от этого не менее ценной.
13. Стершаяся граница
На следующее утро я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Пусть мне было стыдно и за свою исповедь, и за слезы, но зато…
Зато я теперь знал, что жизнь моя сегодня вечером не превратится в ад.
А все потому, что я теперь чувствовал — Ласла больше меня не ненавидит. Может быть даже напротив… хотя это, уже, скорее относилось к разряду приятных иллюзий. И уж я все силы приложу, чтобы отплатить ей добром за добро и не испортить хорошего ко мне отношения. Мечты же о том, как я помогу королеве снять ее проклятье, захватили внезапно все мое воображение… и тут же испортили мне настроение. Пока что выхода из сложившейся ситуации я хоть убей не видел.
— Вы сегодня много витаете в облаках, о мой милый сон, — прощебетала Альти, поправляя оборочки на ужасной, приторно-кукольной рубашке. — И много улыбаетесь. Это так замечательно! Мне гораздо приятнее видеть вас с улыбкой на лице, да-да, чем в слезах как вчера.
— Спасибо, Альти, — я приобнял ее за ноги, когда она подошла ко мне сбоку. — Спасибо, что вчера сидела со мной. Для меня это очень важно.
Зеркало, перед которым я висел в своем летучем кресле, старательно отражало на моем месте довольно красивого, мило улыбающегося парня. Круги под глазами от местных снотворных рассосались, лицо чуть порозовело. Чувствовал я себя хорошо — спина почти меня не беспокоила, да и с такой активностью в последнии дни я пусть и волновался, но как-то морально пришел в тонус, вынырнув из застойного образа жизни. Разумеется, все это отражалось на мне. И я был готов поклясться, что с такой кормежкой у меня еще и щеки скоро округлятся.
— Не благодарите, о мой милый сон, — засмеялась Альти. — Бросьте, бросьте, вы заставляете меня краснеть! А вдруг кровь больше не отольет от моего лица и я стану красной как кизильники? Вам ведь не нужна кизиловая служанка?
— Да пусть ты хоть гречанкой бы была, все равно я бы тебя очень ценил, — улыбнулся ей я, удачно — как мне показалось — ввернув местное сравнение.
— Ой-ей, не говорите таких смущающих вещей! — Альти, хихикая, действительно залилась румянцем.
— Слушай, хотел тебя спросить кое о чем, — я отпустил ее и покосился осторожно. — А ты, часом, пошла ко мне не потому, что водила дружбу с настоящим Гансом?
— Так оно и есть, о мой милый сон, — беззаботно чирикнула служанка, сцапав со стола костяную шкатулку и достав из нее прядку волос, перевязанную бечевкой. — Вот это — мои! Ох, я тогда так покраснела, когда их подарила! Они остались от моей стрижки, и я решила, что могу прядку отдать сону Гансу за его доброту ко мне.
Она неожиданно погрустнела и вздохнула.
— Жаль, мне так жаль, — сказала она упавшим голосом. — Я обещала сону Гансу, что когда вырасту — стану его личной служанкой, самой-самой лучшей! И он обещал, что меня обязательно примет! Я так мечтала об этом, так мечтала, что это даже мне во сне снилось!
Но грусть ушла с ее лица так же быстро, как и появилась. Я даже сказать ничего не успел, чтобы ее приободрить, как Альти заявила — уверенно и весело:
— Но теперь у меня есть вы, сон Ганс! Пусть я не смогла послужить настоящему сону принцу, но я послужу вам! Я буду верна вам в память о нем, потому что я считаю, что вас сюда сама свет-птица привела, чтобы рассеять тьму, что царила в наших сердцах до сих пор.
— Ты так красиво это сказала, надо будет запомнить, — улыбнулся я.
Ее беззаботное, хулиганистое настроение передалось, кажется, и мне. Впрочем, я и так был рад всему и вся, доволен жизнью, и потому решил еще чуть поспрашивать.
— А ты, Альти, часом, не была в него влюблена?
— О нет, что вы, — отмахнулась служанка смущенно. — Конечно же нет, что вы такое говорите. Но пару раз Ганс поцеловал меня воооооот сюда.